Тилли Бэгшоу - Ангел тьмы
Дэнни Магуайр вздрогнул.
У меня нет жизни…
— Изменение имени было, возможно, самым явным внешним показателем ее состояния. София — имя ее экзотического марокканского альтер эго, та же психотическая фантазия, почерпнутая из любовного романа, который дала ей в детстве одна из медсестер. Фрэнки заметил ее увлечение этой историей и потребность иметь прошлое, самоидентифицироваться. Он просто взял и смешал одно с другим.
Эллен, разыгрывая из себя адвоката дьявола, задала провокационный вопрос:
— Но способен ли семнадцатилетний мальчик на столь утонченное манипулирование?
— Как правило, нет. Но этот мальчик был, безусловно, способен. Острый ум, умелый манипулятор, удивительная приспосабливаемость. Поразительный индивид! — Доктор Петридис посмотрел на Манчини с видом зоолога, увидевшего прекрасный экземпляр какого-то необычного животного.
— Как по-вашему, был ли Фрэнки Манчини психотиком?
— Ни в коем случае.
— Вы прописывали какие-то антидепрессанты или психотропные лекарства Манчини в то время, как лечили его?
Доктор покачал головой:
— Нет такой таблетки, которая бы устранила проблемы Фрэнки. Мы пытались применить психотерапию, но он отказался. Сказал, что знает, что делает, и в отношении Софи, и в отношении всего остального. Он не желал меняться.
— Поправьте меня, если я ошибаюсь, доктор Петридис. Вы говорите о том, что Фрэнки Манчини был не сумасшедшим, а просто очень скверным человеком? И все, что он делал, делалось намеренно? Он знал, что это плохо, что это зло?
— «Плохо» и «зло» — термины из области морали, — нахмурился доктор Петридис. — Я психиатр, а не судья. Могу сказать только, что Фрэнки определенно не был сумасшедшим в смысле «безумным». Как большинство из нас, как Софи, он был продуктом своего детства.
— Он говорил с вами об этом?
— О да. Говорил.
Следующие четверть часа доктор Джордж Петридис рассказывал кошмарную историю детства Манчини. Во время его речи две женщины-присяжные разрыдались. Трое мужчин в переднем ряду внимательно слушали, ловя каждое слово доктора. Дэнни словно получил ответы на загадки, преследовавшие его много лет. С каждым словом причины убийств обретали все более безумный, извращенный смысл.
— Фрэнсис Лайл Манчини всегда был красивым ребенком. В раннем детстве у него были те же темные волосы, синие глаза, оливковая кожа и спортивное сложение, которые вы видите сейчас. Все то, что сделало его столь фатально привлекательным в более позднем возрасте. Но красота Фрэнки была его проклятием.
— Каким образом?
Доктор помедлил, прежде чем ответить. И объяснил, что первые восемь лет жизни Фрэнки были счастливыми. Но за несколько дней до его девятого дня рождения его отец, морской офицер, эгоистичный, жестокий бабник, чью внешность и страсть к риску, очевидно, унаследовал сын, бросил Люсию, мать Фрэнки, с тремя детьми и уплыл с молодой женщиной на Филиппины, где и поселился навсегда. Фрэнки обожал мать, но видел, что побег отца навсегда уничтожил ее самооценку. С тех пор она никогда уже не смеялась. И мальчик был вынужден наблюдать постепенный распад ее личности.
— Люсия Манчини вышла замуж второй раз за уже немолодого человека по имени Тони Реналто, — продолжал Петридис. — По словам Фрэнки, она надеялась, что тот обеспечит ее семью и поможет воспитывать детей.
— Так и случилось?
— Да, но какой ужасной ценой. — Доктор Петридис мрачно покачал головой.
Оказалось, мало того, что Реналто всячески унижал и оскорблял Люсию, он еще и постоянно насиловал Фрэнки. Когда тот пожаловался матери, она ему не поверила. Насилие прекратилось только когда четырнадцатилетний Фрэнки убил отчима, ударив его по голове настольной лампой.
— Во время наших встреч он рассказал, как сбежал с места преступления и больше никогда не видел родных. Год жил на улице, пока его не забрала полиция. С тех пор он находился в «Бичес», где встретил Софи.
— Вы сообщили об этом преступлении властям? — осведомилась Эллен Уоттс.
— Разумеется.
— И каковы были последствия?
— Никаких. Полиция для порядка допросила Фрэнки, но он все отрицал. Дело было закрыто двумя годами ранее. В отчетах было сказано, что Реналто стал жертвой взломщика.
«Как Эндрю Джейкс», — подумал Дэнни.
— Никто не хотел себе лишних проблем. Дело так и не открыли. Судя по всему, никто не пожалел о Реналто, и если не считать показаний Фрэнки, от которых тот отказался, свидетелей не было.
Фрэнки развалился на стуле и улыбнулся, словно человек, только что узнавший, что его финансовые вложения на падающем рынке удвоились.
— Вероятно, после этого Фрэнки перестал вам исповедаться? Как только узнал, что вы донесли на него полиции?
— Собственно говоря, нет. Наши еженедельные встречи продолжались. Он только проверял, чтобы я ничего не записывал на магнитофон.
По комнате прокатился веселый шум. До чего же легко оказалось подпасть под обаяние и красоту Манчини! Даже сидя на скамье подсудимых, он улыбался, позировал и казался никоим образом не связанным с преступлениями, которые привели его и Софию в зал суда.
— Фрэнки любил поговорить, — продолжал доктор Петридис. — Именно это свойство связывало его с Софи и со мной. Мы были благодарной аудиторией. Конечно, к тому времени ему исполнилось семнадцать, но вред был нанесен непоправимый. Он был гомосексуалистом, но почти совсем не имел сексуальных импульсов.
Доктор бросил бомбу так небрежно, словно имел в виду пристрастия Фрэнки в одежде или бейсболе. Председатель жюри от изумления разинул рот, как потрясенный персонаж комикса. Но Эллен Уоттс приготовилась к ответу психиатра.
— Это очень важно, доктор Петридис, — серьезно заметила она. — Как вам известно, в отчетах полиции во всех четырех случаях речь идет о действиях сексуального характера. Насильственных действиях сексуального характера. Шансы на то, что образцы спермы, собранные с мест преступления, не принадлежат Фрэнки Манчини, равны одному к двум миллионам.
Петридис кивнул.
— Это вполне согласуется с тем, что я видел. В обычной жизни либидо Фрэнки было подавлено. То, что его заводит, — не мужчины и не женщины. Это власть над любым полом, потому что он вырос бесправным. В Манчини глубоко укоренилась ненависть к мужчинам, бросающим свои семьи, как сделал его биологический отец, и к старым богатым людям, вроде его отчима, в которых он видит насильников. Полагаю, это и есть мотивирующие факторы насилия и секса на месте преступления.
— Спасибо, доктор.
Эллен улыбнулась Алвину Дюбре.
— У меня больше нет вопросов.
К общему изумлению, с места поднялся Уильям Бойс. До сих пор он отказывался от перекрестного допроса, считая, что дело совершенно ясное и должно закончиться обвинительными приговорами. Но свидетельство Петридиса было таким убедительным, что он понял необходимость допроса свидетеля.
— Доктор Петридис, вы говорили, что мистер Манчини выказывал глубокую ненависть к мужчинам постарше.
— Совершенно верно.
— И все же вы не считаете его ненависть патологической?
— В обычном смысле слова — да. Но с клинической точки зрения — нет.
— Понимаю. И вы также описывали мисс Баста как «пустую скорлупу», сосуд, который Манчини мог заполнить собственным сознанием и мнениями.
— Именно.
— И все же, когда мисс Баста принимала эту ненависть как собственную, вы считаете это патологическим явлением?
— Да, но это совершенно иное.
— Поясните, доктор.
— В ее случае это было переносом. Она вела себя как кто-то другой, вместо кого-то другого.
— Но разве он не делал того же самого? Разве он, согласно вашим показаниям, не осуществлял фантазии униженного, морально искалеченного ребенка? Разве он не переносил свою ненависть к отцу и Тони Реналто на жертвы, которые убивал?
— Да, — нехотя согласился доктор. — Так и было, но этого недостаточно, чтобы оправдать его на основании психической неполноценности. Он знал, что делает.
— Я с вами согласен. Во время убийства он сознавал, что перед ним не его отец или отчим.
— Совершенно верно.
— И София Баста тоже это сознавала.
— Да, она должна была все понимать, но…
— Вопросов больше не имею.
Дэвид Айшег так и не мог заснуть в эту ночь и ворочался с боку на бок в своем номере в «Беверли Уилшир». Как и Мэтт Дейли в пустой комнате на первом этаже в доме своей сестры, которую Клер превратила в спальню, чтобы ему было легко въезжать и выезжать в кресле. Как и Дэнни Магуайр, лежавший без сна в мотеле в нескольких милях к востоку от здания суда.
Эллен Уоттс проделала прекрасную работу, изобразив свою клиентку жертвой, по крайней мере отчасти. Несмотря на попытки обвинителя ослабить впечатление от сочувственных показаний доктора Петридиса, она все же осталась психически неуравновешенной маленькой девочкой, запутавшейся в паутине ненависти, фантазий и насилия, сотканной подлым Манчини. Но только завтрашние показания решат судьбу женщины, которую каждый мужчина знал под другим именем и которую, несмотря ни на что, хотел спасти от наказания. В душе все они желали уберечь ее.
