Джерри Остер - Внутренние дела
— Ты прав, и я вовсе не хочу сказать, что твой друг был плохим человеком. Но я провела с ним месяц и заметила одну вещь. Я заметила, что он, как и многие другие люди, молчит, как рыба, или начинает бушевать, если разозлить.
Каллен ничего не ответил.
Энн спрыгнула с крыла автомобиля и стала напротив него. Боже, она отлично выглядела — вязаный жакет с короткими рукавами цвета хаки надет поверх белой котоновой футболки, на которой нет ни надписей, ни рисунков; штаны цвета хаки, кожаный ремень, косичка, заплетенная по французской моде, и искусственные зубы во рту. (Она называла их зубами счастья, посмотрев по 13 каналу телевидения документальный фильм, из которого узнала, что у Клеопатры и Сандры Дэй О’Коннор, а также у Лорен Хаттон были точно такие же проблемы с зубами, как и у нее).
— Ну так как же называл тебя Стори в молодости?
И пахло от нее великолепно.
— Ты всегда пользуешься этими духами, когда отправляешься на место происшествия, чтобы написать статью об убийстве?
— Это «Исати Жевенчу».
— Я помню одну поэму Катула, которого мы изучали в колледже. Он говорит там о себе, что страшно любит аромат женских духов и готов превратиться в один большой нос.
— На самом деле он хотел бы стать одним большим членом. Все мужчины хотят этого. Стори называл тебя Джой?
— …Змей.
— Змей? — она сказала это так громко, что несколько полицейских, репортеров и телеоператоров посмотрели в их сторону.
— Мы были мальчишками.
— Змей-Каллен, — засмеялась Энн.
Он боялся, что она сейчас начнет всем рассказывать о том, как его звали в молодости, и поэтому сказал:
— Есть кое-что новое по делу Дин. Никому не говори, что я рассказал тебе об этом. Стрелявший человек оставил портфель в квартире Дин.
— В самом деле? Почему ты раньше мне об этом не сказал? Ты ведь давно знаешь об этом, верно?
— Я не могу сообщать тебе секретные сведения. Люди знают о том, что мы встречаемся.
— Ненавижу эти эвфемизмы.
— Люди знают, что мы мастурбируем друг перед другом.
Она покраснела:
— Ты говорил кому-то об этом?
— В портфеле оказались секретные бумаги из департамента полиции. Досье.
— Значит, стрелявший — полицейский?
— Совсем не обязательно. Есть и гражданские служащие, которые имеют доступ к этим бумагам. (Циммерман назвал бы их штатским персоналом, имеющим доступ к документам).
— Ты уклоняешься от сути вопроса. Этот человек служил в департаменте и, возможно, занимал высокий пост, верно?
— Я тебе ничего не говорил.
— Что это за документы? Досье на кого?
— Маслоски нам их не показывает.
Энн достала из кармана жевательную резинку и начала жевать ее.
— Откуда вы знаете, что портфель принадлежит стрелявшему?
— Хороший вопрос. Мы не знаем, кому он принадлежит. Но предполагаем, что это портфель преступника, так как у Дин такого портфеля не было.
— А отпечатки пальцев?
Каллен пожал плечами.
— Змей.
— Не называй меня так.
— Тогда ласка, — она потянулась к нему, извиняясь за то, что сказала. — Извини, я не хотела.
Каллен сунул руку в ее карман.
— Эй! Только не здесь.
— Дай мне жевательную резинку.
— У меня больше нет.
— У тебя она есть.
— Да, есть, — она вынула из кармана пластинку, сняла обертку и сунула резинку ему в рот.
— Всякий, кто видит это, скажет, что мы встречаемся, — заметил Каллен.
Энн улыбнулась и легонько коснулась его рукой.
Он поправил воротник ее жакета.
— В ближайшее время я буду очень занят.
— Некоторые люди мать родную убили бы за возможность провести один вечер с Верой Иванс.
— Здесь говорят, что люди продали бы свою мать. Я полагаю, что таким образом ты выражаешь свое отношение к своей матери.
— Или к Вере Иванс.
— Ты не из ее поклонниц?
— Она слишком… совершенна.
— На мой взгляд, она просто костлявая младшая сестренка Чака Стори.
Энн прикоснулась рукой к щеке Каллена:
— Так вот почему ты побрился? Я волнуюсь, ибо и сама когда-то была костлявой младшей сестренкой своего брата. А взгляни-ка на меня сейчас.
Два офицера криминальной полиции вынесли из дома номер 119 резиновый мешок с телом убитого и погрузили его в машину скорой помощи.
— Прах к праху, — сказала Энн. — Сын лавочника достиг богатства и всяческих высот. А теперь он только прах.
— Норман Подорец говорил, что самое долгое путешествие — от Квинса до Манхэттена.[6]
— Какой ты умный! Организуй мне интервью с Лайзой Стори.
— Я ее почти не знаю. Я ее вообще не знаю. Я был на ее свадьбе в числе множества других приглашенных.
— В числе их ближайших друзей. Ты слышал о том, что дочь Лайзы, Клэр, пристрастилась к кокаину и это положило конец ее карьере теннисистки?
— Нет, не слышал, я читал об этом в журнале «Сити».
Каллен подбородком указал на толпу, собравшуюся на улице:
— Уолш собирается сделать какое-то заявление. Тебе надо пойти туда.
Энн смотрела, как полдюжины молодых женщин, отлично одетых и причесанных, сопровождаемых телеоператорами и осветителями, локтями прокладывают себе дорогу в толпе.
— Кэппи, Типпи, Мопси и Сюзи — телесучки-яппи.[7] А кто это с Уолшем? Ли Левитт. Тут все мои любимые персонажи.
Глава пятая
— Боже, Ли.
Хотя свет в комнате не горел, и ее нельзя было видеть с улицы, Мейбл Паркер отпрянула от окна квартиры 5-С дома номер 116 по Семьдесят первой улице, практически напротив дома номер 119, где разыгрался весь этот спектакль.
Звуки сирен, переговоры по рации, пульсирующий цвет полицейских мигалок — все это звучало и сверкало совсем рядом. Мейбл проснулась около полуночи. Она подремала еще до двенадцати часов тридцати двух минут в соответствии с часами, стоящими возле кровати, после чего ей стало ясно, что спектакль еще не скоро кончится. Она встала и начала смотреть представление.
Актеры большей частью находились внутри дома, Мейбл мало что удалось услышать, а то, что она услышала, ничего ей не говорило, но, когда она увидела в окнах фигуры весьма известных персонажей, она настроила радио на Си-Би-Эс, чтобы узнать, что же происходит. Как только она узнала, ее уже нельзя было оттащить от окна. Было настолько жарко, что Мейбл не стала надевать даже футболку.
Прошло уже много лет с тех пор, как Мейбл смотрела фильм «Окно, выходящее во двор». Она плохо помнила эту картину, но не сомневалась в том, что квартира, принадлежащая Джимми Стюарту (или эту роль играл Гарри Грант?), и квартира убийцы располагались гораздо ближе друг к другу, чем номер 119 к номеру 116 — так называли эти дома Мейбл и Норман, после того как городской дом Стори стал называться в газетах по его номеру. Да, дома в кино стояли гораздо ближе один к другому, потому что за номером 116 имелся еще один двор (впрочем, двор — это слишком сильно сказано, просто покрытая бетоном площадка), примыкавший к номеру 119, двор которого был даже не двор, а скорее сад с бархатистой зеленой травкой, вьющимися растениями на стене, мебелью из тика на лужайке — столами, стульями, скамейками. Тут же находились итальянский зонт, каким пользуются торговцы на рынке, каменная урна, аквариум, терракотовые сосуды, террариум, установленный самым изящным образом под мостиком из красного дерева, медный фонтан, сине-золотая парусиновая палатка. Шесть дней в неделю садовник восточного вида ухаживал за травкой, растениями, птицами, используя инструменты, которые блестели на солнце, как скальпель хирурга.
А может быть, это только казалось, что дом убийцы находился ближе к дому Стюарта, потому что тот наблюдал за ним, пользуясь телефотокамерой с оптическими стеклами? (Джимми Стюарт или Гарри Грант играл фотографа). Мейбл очень хотела, чтобы у нее были оптические стекла, но она могла воспользоваться лишь «Пентаксом» с увеличительными линзами, ибо Норман не занимался фотографией — он занимался увеличением.
Имелась также видеокамера с оптическими линзами, но Мейбл не решалась трогать ее, так как боялась, что Норман заметит и начнет кричать. Норман всякий раз, когда она трогала журналы на журнальном столике, включала радио, настраивая его на какую-либо неджазовую программу, или клала зубную пасту на полочку не слева, а справа, ела желе из блюда, стоящего на телевизоре или брала спички, лежащие на подоконнике, начинал орать на нее, требуя объяснений, зачем она это делает, замечая при этом, что умные люди так не поступают — они ничего не трогают или же кладут все на место. Он все замечал и донимал ее придирками.
Его самого донимала придирками жена, вот почему он вступил в связь с Мейбл. Именно по этой причине он пошел на большие затраты и снял эту квартиру, где они могли бы встречаться. Все это доставило ему немало хлопот и влетело в копеечку. Кроме того, он здорово рисковал (Норман являлся членом арбитражного суда и знал, что такое риск), ибо ради того, чтобы они могли проводить вместе как можно больше времени, их гнездышко находилось в здании, расположенном всего в нескольких кварталах от дома, где Норман жил со своей женой. Это был роскошный дом на Парк-авеню, в то время как номер 116 представлял из себя унылое зрелище — привратник тут исполнял роль портье, лифтер отсутствовал, жильцы состояли либо из неопытных юнцов, только еще вступающих в жизнь, либо из старперов весьма среднего достатка. Короче, не люди, хотя и соседи. Норман боялся, что, наткнувшись на него в лифте, они начнут расспрашивать его про жену. Мейбл, однако, считала, что Норман сам кого угодно мог достать своими идиотскими придирками.
