Анна Янсон - Серебряная корона
Гнев Вильхельма настигал ее, накрывал собой. Его обвинения разносились как звук пощечины над трясиной, как пожар по сухой траве. Навстречу ей несся огненный шар, яростно шипя. Она повернулась и побежала, увязла ногой в трясине и упала ничком, лицом в болото. Вильхельм был теперь совсем близко. Теперь он бежал по кочкам, хлюпая сапогами. «Горе тому, кто возьмет камень с кургана! Горе! Горе!» Она попыталась подняться. Ноги ушли по колено в болотную жижу, Мона схватилась руками за траву и вытащила одну ногу, затем другую. «Мона! Мо-она!» Она ползла вперед на руках, опустив голову. Он догнал ее, и пощады ждать было нечего. Холодная рука схватила ее за щиколотку. Она почувствовала пульсирующую боль. «Мона! Мо-она!» Нога разорвалась, и боль заставила проснуться.
В холодном поту, борясь с тошнотой, Мона отбросила одеяло, чтобы осмотреть свою ногу. Синяк величиной с ладонь протянулся от щиколотки до икры. «Мона! Мо-она!» На коже был четко виден отпечаток крепких пальцев, и это были пальцы Вильхельма. Нога распухла и посинела. Змея! «Мона!» Это был голос отца с верхнего этажа. С трудом она поднялась с кровати и, держась за стены, вышла в коридор. Тошнота подкатывала к горлу. «Мона!» Держась за перила, она стала подниматься по лестнице.
— Иду!
— Мне чего, лежать и кровью истекать?
Она зажгла свет и пошатнулась при виде окровавленного лица Ансельма.
— У меня кровь носом пошла. Но тебе плевать! Тут хоть захлебнись собственной кровью, никого не дозовешься!
Она с растущим отчаянием смотрела на его пальцы — в крови до самых костяшек. Он опять ковырялся в носу от вынужденной скуки, и хуже всего ему бывало на рассвете. Не в первый раз он расковыривает нос до крови. Вроде постоянной рвоты ее близнецов. В поликлинике это называли «привычной рвотой», это были регулярные отрыжки от тоски и переедания. Понятие «привычные носовые кровотечения» ей пока не встречалось, но оно наверняка существует. Мона глубоко вздохнула и зажала рукой его красный распухший нос.
— Ты приготовила кофе?
— Нет.
— А пора уже! Я не слыхал, как Вильхельм уехал. Думал, он поднимется ко мне с кофе, но ему небось некогда. Видать, эти хреновы соревнования на материке такие важные, что у него прямо шило в заднице!
— Тихо, как только кровь перестанет течь, приготовлю тебе кофе.
— Вильхельм забрал газету из ящика?
— Потом посмотрю, погоди.
— А еще неси бутылку, куда поссать, не доводи до греха. И подыми штору, чтобы было видно, что проснулся человек. Да включи ты радио, черт побери! Надо послушать прогноз погоды на море. И носки мне надень.
Хорошо тому, кто может унять утреннюю муку теплым кофе и монотонным прогнозом погоды. Ансельм успокаивался, слушая раз за разом одно и то же. Все как обычно, ничего не случилось.
Но если бы все было как обычно, то Вильхельм бы позавтракал и прочитал газету перед тем, как уехать. По старой привычке Мона налила кофе в его старую фаянсовую чашку с зеленым узором и поставила на его место у окна. И вздрогнув, осознала, что делает. Включила радио погромче. Скоро прогноз погоды. Будь Вильхельм дома, он бы его слушал. И помилуй боже того, кому в этот момент не хватило бы ума молчать. Почти благоговейно слушала она слова, доносившиеся, словно из стереоколонок, с верхнего этажа и из транзисторного приемника на кухне: «К северу от острова Анхольт и до острова Готска-Сандён — бриз от умеренного до сильного, усиление западного ветра. В течение первой половины дня преимущественно без осадков, ближе к вечеру возможны кратковременные ливни. Завтра ожидается переменная облачность». Лучшей речи в память о Вильхельме ей бы и не придумать. Сказано лучше, чем он заслуживает. Слова «мель Альмагрюндет и северная оконечность острова Эланд» звучали как старинная месса. Когда та отзвучала, Мона вылила кофе из его чашки в мойку. Вильхельм обычно ставил чашку на окно справа, чтобы выпить еще одну в десять утра. Теперь бы он поднялся, стряхнул крошки с брюк и клеенки в коричневую клетку на пол и глянул на часы. И пришел бы к самому отходу парома. Требование приходить за сорок пять минут до отхода судна касалось, по его мнению, только туристов. Честным труженикам не пристало тратить свое драгоценное время на стояние в очереди. Об этом и многом другом он мог рассуждать часами, требуя ее полного внимания. Больше ей никогда не придется замирать с пакетом молока в руке на полпути к холодильнику и слушать его бубнящий голос. «Смотри на меня, когда с тобой говорят!» Отвечать не требовалось, только кивать или качать головой. И не дай бог ошибиться. Это было как в игре: «делай этак, делай так» и требовало полной концентрации. Если она говорила «да» не там, где надо, то его лекция растягивалась вдвое. Возвращаешься на первую клетку, как в «классиках».
Серый полосатый кот жеманно терся о ее голые ноги, когда тишину в кухне прорезал телефонный звонок. Она как раз хотела поставить на пол плошку с молоком и пролила его себе на ноги. Это полиция? Нет, еще нет. Но если… если его уже нашли под камнями? У нее зашлось сердце, в ушах застучало. В голове шумело все громче и громче, так что телефонного звонка в конце концов стало не слышно. Она бессильно подняла телефонную трубку:
— Мона Якобсон у телефона.
— Спрячь кожаную куртку, — сказал он, и разговор прервался.
Больше всего ее испугал холод в его голосе. Когда она заметила это в первый раз? Она не знала. Эту свою полную неспособность к сочувствию он обычно не афишировал, но когда та проглядывала, то всякий раз приводила Мону в содрогание. В таком состоянии его ничто не могло пронять. И все равно она его любила. Сможет ли он хоть когда-нибудь понять ее отчаяние? Может ли он любить кого-то, хотя бы самого себя?
Будь Вильхельм сейчас дома, он бы снял кожаную куртку с крючка в коридоре и надел ее. Не важно, что жарко, — человек ведь едет с острова на материк, значит, нужна куртка, а то несолидно. Моне казалось, что и куртка ее обвиняет. Кошелек с билетом был у него в кармане брюк. Что делать с курткой? Она вытерлась на локтях. Он говорил, надо бы купить новую. Он, наверно, собирался купить себе новую куртку на материке? Могла она это сказать? Нет, ей никто не поверит, ведь у местного продавца он бы мог получить скидку. В этом смысле он был лояльным покупателем, Вильхельм. Что же делать с курткой? Где ее спрятать так, чтобы никто не нашел, пока она, Мона, жива? Может, закопать? Нет, сейчас уже совсем светло, но нельзя, чтобы куртка продолжала висеть в коридоре. Он прав. Может прийти полиция или кто-нибудь из соседей. Она вспомнила про навозную кучу. У них был и цементный поддон для навоза, но пользоваться им было нельзя, так как дяденьки в Евросоюзе в очередной раз закрутили гайки и пришло предписание купить новый. Откуда у Вильхельма взялись деньги на новый поддон, непонятно. Навозная куча имела свои преимущества. Пролежав в ней всего два месяца, куртка бы истлела, превратилась бы в прах. Так случилось с котом, который упал в эту кучу. Они нашли его через три месяца. От него остался лишь скелет.
Мона пошла в кухню за ножницами. Сначала она отрезала от куртки воротник, затем рукава. Самое важное — отпороть синтетическую подкладку и пластмассовые пуговицы. Их можно выбросить с обычным мусором. Забрать на работу и выбросить там в мусорный мешок, минимальный риск.
Она с наслаждением вонзила ножницы в изношенную кожу. Видел бы ее сейчас Вильхельм! А может, и правда видит? Кто знает? Как знать, не следят ли за тобой с того света? Может быть, он сейчас сидит на кухне на стуле, в то время как его тело лежит в кургане, заваленное камнями? Он, может быть, кричит во всю мочь, пока Мона режет куртку, но ей не слышно. Наверно, оттого, что частота слишком высокая, так что только кошки и собаки могут его слышать.
Она с содроганием бросила изрезанную куртку в пластмассовое ведро, положила сверху немного морковной ботвы и вышла на улицу. Обошла серый трактор на заднем дворе. Весной она осторожно намекнула Вильхельму, что им бы следовало купить новый трактор, но он упрямо не желал расстаться со стареньким «фергюсоном». «Нечего за модой гоняться! Что было хорошо для отца Якобсона, хорошо и для сына!» По ту сторону забора закричал новый соседский петух. Вчера у Хенрика в курятнике были шум и квохтанье: новый петух изнасиловал всех своих жен, показав, кто в доме хозяин.
Сейчас бы Вильхельм уже шел к машине, не оглядываясь, мыслями уже в поездке. Мог ли кто-нибудь заметить, что «опеля» ночью не было на месте? Вряд ли, но Мона продолжала об этом думать и беспокоиться.
Глава 6
На работе, в психогериатрическом отделении, пахло характерно — хлоркой, мочой и свежим кофе.
— Мона! Мо-она! Где ты?
Она съежилась в туалете, обхватив колени руками и наклонив голову. Мышцы рук болели после непривычной нагрузки прошлой ночи, когда она тащила тяжелое тело к машине. Ноги сводило от усталости. А ведь она проработала в больнице двадцать лет и привыкла носить тяжести. Эластичный компрессионный чулок под белыми нейлоновыми брюками впивался в распухшую ногу. Та неприятно пульсировала, но Мона не решалась снять чулок и осмотреть место укуса. Потому что точно бы не натянула его снова.
