Кунио Каминаси - Допрос безутешной вдовы
– Того! – Она отвернулась к окну.
– Чего «того»? – Мне действительно было непонятно, с какой стороны информация о смерти Хидео Китадзимы могла ее так сильно задеть. – Речь вообще не о тебе! И уж тем более не о Саше!…
– А о ком?! – Она сердито посмотрела на меня: слезы в глазах, слава богу, не намечались пока, что говорило не о постигших ее обиде и разочаровании, а о бушующих в ней менее опасных для меня и Ганина злости и недовольстве.
– О Китадзиме, конечно. – Я взял ее за руку.
– Что «о Китадзиме»? – Она, похоже, забыла, с чего вообще начался весь этот ералаш.
– Убили Хидео Китадзиму, так что вопрос о том, как ты выглядишь, вообще не стоит! – Я погладил ее по запястью.
– Так и я, в общем-то, об убийстве… – буркнула она и посмотрела на Ганина – уже без прежней теплоты.
– У тебя что, какие-нибудь идеи есть? – поинтересовался я на всякий случай. – В связи с убийством, а?
– Какие у меня могут быть идеи! – воскликнула она. – Несправедливо только это – и все!
– Что несправедливо!
– Да то, что у этой вашей прелестной Наташи теперь не будет никаких проблем и забот!
– Подожди, а при чем здесь Наташа? – настала моя очередь реализовывать свою привычку доходить во всем до самой сути. – С какого бока здесь Наташа?
– Вам, мужикам, не понять… – тихо пробурчала она. – Тем более вон Ганину!…
– Вот и я в опалу попал! – раздосадовался давно умявший лапшу сэнсэй. – Почему это я, Дзюнко, не пойму?
– Потому что ты русский! – Она опять без особого пиетета посмотрела на него.
– А это-то тут при чем? – пожал своими мощными плечами Ганин. – Чем тебе моя национальность не нравится?
– Не национальность твоя, а страна, – ответила Дзюнко. – Эта Наташа русская, и ты тоже русский – вам японскую психологию не понять. Я это имею в виду…
– Дзюнко, мы с тобой сто лет знакомы, – напомнил явно недовольный ее словами Ганин, – но я от тебя первый раз этот националистический бред слышу! Ты чего?
– Извини, Ганин, но вы же с Такуей сами все это начали! – сказала она без малейшего раскаяния.
– Что начали? – спросил я.
– Про Наташу про эту…
– Да при чем здесь Наташа?! – Я начинал закипать в пару к термосу, уютно булькавшему у меня за спиной.
– Да при том, что теперь она получила все, понимаешь, все! – Дзюнко опять отвернулась к окну.
– Ну она не иждивенка у Китадзимы-сэнсэя была, – ответил я, – и тем более не содержанка. Зарплата у нее большая и честная – сэнсэй все-таки, опять же детей нет…
– Вот именно! – прервала меня Дзюнко.
– Что именно?
– Что детей нет!
– А какое в данном случае это имеет значение? – спросил Ганин и пристально посмотрел на мою жену.
– Прямое! – огрызнулась она.
– Какое «прямое»? – спокойно продолжил свой допрос терпеливый Ганин.
– У таких женщин детей нет не случайно. – Дзюнко подлила себе пива. – Они не хотят рожать от японцев…
– У вас в Японии, что нет бездетных семей? – опять обиделся за свои национальность и страну Ганин.
– Есть, конечно, но здесь другой случай… Я же их всех насквозь вижу. – Дзюнко отхлебнула пива. – Тут же никакой любви нет и быть не может! Никогда и ни за что!…
– Потому что она русская? – перебил ее Ганин.
– Потому что она из России, – ответила Дзюнко. – Я же сказала тебе, что к национальности твоей у меня претензий нет, а к стране твоей, Ганин, не столько у меня, сколько у тебя претензии имеются, иначе вы с Сашей здесь столько лет не торчали бы!…
– И? – Ганин прищурился в ее направлении, явно понимая, к чему она клонит.
– Зачем ваши девки, Ганин, из России к нам едут? – Дзюнко уже почти успокоилась.
– За тем же, за чем и я сюда приехал, – спокойно изрек Ганин, – для лучшей доли.
– Потому что дома у вас бардак и нищета, так ведь? – Она сердито посмотрела на него.
– Так, – согласился разумный и покладистый Ганин.
– Ты мужик, и ты должен деньги себе и своей семье работой зарабатывать, так? – продолжила она свою сентиментальную прогулку в социально-этнических дебрях.
– Так, – кивнул сэнсэй.
– А девкам вашим работать, в общем-то, и не нужно! Так ведь получается, нет?
– А жить-то как? – спросил Ганин, естественно прекрасно зная ответ на этот вопрос.
– Не как, Ганин, а с кем! – Дзюнко потыкала воздух перед собой своим указательным пальчиком.
– То есть ты, Дзюнко, считаешь, что наши русские, как ты изволишь выражаться, девки охмуряют ваших японских мужиков и спят с ними в обмен на всякие там блага, да?
– А ты считаешь, что это не так? – усмехнулась она. – Возрази, если сможешь!…
– Понимаешь, в случае с Наташей, наверное, все-таки не так, – спокойно парировал он.
– Ну да, она из другого риса склеена! – Дзюнко всплеснула руками. – Разуй глаза, Ганин!
– Да мне их и разувать не надо! – закипел он. – Я ее давно знаю! Она не профурсетка хабаровская, а достойная женщина, самостоятельная, сама себя обеспечивает, так что вся эта твоя теория, Дзюнко, про русский секс в обмен на японский паспорт в данном случае не работает. В других случаях – безусловно, я таких потаскух здесь десятками за год встречаю, но с Наташей ты не права!…
– Красиво говоришь, Ганин! – опять усмехнулась она. – Я уж не знаю, чего там у вас с ней происходит и как к этому Саша твоя относится, но только готова с тобой поспорить, что и года не пройдет, как она заведет себе на наши японские денежки кого помоложе, и заведет именно для того, чтобы компенсировать в койке все то, что за годы ее жизни с ее японским мужем было потеряно!
– Ты тоже, Дзюнко, красиво говоришь! Тебя послушать, так она прямо исчадие ада! – Ганин встал на защиту своей доброй знакомой. – А заодно и сексуальная маньячка!…
– При чем здесь ад, Ганин! – Дзюнко горестно закачала головой. – Просто все бабы одинаковые!
– Я заметил, – недовольно буркнул Ганин.
– Ты что думаешь, если бы у нас, в Японии, сейчас было бы то же самое дерьмо, что до войны, наши бы девки не пытались за американцев с европейцами замуж выскакивать?
– Ты хочешь сказать, что, если бы я мало получал, – вмешался я, – ты бы себе иностранца начала искать?
– Я хочу сказать еще раз, что все бабы одинаковые! – Дзюнко предусмотрительно оставила мой лобовой вопрос без внимания. – Всем бабам нужен мужик, дети, дом и деньги!
– Ну, Дзюнко, мужики тоже все одинаковые, – протянул Ганин и посмотрел на меня.
– За тем лишь исключением, что вам, как правило, не нужны мужики, а часто – и дети и что многие из вас спокойно могут жить без надежного дома, – мудро заметила Дюзнко.
– Так ты о бабах начала. – Я вернул ее в прежнее русло, поскольку вопрос о своеобразии сильной половины человечества в контексте двух последних дней меня волновал мало.
– Да, начала… – Она без особых проблем вернулась к своим овечкам. – Получается, что такие, как, Ганин, твоя Наташа, обрекают себя на мучения на всю свою жизнь. Ведь она прекрасно понимает, что за японское гражданство и иены она должна терпеть своего мужика от начала до конца. Согласен?
– Ну если она честная женщина, то да, – кивнул Ганин. – Согласен безоговорочно!
– Ты же сам говоришь, что она вся из себя высокоморальная и шибко интеллектуальная! – съерничала Дзюнко.
– Говорю, – негромко, но твердо констатировал Ганин.
– Вот, соглашается! Значит, такая Наташа всю жизнь томится в своей золотой клетке, радуя себя раз в месяц, не чаще, развлечениями на стороне с каким-нибудь своим крепким и таким же ищущим развлечений соотечественником. – Она демонстративно покосилась на внимательно слушавшего ее Ганина.
– Дзюнко, я же сказал тебе!… – отмахнулся он.
– А я тебя конкретно в виду не имею, успокойся и расслабься! – улыбнулась она. – Вот, и такой она видит себе всю свою дальнейшую жизнь, потому что у нас здесь, в этой дыре под названием Айно-сато, никакой другой жизни быть не может. Все сыты, обуты-одеты – и все, и не более того!…
– То есть никакой духовной жизни? – уточнил Ганин.
– Ни духовной, ни душевной, ни физической! – развила Дзюнко ганинскую мысль. – Одно только серое, материально обеспеченное существование!
– Дзюнко, ну, если ты хочешь, давай переедем отсюда, поближе к центру! – робко предложил я, впервые слыша из уст моей давно изученной вдоль, поперек и по обеим диагоналям законной супруги такие апокалиптические заявления.
– Не подлизывайся! – отмахнулась она.
– Да хватит вам! – перебил нас Ганин. – Ты про Наташу закончи, Дзюнко! А тут про переезды у вас пошло-поехало!…
– Так я и говорю, – с удовольствием вернулась она к прежней теме, справедливо посчитав мое предложение переехать пустым и лицемерным, – у бабы трагедия на всю оставшуюся жизнь.
– Так уж и трагедия! – возразил я.
– Да, трагедия! Я тебе слово даю – будет возможность, спроси у нее: когда мужа дома нет, она часто плачет? Сидит и плачет в своем гордом одиночестве! Плачет!
