Леонид Залата - Волчьи ягоды
— Тут еще важные подробности.
И он рассказал, как однажды, когда Павел еще был на курсах, к Ирине зашел Иван Дереш, отбывавший наказание вместе с Дмитрием. Посмотрел на Митю. «Настоящий Дмитрий. Хе-хе-хе-е». — «А я Митя», — не понял малыш. Дереш отослал мальчика гулять: «Мне нужно с мамой поговорить». И сказал Ирине, что Дмитрия убили — бежал из-под стражи. «Но вы о нем не жалейте. Он собирался бросить вас после возвращения. Не верите? — Потянул носом воздух, будто принюхивался. — Не любил он вас. Сам как-то признался мне на досуге. Хе-хе-хе-е...»
Ирина накрыла разметавшуюся во сне Марьяну и предложила Дерешу сесть.
«Я уже знаю, что Дмитрия убили во время побега. Сначала не верила. Но от мужа не было писем, срок — три года — прошел, а он домой не вернулся. И я поверила. Да вот и вы подтверждаете...»
«Царство ему небесное. Хе-хе-хе-е...»
Иван Дереш сплюнул и ушел. Радостный, как ребенок. Ирине до самого вечера слышалось это «хе-хе-хе-е...». И чего смеялся? Над кем? Чему радовался? Так и не поняла...
Как-то Кривенко вернулся домой пьяный. Дети спали. Павел схватил Ирину за руку, дернул к себе, потащил в другую комнату: «Он, Балагур, ночевал тут? Что у вас было?..»
Заплакала Марьянка. Ирина вырвалась, побежала к дочери. «Противно. Обидно. За что обижает?»
До утра перебирала свое житье-бытье. Встала измученная. И удивилась: «Где же Павел? Как это я не услышала, когда вышел? И куда пошел?» И сказала себе: «Хорошо, что ушел».
Настоящее утро еще не наступило — сумерки, смешанные с туманом, цеплялись за деревья, волочились над укрытой росой землею, а Ирина уже крутила ворот колодца. Сзади звякнуло пустое ведро. Фитевка. С тех пор, как Ирина перешла к Павлу, бывшая хозяйка избегала встреч с нею. А тут сошлись с глазу на глаз.
«Так где же ваш сын с невесткой?» — вырвалось у Ирины.
Фитевка вытерла о фартук руки. Ее сморщенные губы дернулись. Отступила на шаг в сторону, уступая дорогу, и сказала:
«Виновна я, Ирина. Прости. Соблазнилась возком дров. Скажу тебе правду. Павел уговорил: выгонишь, дров привезу... И деньги обещал. Дура я баба...»
В хату Ирина вбежала без ведер. Упала на кровать. Дети расплакались. Едва утихомирила. И внезапно все стало Ирине ненавистно. Она прижимала, голубила детей: «Милые мои лебедята». Потом успокоилась, вытерла слезы и туго завязала косынку на голове.
«Вот что, Митя, — сказала сыну, — ты играй с сестренкой, а я сейчас...»
Идет Ирина по улице, решительная и гордая, на голове корона из белых кос, как туго сплетенный лен. С ней каждый здоровается, и каждому она приветливо отвечает, словно на сердце не боль и горечь — майский мед. Вот и колхозный гараж. Машину Мирона увидела издали. Из-под нее торчали кованые башмаки. «Доброго здоровья», — поздоровалась Ирина. Мирон выполз из-под кузова, вытер ветошью руки. Подумал: «Будет ругать, зачем Балагуру о ее жизни с Кривенко рассказал, когда его из города вез». Но Ирина спросила: «Когда едешь в Синевец?» — «Утром, в восемь. А что?» Оглянулась — никого нет. «Порожняком едешь?» — «Оттуда должен комбикорм привезти». — «Вот и хорошо. Заезжай за мной...»
Рассказала Мирону о своем намерении уехать из Орявчика и попросила: «Смотри не разболтай...»
Телефонный звонок прервал рассказ Пасульского. Кушнирчук говорила отрывистыми фразами:
— Что же делать? Может быть, вызвать областных специалистов?.. Делайте все, чтобы выздоровел...
Положила трубку.
— Балагуру стало хуже.
— Жаль, — огорчился Пасульский. И вернулся к своему рассказу.
На следующий день чуть свет Павел ушел из дома. А ровно в восемь у двора остановилась машина. Мирон, не выключая мотора, быстро погрузил вещи. Вскоре все было готово. Ирина с детьми и небогатыми пожитками покинула Орявчик...
Было воскресенье. Солнце протянуло от окна к кровати медные нити лучей. Прячась от него, Павел подвинулся ближе к стене. С тех пор, как Ирина бросила его, в хате хоть вой — тихо, пусто. А ведь было же: подойдет Ирина, скажет слово-другое, пролепечет непонятное дочь... Да и тот желторотый все трещал: «Вы не мой папа... Мама, дядька Павел опять пьяный...»
Две недели сидел в хате, словно крот, — стыдно было глаза людям показать после отстранения от работы на ферме. Зашел к нему председатель колхоза и ругал и совестил: «Для чего же, Павел, мы тебя на курсах учили?..» Но словом Кривенко не проймешь. Председатель предложил: «Иди ездовым». Дал время подумать. Павел думал сутки — и согласился.
Работа выгодная: тому мешок муки подбросишь с мельницы; тот зовет дров из леса привезти; кому-то огород нужно вспахать, удобрение завезти... Работы — только успевай. И каждый раз звонкая копейка в кармане. Для себя Павел не просил: «Кони работали — овса заработали». Или: «Дышло сломалось — новое нужно». Но никто и не ждал, что Кривенко сделает что-то даром. Клали ему в карман трояк или пятерку, угощали и кормили — один же, кто ему сварит. А если когда и проходил день без калыма, тогда Павел заходил в сельский буфет, брал буханку хлеба, банку рыбных консервов, бутылку вина и шел в свой пустой, неприветливый дом.
Как-то вывозил с фермы перепрелый силос. Подошла Гафия Нитка — подменная доярка.
«Вчера твою видела».
Он оперся о вилы, воткнутые в силос, широко расставил ноги и всем телом подался вперед. Не поверил:
«Обозналась ты, Гафия».
«И говорила с ней...»
«Шутки шутишь?»
«Чтоб меня гром убил!»
И Нитка рассказала, как ездила в областной центр и встретилась с Ириной: та в универмаге пальто покупала, красивое такое — пушистый воротник, на рукавах меховые нашивки.
«И где же она остановилась?» — спросил.
«В Синевце... Сказала, что получила квартиру, работает и хорошо зарабатывает. Марьянка в яслях, Митя в школу ходит... И одета по-городскому. По всему видно, в Орявчик не собирается».
Кони вдруг тронули с места.
«Тпру-у-у! Бесовы души!»
«Я завела разговор о тебе, Павел, — слушать не захотела. Да не переживай... Я смотрю — человек ты хороший. И теперь везде успеваешь: в колхозе нормы выполняешь и, кроме зарплаты, копейку имеешь. Да я, когда услышала, что она тебя бросила, не поверила: где лучшего мужа найдешь? Дура! Дмитрий ее возненавидел. Ирине бы сидеть, заботиться о тебе. Так нет: от Дмитрия к тебе, от тебя — кто знает к кому...»
«Может, она с Дмитрием?»
«Одна!.. Даже не знает, где он. Сказала, что никогда никого не подпустит к себе... И кто на нее с двумя детьми позарится? Приютил ты ее в тяжелую минуту, открыл перед нею двери, а она, видишь, как отблагодарила... Недаром говорят: черную душу мылом не отмоешь...»
Кони опять тронули. Павел, сгоняя злость, сердито огрел батогом одного, другого. Воз заскрипел, покатился...
Разговор с Гафией долго не выходил у Павла из головы, и он поехал в Синевец. Раздобыл адрес Ирины, ходил вокруг дома, высматривал среди детей Марьянку и Митю, вглядывался в каждую женщину, надеясь увидеть Ирину. Был уверен, что она обрадуется ему: Балагур не простил измены, и ей некуда податься.
Уже зажглись фонари, а Павел все еще был на Летней улице возле дома номер восемь. Наконец вошел в подъезд, постучал в свежепокрашенную дверь, над которой сипела маленькая табличка с белыми цифрами 17.
«Кто там?» — послышался знакомый голос.
«Открой, Иринка», — сказал жалобно, просительно.
Ирина не узнала Павла по голосу. К ней вечерами редко кто заходил. Синевец — не Орявчик, где друг друга знают не только в лицо, но и по имени-отчеству величают.
«Кто там?» — опять спросила Ирина громче, и Павел услышал, как топчутся дети, как что-то шепчет матери Марьянка.
«Не узнаешь, Иринка? Это я, Павел. Открой».
На стук больше никто не отозвался. «Ирина не впустит», — подумал Павел и испугался этой мысли, подошел со двора к окну. «Открой, не бойся...» Потом из-под ясеня осматривал просторный двор, поглядывал на авоську с бутылкой, несколькими луковицами и кулечком конфет «горошек». Более находчивый, может, попросил бы соседей, чтобы уговорили Ирину согласиться на короткий разговор. Но Павлу это не пришло на ум. Свет в комнате погас. Тогда он открыл и выцедил вино, швырнул пустую бутылку в кусты. Откусил от луковицы, как от яблока. Еще раз, прячась в тени стены, подошел к окну. Хотелось хотя бы услышать голос Марьянки. Но было тихо, как в могиле. Опять подошел к двери — ни звука. «Хожу, как вор, еще в милицию попаду...»
Кушнирчук пыталась угадать цель визита Павла в Синевец. Хотел помириться? Просить прощения? Просто повидать дочь? Наталья Филипповна отложила карандаш и откинулась в кресле. «Кривенко мог приехать и в день рождения Ирины...»
Домой в Орявчик Павел добрался на автобусе. В бригаде после обеда не было работы. И он стал возить навоз на приусадебный участок Гецка. После нескольких ездок уселись за стол. Пили.
«Что слышно про Ирину, а, Павел?»
