Фридрих Незнанский - Кто правит бал
Через начальника полиции в городке пустили слух о якобы обнаруженном накануне ночью в лесу обезображенном неопознанном трупе и о маньяке-убийце, появившемся в здешних местах. Реддвей переживал, что новость может распространиться недостаточно быстро и кто-нибудь из линдерхофцев в самый неподходящий момент выйдет подышать ночным горным воздухом. Устанавливать под тем или иным предлогом комендантский час в официальном или полуофициальном порядке было бы ошибкой — можно спугнуть Козина с Розановым. Опасения Реддвея, как сразу предрекал Турецкий, оказались совершенно напрасными. Новость облетела Линдерхоф за полчаса (Турецкий отводил час). Не дожидаясь сумерек, бюргеры попрятались по своим домам, предоставив «Пятому уровню» необходимый оперативный простор.
Турецкий уговорил Реддвея захватить с собой бутылку коньяка и перестать наконец изводить себя. Реддвей, судя по выражению лица, хотел было возразить, но перечить герою дня — автору гениальной догадки о связи фон Гельфанда с Козиным и Розановым не стал.
— Перельем в термос, чтобы не подавать дурной пример народу, — нашел он компромиссный выход. — Пусть ребята выкладываются на все сто, у меня накладки с этими двумя уродами уже в печенках сидят.
Взять коньяк Реддвей взял, но до двенадцати ночи крепился, пить отказывался наотрез. Турецкий пожалел, что рядом нет Грязнова. Тот бы не ломался. Уж полночь близится, а Германа все нет, черт возьми.
— Часы двенадцать бьют, — не выдержав, пропел Турецкий.
— Что это? — удивился Реддвей.
— Золушка, наверное.
— Ладно уже, давай по тридцать грамм.
— За что? — оживился Турецкий.
— За добрую фею. Пусть принесет нам на крылышках двух засранцев с атомной бомбой…
Фея ли услышала их призыв или Розанов и Козин сами догадались, но вскоре они объявились, шли практически не скрываясь: ночь темная, хоть глаз выколи. Их засекли пять групп одновременно. Турецкий с Реддвеем тоже прильнули к ночным биноклям.
— Шествуют как на параде, — сказал Турецкий.
— Совсем стыд потеряли, — ответил Реддвей по-русски. И скомандовал в микрофон: — Начали!
Толстого Козина, шедшего сзади, скрутили столь быстро, что он не успел даже как следует удивиться. Розанов оказался чуть проворнее: он сумел выхватить гранату, но налетевший Мазовецки, горевший желанием реабилитироваться за свое вчерашнее, вернее, уже позавчерашнее упущение, нанес ему нокаутирующий прямой в челюсть. Граната улетела бог весть куда, да и самого Розанова снесло на пару с лишним метров.
— Я же предупреждал, Мазовецки, брать живьем! — пророкотал подоспевший Реддвей. — Не стойте, ищите гранату.
Турецкий отстранил всех, даже Реддвея потеснил на несколько сантиметров и влил Розанову в рот добрый глоток коньяка. Тот закашлялся и открыл глаза. Турецкий достал служебное удостоверение, подсветил фонариком, чтобы лежащему было видно, и произнес с расстановкой:
— Генеральная прокуратура России. Старший следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий. Где «это»?!
Розанов выпучил глаза и, с трудом соображая, еле ворочая разбитым языком, удивленно переспросил:
— Как — России?
Турецкий шагнул к Козину и гаркнул в самое лицо:
— Где?! — Тот отшатнулся, насколько позволили державшие его мертвой хваткой двое сотрудников «Пятого уровня».
Вместо ответа обыскивающий Козина протянул Турецкому ключ от камеры хранения. Аналогичный извлекли у Розанова.
— На автовокзале в Хольскирхене, — пробурчал Козин тихо.
— Хольскирхене? — уточнил Турецкий.
— На ключе написано, — сказал Реддвей, взяв из рук Турецкого свежеиспеченный вещдок. — Это километров семьдесят на северо-восток, городишко на два жителя, еще меньше нашего Гармиша. Где и когда вы планировали встретиться с О'Доналом? — спросил он по-русски с нажимом у Козина, развивая успех Турецкого.
— С каким… О'Доналом? — Козин изобразил полнейшее недоумение.
— С Марком О'Доналом, ирландским террористом, которому вы собирались перепродать товар убитого вами Бакштейна! — насел на Козина с другой стороны Турецкий. — Быстро, где и когда?!
— Понятия не имею, о чем это вы, — ответил задержанный на сей раз внятно и абсолютно спокойно.
— Я в Хольскирхен, а ты — домой, в Гармиш, коли их, договорились? — сказал Реддвей Турецкому, увидев, что нахрапом ничего не добиться.
— Заметано.
— Что значит «заметано»?
— Узнаю прежнего Реддвея, — улыбнулся Турецкий и хлопнул его по плечу. — «Заметано» — значит заметано, договорились, короче.
Он скомандовал вести арестованных в машину, но, пройдя пару шагов, передумал, обернулся и предложил Реддвею:
— Знаешь что, летим вдвоем, мало ли что там, в этом Хольскирхене. А их возьмем с собой, расколем на месте.
На вертолете они добрались за полчаса, сели прямо на пустую автобусную платформу, до смерти испугав ночного сторожа. Два человека в радиационно-защитных костюмах открыли камеры хранения. В каждой — одинаковые дорожные сумки. Вскрыли с величайшей предосторожностью. Турецкий с Реддвеем не удержались и подошли вплотную безо всякой радиационной защиты. В сумках лежали деньги.
— Что это? — удивился Реддвей, разглядывая купюру.
— Ты что, по-английски читать не умеешь? Одна тысяча долларов.
— В жизни столько не видел. Всего, наверное, миллионов пятьдесят.
Реддвей вдруг побелел, его пронзила чудовищная догадка. Он обернулся к понуро стоящим в пол-оборота к нему, а друг к другу спиной арестованным и с плохо скрываемым бешенством спросил:
— Где атомная бомба, ублюдки? Кому вы ее продали?!
— Какая бомба?! — возмутились они хором.
— Вот дерьмо! — сказал Реддвей тихо, чтобы его слышал только Турецкий. — Я с самого начала подозревал здесь дерьмо. Ну скажи мне, откуда у этих уродов, — он ткнул пальцем в сторону Козина и Розанова, — атомная бомба? Все атомные бомбы хранятся на складах ядерных боеприпасов, и за пятьдесят четыре года их существования никому не удалось спереть ни одной. Нас всех поголовно купили как детей, чтобы скрыть возню вокруг самолета с бабками. И после этого ты все еще не веришь в существование своего кремлевского Мефистофеля?!
Допрос Розанова вел Реддвей. Турецкий сидел рядом, предпочитал до поры до времени не вмешиваться. Большой чин из НАТО выглядел все-таки внушительнее и страшнее, чем представитель родной российской Генпрокуратуры, пусть даже и следователь по особо важным делам. Тем более что Розанов, скорее всего, пока рассчитывал, что ему вменят в вину гибель самолета и еще перестрелку в пивной. Оба эти преступления были совершены на территории Германии, и вполне возможно, его станут судить здесь же, а если сыграть правильно, то могут и вообще не судить. Попробуют перевербовать, например. «Холодная война», она только на бумаге закончилась.
О самолете Розанов рассказывал подробно и охотно, демонстрируя полную готовность помогать следствию.
— На специальных курсах я прослушал лекции о способах обезвреживания авиатеррористов, там же мы довольно подробно изучали устройство самолета. Бомбу собрал Козин сам, из подручных материалов: из двух гранат, кажется. Он же заблокировал электронную систему, управляющую открытием заднего грузового люка…
— Почему вы убили Бакштейна? — сурово поинтересовался Реддвей, всем своим огромным телом нависая над Розановым.
— Это не я. Это Козин, — тут же нашелся Розанов. — Его нужно было просто оглушить, а он выстрелил. Но Бакштейн ведь был международным аферистом, так что мы как бы совершили акт правосудия.
Розанов прекрасно осознавал, что смертной казни в Германии нет, а пожизненного заключения ему все равно не избежать, ведь на его счету как минимум шесть доказуемых убийств, а то и больше, если хотя бы кто-то из расстрелянных ими любителей пива не выжил. Но именно эти убийства давали ему прекрасную характеристику как специалисту, и сейчас он просто набивал себе цену, пытаясь показать Реддвею, какой он профи.
Реддвей не выразил арестованному своей благодарности. Он задал вопрос, который Турецкий просил приберечь на закуску:
— Кто дал указание убить Невзорова?
Розанов смутился: такого поворота он, похоже, не ожидал.
— Никто.
— То есть вы не сошлись характерами и решили от него избавиться? — усмехнулся Реддвей.
Розанов немного подумал и, очевидно, решился: колоться так колоться.
— Он мешал нам добраться до денег.
— Как же?
— Про Мефистофеля вы когда-нибудь слышали?
— Вопросы задаю здесь я, — выдал Реддвей фразу, которая, по его мнению, должна производить на русских особое впечатление, напоминая им о временах Сталина и НКВД.
— Мы убрали Мефистофеля и таким образом открыли себе дорогу к большим деньгам.
