Вильям Каунитц - Подозреваемые
Скэнлон хотел присутствовать, когда будут открывать шкафчик Галлахера. Шкафчик полицейского — это всегда тайна: в нем можно надежно спрятать любую вещь. Сказав Хиггинс, куда он направляется, Скэнлон покинул место преступления. Он знал, что в толчее его отсутствие никто не заметит.
Поездка от Гринпойнт до 114-го участка на Астории, Куинс, заняла меньше двадцати минут. Полицейский участок находился на бульваре Астория, прямо напротив углубленной в землю трассы, ведущей на мост Триборо.
Во многих из семидесяти двух участков центра города отведены специальные помещения для элитных подразделений. В отличие от патрульных, действующих в установленных границах, они отвечали за целые районы. Управление внутренних дел, общественной нравственности и борьбы с наркотиками, обслуживавшее Куинс, размещалось в 114-м участке.
Прибыв на место, Скэнлон увидел приспущенное знамя на флагштоке и полицейского на стремянке, который вешал над дверью траурную лиловую ленту. Угрюмые полицейские сгрудились на крыльце и сердито переругивались. Войдя в участок. Скэнлон услышал обрывки разговора. «Это был грабеж», — говорили одни. «Джо Галлахера убили, потому что он был полицейским», — возражали другие. «В этом деле много неясного», — ворчали третьи.
Из шкафчика разило потом. Кители были застегнуты на все пуговицы. На крючке висела портупея. Дубинки для ночного патрулирования стояли в углу. На плечах форменной одежды сияли золотые нашивки. Сержант сетовал на то, что у элитного формирования есть свой гардероб со шкафчиками, отдельный от участковой раздевалки. За двадцать два года сержант взламывал уже четвертый шкафчик. Он отодвинул в сторону мундиры и заглянул внутрь.
Скэнлон сосредоточил все свое внимание на содержимом. Если в шкафчике что-то было, ему хотелось найти это что-то, прежде чем злые языки начнут шептать, будто лейтенант Джо Галлахер умер отнюдь не героем.
Вещи имеют свойство бесследно исчезать, когда их владелец попадает в передрягу. Такое уже случилось недавно в 36-м участке. Отдел служебных расследований хотел арестовать сержанта, командовавшего машиной, объезжавшей букмекеров. На него поступила жалоба: якобы он берет взятки от ребят, принимающих ставки на Лексингтон-авеню. Настучал в отдел бывший сослуживец из 36-го. Из участка тотчас исчезли адреса известных содержателей игорных домов, журнал записи задержаний и списки — итог трехлетней работы. Наутро ребята из отдела сказали, что в участке заговор с целью помешать следствию, а сотрудники 36-го назвали все это вмешательством провидения.
Сержант приступил к неприятному делу. Доставая мундиры, он обследовал карманы — нет ли в них вещей, способных смутить родных покойного. Скэнлон следил за действиями коллеги. В рамку зеркала на двери шкафчика были вставлены три снимка улыбающихся женщин. Оттолкнув сержанта, Скэнлон вытащил их и спрятал в карман. Сержант укоризненно посмотрел на него, но промолчал. На нижней полке стоял чемоданчик Галлахера. Скэнлон запустил туда руку, извлекая содержимое. В ящичке лежали перевязанные бечевкой старые записные книжки и несколько фонариков. На верхней полке лежали одна на другой зимняя шапка и фуражка, две коробки с патронами, три дубинки, разнообразные ножи, бритвы, ледоруб и мухобойка.
Сержант засунул руку во внутренний карман плаща Галлахера.
— Взгляните, что здесь лежит, — произнес он, вытаскивая турецкий пистолет калибра 7,55.
— Он упомянут в деле Джо? — спросил Скэнлон, хотя и сам уже знал ответ.
Сержант достал карточку под номером десять, перевернул и заглянул в графу, где были записаны серийные номера оружия, которое разрешалось иметь полицейскому Галлахеру. Пробежав глазами карточку, произнес:
— Он его нашел, — и засунул незарегистрированное оружие за ремень.
Они начали кое-что находить.
Пока сержант осматривал карманы зимней куртки, Скэнлон запустил руку в шкафчик и отодвинул головные уборы. Наверху лежала обувная коробка, а под ней — захватанный конверт. Взяв то и другое, он отошел от шкафчика и сел на узкую деревянную скамейку, приподнял крышку коробки и удивленно вздернул брови, когда увидел искусственный член о двух головках, а под ним — множество порнографических снимков. Он просмотрел их. На одной смеющаяся женщина вводила член в свое лоно. На другой была изображена женская рука, направляющая член во влагалище. Скэнлон закрыл коробку. Приподняв помятый конверт, развязал охватывавшую его бечевку.
— Что вы там нашли? — спросил сержант, осматривая летнюю форму Галлахера.
— Да так, кое-какие бумаги, — ответил Скэнлон, разглядывая квитанции по квартплате, счета за жилье в Джексон-Хайтс. Повернувшись, он взял десятую форму. Судя по ней, Галлахер проживал в Гринпойнт, Энтони-стрит, 32.
Католик из нью-йоркской полиции, «Человек года» в 1978 году становился все более занятной личностью.
Чуть погодя Скэнлон помог снести вниз форму и снаряжение, чтобы вписать все это в регистрационную книгу.
На столе аккуратной стопкой была сложена форма. Вскоре членам семьи предстоит скорбная процедура выбора одежды для погребения. По обычаю, родственники дарили оставшуюся форму участку. Эта форма хранилась в специальном ящике. Если кому-либо из сотрудников требовалось заменить состарившуюся вещь, то он мог выбрать ее в ящике по своему размеру. Форменная одежда стоила слишком дорого.
Такая же участь ждала и пистолет Галлахера, найденный в его плаще. Он тоже сдавался на «хранение» до лучших времен.
Наблюдая за дежурным офицером, заполняющим журнал, Скэнлон закурил «Де Нобили», поднял трубку телефона и набрал номер временного штаба.
На звонок ответила Хиггинс.
— Как дела? — спросил он, поводя сигарой под носом и принюхиваясь.
— Это какой-то сумасшедший дом. Прибыл главный со своей свитой.
— Свидетели на месте?
— Да, Броуди только что звонил. Они совсем запутались в своих показаниях.
— Есть что-нибудь новое о фургоне?
— Звонил Джейхог из Шестьдесят второго участка. Они вытянули пустой номер. Я объявила по радио розыск в пятнадцати кварталах.
Отвернувшись от дежурного офицера, Скэнлон тихо спросил:
— Меня кто-нибудь искал?
— Нет. Все начальство из кожи вылезло, чтобы не ударить лицом в грязь перед телекамерами, и старалось употреблять какие угодно слова, кроме слова «преступник».
— Мэгги, — прошептал он, — подойди к комиссару и попроси его не уходить. У меня кое-что есть!
— Что вы нашли?
— Поговорим, когда вернусь.
Спустя восемь минут Тони Скэнлон покинул полицейский участок и зашагал вдоль серого кирпичного фасада к автостоянке. Сев в машину, бросил на сиденье коробку из-под обуви и конверт. Вспомнив о фотографиях, вставленных в рамку зеркала, скользнул взглядом по коробке, быстро снял крышку, вытащил несколько порнографических снимков и разложил на сиденье. Затем достал фотографии, вынутые из рамки зеркала, положил рядом и начал сравнивать лица. Сходство было полное.
«Лейтенант Джо Галлахер олицетворял собой все лучшее, что было в полицейском управлении. При жизни он был героем, геройски и погиб, служа своему народу в этом огромном городе». Голос Роберто Гомеса задрожал. Он отвернулся от микрофона, закрыл лицо руками и стал медленно считать до двадцати. Репортеры зароптали, дожидаясь, пока полицейский комиссар возьмет себя в руки и закончит наспех устроенную пресс-конференцию.
Боб Гомес был первым представителем испаноязычного национального меньшинства, ставшим комиссаром полиции. В глазах испанской общины Нью-Йорка он и сам был героем; латиноамериканцам было наплевать, что газетчики да и большая часть населения переиначивали имя Гомеса на английский лад. Он был их Роберто, их Бобби.
А начинал Гомес в 81-м участке в качестве дежурного патрульного, зорко следящего за порядком на улицах. Тогда он работал с шести до двух возле игорного дома, а потом шел в Бруклинский колледж. Затем он поступил в Юридическое училище Сент-Джон. Он был первый из латинян, дослужившийся до звания капитана. Несколько лет назад он уволился из полиции, чтобы возглавить городской отдел соцобеспечения. Когда три года назад негры обвинили мэра в равнодушии к нуждам меньшинств, мэр пресек волнения в зародыше, назначив Гомеса полицейским комиссаром. Негритянское население не очень обрадовалось этому «утешительному призу», но все же притихло. Газетчики назвали это назначение мастерским политическим ходом. Мэр был доволен. Но многие его советники были категорически против такого назначения. Для городских властей, равно как и для многих полицейских, не было секретом, что Боб Гомес приобрел с годами дурные привычки, которые могли пойти во вред честолюбивому мэру.
Уронив руки, Боб Гомес глубоко вздохнул, потом окинул взглядом репортеров, готовых к продолжению спектакля, и тотчас принялся читать свою излюбленную проповедь о необходимости увеличения штата полиции, о совершенствовании судебной системы, которая не баловала бы преступников, о праве каждого гражданина на защиту своей личности и собственности.
