Лучший исторический детектив – 2 - Балашов Александр

Лаврищев краем глаза заметил, как из одной из хат, у самой околицы, вышел мужик в замашной (так в Гуево называли домотканую одежду) рубахе, глянул в их сторону из-под ладони и снова ушёл в дом.

— Ладно, политинформация закончена, — бросил следователь, давая понять Семёну, что хватит лясы точить. — Где монахини-то московские живут?

Та у самой церквы, в большом дому под железом. Он у церквы один-одинёшенек, на отшибе, стоить. Не промахнёшьси.

— Ну, бывай, староста! — всё ещё не веря в реальность происходящего, сказал Лаврищев. — Обо мне — никому ни гу-гу!

— Замётано! — впервые за весь диалог расплылся в улыбке Семён, поправляя повязку полицая. — Я — свой, товарыщ разведчик. Свой в доску! Ты там своим красным командирам так и передай: миропольский староста — свой. И ценные разведсведения передай от меня: в Гуево всего взвод немцев стоит. Эсэсовцы, паразиты. С мёртвыми головами в петличках. Та маловато их будет. Для порядку в околотке оставили. Два мотоцикла с пулемётами и бричка с конфискованным у бывшей власти конём. На бричке Фридрих со своим ординарцем, рыжим Куртом, ездит. По-русски ладно лопочет. Вот и вся их рать, на которую теперича Красной армии насрать — тьфу!..

— Ценная информация, — постепенно и незаметно для себя включаясь в эту странную игру, проходящую одновременно и в прошлом, и одновременно в нашем реальном времени, заключил Лаврищев. — Спасибо, товарищ!

А про себя подумал: «Чёрт меня дёрнул заснуть в квартире Юлиана, в этих «воротах в другое время! Какое это, к чертям собачьим, прошлое, если всё происходит в режиме on-line, как всё чаще выражаются в России двадцать первого века. В сложном, но не горящем в огне самой жестокой войны в истории человечества эпохи компьютеров, айфонов, смартфонов и прочих гаджитов! Но это не гаджские проделки… Это реальная жизнь, которая, выходит, проходит параллельно с нашим временем. Госопди, я бы все сокровища мира отдал бы, чтобы вновь оказаться в этом чёртовом доме на Набережной и вернуться в своё родное время!»

— Спасибо, товарищ староста, за ценные сведения, — повторил Лаврищев. Пригодится нам при наступлении.

Староста вытянулся, рука его потянулась к картузу, но отдавать честь он почему-то раздумал.

— Поверь, Семён, уже в августе Красная армия немчуру с нашей земли погонит. 5 числа освободим Орёл. А в мае сорок пятого наши знамя Победы над рейхстагом поднимут. Мой батя, знаю, аж до самого Кёнигсберга дойдёт, домой, в Гуево, вернётся с наградами…Женится на моей матери, а через три года рожусь я.

— Да ты никак бредишь, хлопец? — сказал староста. — Контуженный, што ли?

— Да нет, просто знаю — и всё.

— Ладно, не говори гоп пока не перепрыгнешь…И впрямь заболтались мы с тобой. А кругом те, кто не токмо за корову, ни за грошь продадут Фридриху. Поспешать надо вам, — сказал Семён, оглядываясь по сторонам. — Как бы кто не увидел лазутчика… Тогда за ихние дойчмарки Фридриху донесуть.

— Много предателей?

— На чужой роток, товарыщ москаль, сам знаешь — платок не накинешь. И за шмат сала сдадут, не подавятся, а не то шо за марки… Вконец испоганился под поганой властью народ. Иди к поповскому дому огородами, ближе к посадке жмися.

… У старой церкви, как и наводил староста, на отшибе, он огородами пробрался без приключений. Постучал в массивную дубовую дверь с кольцом вместо ручки. В ответ — тишина. Погремел кольцом, подёргал за него.

— Кто там? — наконец раздался испуганный женский голос.

— Свои, — ответил Лаврищев.

— Свои дома сидят, — ответил уже другой голос, повыше и, очевидно, моложе первого.

Лаврищев, глядя на безлюдную деревню, которая, казалось, всё видела и всё слышала своими «чуткими микрофонами» — белёными хатами под соломенными крышами, перешёл на громкий шёпот.

— Я боец батальонной разведки одной из наступающих дивизий Красной армии. Откройте, пожалуйста!

Следователь услышал, как зашушукались между собой за дверью обитатели дома, потом дверь со скрипом медленно отворилась.

Перед Лаврищевым предстали две испуганные женщины чёрных монашеских одеяниях. Из-под низко повязанных чёрных платков настороженно смотрели две пары карих глаз.

— Здравствуйте! — сказал Игорь Ильич и попытался улыбнуться, чтобы смягчить напряжение момента. Потом, сглотнув слюну, мучительно подбирал нужные слова, выдавливая из себя когда-то прочитанное в книгах или улышанное с экранов кинотеатров: — Я перешёл линию фронта с целью сбора развединформации в районе будущих боевых действий.

— Да, Лиза, ночью я слышала орудийную канонаду, — прошептала монашка высоким, почти детским голоском.

— Линию фронта переходили под Обоянью? — спросила «старшая монахиня», как её окрестил следователь.

— В трёх километрах левее, от Обояни, — заикаясь, проговорил Лаврищев. Там мне обеспечили проход, переодели в гражданскую одежду.

— Нужно было другую одежду подобрать, — вставила молодая. — Эта новая, вызывающего фасона. Обязательно вызвала подозрение у местного населения.

— Меня никто не видел. Кроме старосты.

— Староста не выдаст, — сказали они почти в один голос. — Есть другие…

Где-то, в яруге, куда спускалась деревня, послышался крик петуха.

— Хорошо, проходите, — ответила старшая монашка, выглядывая за дверь, чтобы обозреть тихую и, на первый взгляд, безлюдную деревушку. — Тут везде глаза и уши. Каждый незнакомец вызывает подозрение. Так что вы ошибаетесь, что вас «никто не видел». В Мирополье всего густо намешано — и героев, и предателей.

С этими словами женщины освободили дверной проход, отступив в темноту большого и добротного дома, пропуская в горницу незваного гостя.

В большой и светлой комнате, в которой пахло странным запахом — смесью сухих трав, висевших аккуратными пучками по стенам горницы, ладаном и… духами «Красная Москва», — в красном углу висели иконы Спасителя и Богородицы. На столе стоял пузатый медный самовар и две голубые чашки на белых блюдцах. Ничто так не удивило Лаврищева, как с детства знакомый запах советских духов. Конечно, подумал следователь, монахини — тоже женщины. Но чтобы сёстры во Христе пользовались парфюмерией, — да ещё в такие времена! — этот факт ставил следователя в тупик.

Старшая сестра, заметив, как жадно втянул запахи комнаты незнакомец, поспешила объясниться:

— Понимаю, товарищ разведчик, что вас смутило… Запах? Я угадала? Тут ларчик просто открывается. Эльза, моя двоюродная сестра, стала перекладывать в своём чемодане вещи и нечаянно разбила флакон с «Красной Москвой».

— Каюсь, сестра, — смиренно опустила глаза младшая и чуть заметно улыбнулась. — Это были мои любимые духи.

— Ничего, ничего, — пожал плечами Лаврищев. — Давайте знакомиться. Меня зовут Игорь Ильич. Я — следо…

Тут он прикусил язык и поправился:

— Разведчик из армии генерала…Впрочем, это военная тайна. Наш генерал разведчиков называет следопытами. Шифруется, сами понимаете…

— Я — Елизавета, — протянула ему руку старшая сестра.

— А я — Эльза, двоюродная сестра Лизы. — улыбнулась младшая. — Эльза Эссен.

— Очень приятно, — сказал Лаврищев. — Вы, мне сказали, москвички?

Эльза сделала паузу и вопросительно посмотрела на Елизавету. Та кивнула ей головой.

— Мы ведь не настоящие монахини, — голоском героини фильма «Морозко» защебетала Эльза. — Просто такую легенду придумала Елизавета, когда мы спасали коллекцию российских орденов. Немцы уже были под Клином, когда мы решились с разрешения директора я исторического музея Дмитрия Ивановича вывезти эту музейную ценность куда-нибудь подальше. Я предложила ехать в Мирополье, это село при императоре Александре Первом принадлежала моему далёкому предку, гвардии капитану Измайловского полка Павлу Эссену…Сокровища как бы возвращались к своему первому хозяину. Коллекция очень дорогая, так как большинство орденов и орденских знаков сплошь усыпаны драгоценными камнями…

— Эльза! — оборвала рассказ сестры Елизавета. — Игорю Ильичу твоё щебетанье не интересно. Он, скорее всего, интересуется военными тайнами. Увы, мы их, товарищ разведчик, не знаем.