Димитр Пеев - Седьмая чаша (сборник)
— Дальше, — продолжал Шатев, — переходим к слову «точно». Относится оно ко времени — или к вертолету? То есть, что пролетел он не в стороне, а «точно над нами», то есть в зените…
— Можно отнести и к тому, и к другому.
— Теперь — главное, — сказал Шатев. — Почему он сообщил часы, минуты, секунды, но позабыл указать дату? От шестнадцатого сентября до первых дней октября — время немалое. Знать бы эту дату… — Капитан что-то пометил в своем блокноте.
— Да, жалко, — вздохнул стажер.
Бурский слушал, стараясь по возможности воздерживаться от замечаний. Своими соображениями делиться не спешил.
— Перейдем к словам «над нами». Заметь, не «надо мной». Значит, в том месте, над которым пролетел вертолет, Кандиларов был не один.
— Ничего удивительного! — встрепенулся Тодорчев. — Его наверняка заманили в ловушку хитростью либо силой, а потом ограбили и убили. И естественно, что рядом с ним были преступники.
— Всяко бывает, но в данном случае я с тобой согласен, парень, — сказал Шатев. — Написанное позволяет думать именно так. Но вот что хотел сказать Кандиларов, зашифровывая свое послание? Кому оно предназначено? Почему спрятано в потайном кармашке?
— Он правильно поступил, что спрятал, — сказал Бурский. — Иначе записка не попала бы к нам… И все равно все неясно: ни где он находился, ни с кем.
— Сам факт, что появление вертолета отмечено с точностью до секунды, достаточно красноречив, — продолжал Шатев. — Ясно, что писал он не в людном месте, не в большом городе, не рядом с аэродромом, где вертолеты появляются часто. Для писавшего это было уникальным событием, и он счел необходимым зафиксировать его с точностью до секунды. Для каких целей? По-моему, чтобы точное время согласовать, допустим… да, с собственным местонахождением. Стало быть, он не знал, где находится. Не знал!
— В наше время можно не знать, где находишься? — удивился стажер. — Что ж ему, как в сказке о злых разбойниках, завязали глаза и уволокли за тридевять земель?
— Не знаю, не знаю… разбойников и сейчас полно. Для меня сейчас важно другое. Кто ответит: для кого предназначалась записка? Допустим, для себя — чтобы не позабыть время. А день он, предположим, запомнил и потому не счел нужным отметить. Иное дело, если это послание адресовано, например, милиции, нам. Тогда логично было бы вписать дату и другие необходимые для сыска подробности: кто рядом (если он знает, кто), чего они хотят от него…
— Да, логично, — оживился Бурский, — но лишь в том случае, если он сам мог действовать логично, если располагал временем. А если боялся, что бумажку найдут — и уловка раскроется? Здесь же — «пролетел вертолет», обычное замечание, только и всего.
— Интересно, — сказал Тодорчев, — что ее все же нашли. Неужели никто до товарища Пырванова ее не видел? Или не придал значения? Вроде бы и местная милиция обыскивала, и товарищ… — Стажер запнулся и, взглянув на Шатева, покраснел.
— Да проверял, проверял и я вроде бы кармашек, — развел тот руками. — Но с Минчо Пырвановым не потягаешься. Да, бумажка… Не думаю, чтобы преступники оставили ее умышленно, ведь все остальное они забрали. Как-никак, в ней есть попытка навести нас на место, где находился Кандиларов.
— Какая попытка? — изумился Бурский. — Что где-то когда-то какой-то вертолет пролетел над каким-то местом ровно в четырнадцать часов девятнадцать минут пятьдесят восемь секунд? И это — информация?
— Э-э, не такая уж и бедная информация! — возразил Шатев. — Во-первых, почему «где-то»? Известно, что Кандиларов выехал шестнадцатого сентября из Софии, тело обнаружили десятого октября — максимум через десять дней после смерти, в пещере. Значит, записку он мог написать в интервале не более двух недель, во второй половине сентября. И всего вероятней, не так уж далеко от пещеры. Мы уже согласились, что вряд ли его увезли из Видина или Толбухина, скорее всего — откуда-то неподалеку, из Родоп. Больших городов там нет, и мы можем проверить, где именно летали тогда вертолеты. Нет, положение не безнадежное.
— Что значит проверить? — спросил Бурский, но смутная догадка уже осенила и его.
— Слава богу, у нас еще нет частных вертолетов, а организации, которые ими располагают, можно по пальцам перечесть: военные, мы, аэрофлот и — не знаю, может, министерство здравоохранения. Вот и надо проверить, какие вертолеты барражировали во второй половине сентября над Родопами. Начнем с Родоп, а дальше посмотрим. Надеюсь, путевые листы они заполняют не хуже, чем мы — свои протоколы.
— А если вертолетов окажется много? — спросил стажер.
— Так уж и много! Не тысячи и не сотни. Два-три, откуда им взяться больше? Проверим все. Может, счастье нам улыбнется, и окажется всего один.
— Или ни одного, — глубокомысленно заметил Тодорчев.
— Легких путей в нашем деле не бывает, — осадил его Шатев. — Итак, мы единодушны: попытка не пытка.
— Да, займемся вертолетами, — заключил Бурский. — Естественно, при содействии полковника. Ты, Ники, нанеси еще один визит Кандиларовой. Спроси, что обыкновенно носил в карманах ее муж, какой марки были у него часы. А Петко остается в кабинете, для связи. В одиночестве хорошо думается, парень. Глядишь, и придумаешь кое-что.
Нельзя сказать, чтобы Кандиларова встретила гостя радушно. Или боялась худых вестей, или испытывала столь распространенное смущение при любом контакте с милицией. Однако, вопреки прохладному приему, Шатев получил ценную информацию. К счастью, Кандиларова сама заботилась об одежде супруга и не только носила в химчистку, но и перекладывала мелкие предметы из костюма в костюм при очередной смене. А менял он костюмы часто («Истинный джентельмент», — сказала она гордо). Поскольку перед отбытием мужа на курорт Кандиларова переложила все из летнего костюма в «демисезонный» (он любил это слово), ей ничего не стоило дать подробное описание содержимого его карманов. Шатев достал блокнот и принялся записывать.
В правом кармане брюк — свежий носовой платок; в левом — еще один; в заднем — ключи; в левом внутреннем кармане пиджака — бумажник с документами и деньгами, в правом — фломастер, карандаш, авторучка; в правом наружном — монеты и мелкие бумажные деньги.
— А в левом?
— Левый обычно пустой, резервный, так сказать.
— Вот это называется порядок! — восхищался капитан. — И всегда именно так?
— Всегда!
— А часы он носил на руке? Какие?
— Ох, часы — его слабость. Вы, верно, заметили в прошлый раз: везде, в каждой комнате, даже в кухне понатыканы часы, разве что в туалете пока не повесил! Ручных часов у него четверо или даже пятеро, одни других дороже. Манья-а-ак. Чуть увидит необычные часы, тут же покупает, на цену даже не глядя.
— А не помните, какие часы он выбрал, уезжая на курорт?
— Как же не помнить. Новехонькие, последние. Все уши мне прожужжал перед отъездом, какие они точные. «Сейко-электроник-супер», пятьсот пятьдесят левов. Не каждый может позволить себе такие, верно? Он, как ненормальный, то и дело сверял их с сигналом радио. «За прошлый месяц, — говорит, — всего на полсекунды и отстала моя „Сейка“!» Глупо, правда? Кому нужна такая точность?.. — Кандиларова передохнула, посмотрела на гостя внимательно и спросила вдруг, бледнея: — Зачем вам эти подробности? Я все говорю, говорю, отвечаю на ваши вопросы, а вы мне про мужа… — Губы у женщины задрожали.
Некрасиво, ненормально скрыть от нее правду, Шатев это понимал. Но он помнил и уговор с полковником Цветановым, не мог он нарушить его указание. А Кандиларова, видно, интуитивно почувствовала и неуверенность его, и колебания, и то страшное, что он знал уже несколько дней.
— Скажите мне, скажите хотя бы, жив он? Скажите правду!
— Правду! Мы и сами ее не знаем. Объявили розыск. Получаем разные сигналы, каждый нужно проверять. Собираем информацию об у… — Он чуть было не ляпнул, чего не следует, но мгновенно нашелся: —…уехавшем на курорт вашем супруге. В настоящее время он находится, вероятно, в Турции. А может, уже в другом месте.
Так, барахтаясь между ложью и правдой, Шатев сумел отбиться от вопросов, стараясь не смотреть в вопрошающие, неверящие глаза Верджинии Кандиларовой. Явившись к Бурскому, он заявил с порога:
— Если еще раз придется навещать супругу убитого, я скажу ей правду. Не могу больше, заврался. И вообще сомневаюсь я, что подобные криминальные приемы нужны. Даже в тактических целях.
— Весьма сочувствую, — сказал Бурский, — но попробуй свои сомнения излить полковнику. А сейчас — за работу!
— Новости есть? О вертолете?
— Помню чей-то афоризм: где начинается авиация, там начинается хаос. Не знаю, к каким временам это относилось, но теперь в авиации полный порядок. Точность там неукоснительная, отчетность — в ажуре.
