Виктор Пронин - Банда 5
— Может, Илья увез его куда-нибудь? — предположил Забой.
— Он в шлепанцах был, в пижаме, небритый! — шепотом прокричал Жестянщик.
Вынув из кармана ключ, который ему недавно вручил Петрович, он вставил его в замок, осторожно повернул раз, другой и толкнул дверь. В квартиру Жестянщик проскользнул на цыпочках, опасливо огляделся, прислушался. Так же тихо в прихожую вошел Забой, прикрыл за собой дверь.
В комнату первым вступил Жестянщик.
И невольно издал такой звук, будто чем-то поперхнулся.
Петрович лежал, откинувшись в кресле, грудь его была залита кровью, в старенькой пижаме можно было рассмотреть несколько окровавленных дыр от пуль. Длинные желтоватые зубы ощерились в неживой уже ухмылке, руки свесились вниз, серые уже ладони, подогнувшись внутрь, касались крашеного пола.
— Линяем, — сказал после долго молчания Жестянщик. Он словно вышел из оцепенения и, не поворачиваясь, попятился назад.
— Ничего не касайся, — сказал Забой. — А то еще и тут наследим.
Сдернув с вешалки обвисшую рубаху Петровича, Жестянщик старательно протер дверные ручки и, вбросив рубаху в прихожую, спиной закрыл дверь, стараясь не прикасаться к ней. Оба молча спустились вниз, пересекли двор, вышли на улицу и сели в машину — толстяк поджидал их. За всю дорогу ни Жестянщик, ни Забой не проронили не слова. И лишь когда снова оказались в гараже, когда отгородились от всего мира железными воротами и убедились, что, кроме них, здесь никого нет, решились переброситься несколькими словами.
— Что скажешь? — спросил Жестянщик.
— А что сказать... Хлопнули мужика. Он, похоже, чувствовал... Нехорошо, говорил, что к нему едет Огородников... Несколько раз повторил.
— Значит, Илья?
— Больше некому.
— Что будем делать? — спросил Жестянщик без обычной своей взвинченности. Увиденное в квартире потрясло его куда больше, чем Забоя. Распростертое в кресле тело Петровича, из которого еще сочилась кровь, серое лицо, желтые зубы, полуоткрытые в мертвой ухмылке глаза... И это был человек, который всего полчаса назад разговаривал, пил с ними водку, обещал помочь и просил о помощи... Вся эта картина до сих пор стояла у них перед глазами.
— Илью кончать надо, — сказал Забой.
— Ха! Кончать! А на фига?! Линять надо, понял?! Линять!
— Петрович сказал, что, пока Огородников жив, мы все на волоске... Он был прав.
— Это что же получается... Огородников решил от всех избавиться? Чистеньким выйти? А зубило в зубы он не хочет? — завопил Жестянщик и подбежал к воротам — ему показалось, что за ними мелькнула чья-то тень, он выскочил наружу, но там никого не увидел. Тогда он с грохотом снова захлопнул ворота и сунул в приваренные петли подвернувшуюся ржавую скобу.
Некоторое время оба молчали, пытаясь осмыслить происшедшее. Сквозь щели били узкие слепящие лучи солнца, в их свете кружила пыль, где-то рядом проносились машины, во дворе все еще стоял частник — они обещали ему немедленно заняться его машиной.
— Там мужик ждет, — вспомнил Забой.
— Подождет!
— Скажи, чтоб завтра приходил... Нечего ему тут делать. Без него хватает.
— Тоже верно.
— И ключи пусть оставит.
— На фига?! — Жестянщик, кажется, вскрикивал и взвивался каждый раз, когда чего-то не понимал.
— Машина может пригодиться... Сегодня вечером.
— Да? — Жестянщик замер на какое-то время, потом медленно повернулся к Забою. — А что... И в самом деле... Ну ты, Гена, молоток, ну, молоток! С тобой не забалуешь!
— Не надо со мной баловать, — серьезно ответил Забой.
Пока Жестянщик ходил во двор и договаривался с толстяком на завтрашний день, Забой сидел в углу, глядя на залитую маслами землю. Тяжелые пальцы со въевшимся в них мазутом, ржавым металлом он скрестил, локти поставил на колени. Мысли его текли медленно, рывками, но в правильном направлении. Забой не метался, как его друг Жестянщик, он спокойно и неторопливо думал, как быть дальше. И пришел к единственному вопросу, который задал Жестянщику, едва тот появился, победно позвякивая ключами от машины.
— А это... Как с трупом? — спросил Забой.
— С каким трупом?
— Петровича... Он же остался в квартире.
— Ну и пусть, тебе-то что?
— Завоняет, загниет... Червь пойдет... Нехорошо это, не по-людски.
— Ты что же предлагаешь — труп выкрасть и похоронить с музыкой? С венками? С рыдающими толпами? — куражился Жестянщик, выкрикивая все новые и новые свои вопросы.
— Не надо его выкрадать... Хлопотно это... Опасно. Попадемся. Ментам надо позвонить.
— Кому?! — От неожиданного предложения Жестянщик, кажется, даже подпрыгнул на месте.
— Пусть они забирают, пусть и хоронят.
— Ты что, совсем умом тронулся? Какие к черту менты? Может, сходить к ним, может, лично дать показания?
— Петровичу не понравится, что мы его оставили... Он загниет, его черви съедят, — негромко продолжал Забой. — Обидится на нас... Он, может, и ключ специально дал для такого случая... Чтобы подстраховаться. Его же там никогда никто и не найдет... Надо ему помочь.
— Кому?!
— Петровичу.
— Нет Петровича, Гена! Его нет! Труп остался! Мясо! Кишки! Говно и моча!
— Здесь Петрович, — негромко проговорил Забой. — Я чувствую. Он слушает нас.
— Что-о-о? — протянул Жестянщик издевательски, но почему-то шепотом и тут же опасливо обернулся, всматриваясь в темные углы гаража. — Гена, тебе плохо?
— Ты как хочешь, а я позвоню... Петровича им не взять, он уже на воле... А труп надо похоронить. Он еще не раз отблагодарит нас.
Жестянщик упал перед Забоем на колени, но не от потрясения, он поднял ладонями его голову, заглянул в глаза.
— Не надо, Женя, я в порядке... У нас на шахте, пока последний труп из завала не вытащат, работу не начинают. Вроде и похоронены, вроде и в земле, а вот ищут. Неделю ищут, две, три... Пока не найдут, добычу не начинают. И поиски не прекращают. Я на шахте вырос, Женя. У нас так. Ты извини, конечно, но я позвоню.
— Хорошо! — вскочил Жестянщик. — Хорошо. Но с условием!
— Ну?
— Куда угодно, но не к ментам. Звони на телевидение, в военкомат, в кинотеатр, в прокуратуру, наконец, но не ментам!
— Как хочешь. — Забой пожал крутыми плечами. — И это... Илья тоже на нас. Иначе Петрович не простит.
— Знаешь?! — вскочил Жестянщик. — Хватит! С этим загробным миром, потусторонними видениями, кладбищенскими потешками...
— Он здесь, — тихо сказал Забой.
— Кто?!
— Петрович.
Жестянщик круто повернулся и вышел, с грохотом бросив за собой железную дверь, врезанную в ворота. Забой слышал, как он что-то поддал во дворе, что-то опрокинул, матернулся вслух и наконец смолк, свернув за угол гаража. Тогда Забой поднялся, подошел к небольшому столу, покрытому газетой с жирными пятнами от колбасы. Присев к столу, он принялся внимательно рассматривать газету, потом повернул ее к себе другой стороной и наконец нашел то, что искал. После статьи о расстреле семьи Суровцевых были приведены несколько телефонов, по которым можно позвонить, если кому-то станет что-либо известно о преступлении. Оторвав от газеты клочок с номерами телефонов, Забой свернул его пополам и сунул в нагрудный карман рубашки.
Выйдя из гаража, он некоторое время стоял, привыкая к слепящему солнечному свету.
Жестянщика нигде не было.
И тогда он вышел на улицу.
— Ты куда?! — раздался сзади взвинченный голос.
— Звонить.
— Пошли вместе... А то ты какой-то не в себе. Петрович в гараже остался?
— Нет... С нами идет.
— Это хорошо, — нервно усмехнулся Жестянщик. — Он мужик надежный, в обиду не даст. Верно говорю?
— Вон тот автомат работает без жетонов.
Подойдя к железной будке с сорванными дверями и выбитыми стеклами, Забой вынул из кармана клочок газетной бумаги, сверился и набрал номер.
Жестянщик замер рядом, опасливо озираясь по сторонам, чтобы и близко никто не смог подойти и подслушать, о чем пойдет разговор.
— Алло! — сказал Забой, заметно волнуясь. — Кто у телефона?
— Пафнутьев у телефона. Павел Николаевич Пафнутьев.
— Я по поводу трупа...
— Это ко мне! Кто убит, кем, когда, за что?
— Записывайте адрес...
— Пишу!
— Улица Новаторов, двадцать девять... Квартира семнадцать... Осадчий его фамилия. Записали? Все.
Забой повесил трубку, хотя на том конце провода некий Пафнутьев пытался еще что-то спросить, явно затягивая разговор. Но Забой знал — нельзя ввязываться в такие беседы, каждая лишняя секунда может оказаться предательской, выдать местонахождение телефона.
* * *Сунув руки в карманы, молча и насупленно бродил Пафнутьев по пустоватой квартире Осадчего и ничего не мог найти интересного для себя, ни за что не мог зацепиться. Квартира была чистая. Пыли, грязи, мусора, кухонных отходов — ничего этого не было. Но, с другой стороны, не было ничего, что создавало бы хоть какой-нибудь уют. Похоже, этот человек, отсидев полтора десятка лет в зонах, тюрьмах и лагерях, сам того не замечая, у себя дома создал такую же обстановку, к которой привык в заключении.
