Фридрих Незнанский - Грязная история
— Ну, подождите хоть до завтра. Понаблюдаем вас. Бывает, камешек спрячется, его не видно. А потом бац — и тут как тут.
— При всем уважении к вам, Ирина Олеговна, типун вам на язык! — не сдержалась Анна. — У меня срочные дела.
— А выписка из истории болезни? Она только завтра будет готова.
— Да бог с ней. Зачем она мне сдалась? Я и так знаю, что у меня было. А на работе это никого не интересует. Я сама себе начальница.
— Ну, тогда счастливо, — отпустила ее доктор. — Но за выпиской все-таки приезжайте. Мало ли — пригодится.
Алик подхватил обе сумки и потащил к лифту. По коридору прогуливался доктор из кабинета ультразвука и с удивлением вытаращился на Анну.
— А-а, вот почему вы так вырядились! Вы еще с утра задумали бежать! — пошутил он, жадно разглядывая ее фигуру. К этому времени Анна уже успела наложить макияж на лицо, и он явно ею залюбовался.
— Спасибо за все, — сказала Анна и нырнула за Аликом в лифт.
Алик нажал кнопку, дверцы закрылись. Он бросил сумки под ноги и обнял Анну.
— Я же говорю — кто может устоять перед тобой? Даже перед больной. Уже и доктора успела склеить!
— А я не виновата. Он сам мой живот смотрел.
— Надеюсь, ты юбку не снимала перед ним?
— Нет, только кофточку немного приподняла.
— Ну тогда ладно. Главных наших прелестей он не видел!
Алик по-свойски положил ей руки на груди.
— До дома потерпи, — урезонила мужа Анна.
— Какой дом? Сейчас отвезу тебя с сумками к твоей машине, сам на работу, у нас сегодня встреча с австрийцами.
— А я тоже на работу. Закажу билеты по телефону на завтра. Пусть курьер привезет в офис. В Новороссийск на поезде поеду.
— Анечка, а не рано ли? Вдруг опять прихватит?
— Куплю обезболивающее. Килограмм. Уж если что и заболит, приму — сколько захочу. А то в этой ужасной больнице медсестры такие жмоты — лекарства жалеют.
Сотрудники сгрудились вокруг Анны, сначала выражая свое сочувствие, а потом осыпая ее комплиментами. Еще бы, сколько она на себя сегодня косметики истратила — это уму непостижимо. Но нельзя выглядеть слабой тогда, когда все привыкли считать ее сильной волевой женщиной, которая является самой достойной кандидатурой, чтобы возглавить корпорацию.
Анна прошла в свой кабинет и сразу включилась в дела. Повалил народ — с докладами, предложениями, отчетами. Все как всегда — обыкновенная сумасшедшая жизнь современной деловой женщины.
Потом зашла Тамара, доложить, что билет заказан на завтра в мягком вагоне. Вскоре приехал курьер и привез билет. Круговерть была до самого вечера, но в обеденный перерыв Анна на все наплевала и спустилась в соседний ресторан. За сутки голодного существования в больнице она наверняка потеряла килограмма два-три. Не то чтобы их нужно было срочно наверстывать. Элементарно хотелось хорошей еды из хорошего ресторана, уж это она могла себе позволить.
Вечером Алик вернулся домой раньше обычного и сразу заговорщицки подмигнул жене.
— Сенька, нам не мешать! — строго сказал он сыну и увлек Анну в кухню.
— Всплыло имя твоего конкурента. Я по своим каналам прощупал — некто Лесной Дмитрий Сергеевич.
— Кто такой? — удивилась Анна. — Впервые слышу.
— Ань, не удивляйся, он подставное лицо. Владелец двадцати одного процента наших акций. А это уже серьезная угроза. У нас за спиной кто-то постепенно скупал акции. Но поскольку этот тип нигде не фигурирует — наша служба безопасности проверяла, — стало ясно, что кто-то прикрывается его именем. Это все, что мне удалось за сегодня узнать.
— Ты золото! Ты умница! — обняла его Анна.
— Я Поповкину слил информацию, он сейчас у Ивана Григорьевича. Тебе велели немедленно ложиться спать, чтобы к утру была как огурчик. Тебе еще на поезде чуть не день ехать. Кстати, как сейчас себя чувствуешь?
— Слава богу, хорошо.
— Вот и замечательно. В душ — и в койку, деловая моя!
Алик сам стал разогревать ужин и, когда Анна вышла из ванной, уложил ее в постель и принес тарелку с тушеной цветной капустой. Наверное, в морозилке нарыл. Но не до жиру, хорошо хоть с этим скромным ужином справился. Сенька уже лежал в своей кровати и громким голосом пожелал всем спокойной ночи. Анна добросовестно съела капусту, поставила тарелку на пол и провалилась в глубокий сон.
Утром Алик подвез ее к вокзалу и посадил на поезд.
— Держи хвост пистолетом! — крикнул ей на прощание и очень трогательно помахал платочком.
3
Во сне болела голова. Казалось, кто-то стучал тяжелым молотом по наковальне прямо над ухом. Хотелось крикнуть: «Отвали, сволочь! Что же ты молотишь по голове?!» Но почему-то не было сил разлепить заклеенный рот. А почему заклеенный? Что за скотина залепила его рот скотчем? Турецкий не мог понять. И голова прямо разрывалась от боли. Он собрал все силы, но их оказалось ровно столько, чтобы открыть только один глаз.
Странно…Он лежал на топчане совершенно один. Никаких тебе кузнецов, ни молота, ни наковальни. Хотя жара, как в кузнице. Во всяком случае, все тело в испарине. Обстановка в комнате знакомая. Можно даже сказать, привычная. Со вчерашнего… или позавчерашнего дня ничего не изменилось. Опрятная теткина комната, цветастые знакомые занавески. Собравшись с силами, он открыл второй глаз. Солнце било нестерпимо яркими лучами в окно. Это сколько же времени? Турецкий с трудом поднял свое тяжелое и словно чужое тело и уселся на топчан. Голова перевесила и стала его тянуть куда-то в сторону, пришлось ухватиться за нее обеими руками, не то точно оторвалась бы… Знакомая не только обстановка. Знакомое и состояние. Называется тяжелое похмелье.
А на веранде сидел чей-то приблудный кот и довольно жмурился. Коту хорошо. У него голова не болела. Он уютненько устроился на прогретом солнцем полу и ловит кошачий кайф. Почему же Турецкий не испытывал кайфа от вчерашнего… или позавчерашнего? возлияния. Видать, знатного, раз голова, словно чугунок — не повернешь без боязни потерять равновесие…
Турецкий обиделся на кота, у которого не болела голова, и мутным взглядом уставился на настенные часы. Висят, тикают… Довольно громко. За что такие страдания? Это они своим грохотом разбудили его! Снять немедленно и выбросить на веранду! Но для этого нужно встать. Опять же — приложить усилия. Хрен с ними, пускай висят. От них хотя бы польза. Так, который час? — напрягся Турецкий и сумел сфокусировать свой взгляд на циферблате. Пять часов. Скорее дня, чем утра. Поскольку слишком много солнца.
Встать все-таки придется. Мало ли что произошло за это неопределенное время? И все мимо!
Турецкий осторожно встал, подошел к окну и облокотился обеими руками о подоконник, потому что закружилась голова. Что-то совсем хреново… Раньше голова у него была покрепче. Как ни крути, а возраст берет свое. Когда размениваешь полтинник, почему-то молодецкая удаль идет на убыль… — горестно подумал он. Взгляд его упал на компас, который сиротливо лежал на подоконнике. Нужная вещь, — мелькнула мысль. Наверное, Вася оставил. Вот что подскажет, какое время суток показывают часы. Надо повернуть его стрелочкой сюда…Север там…Запад там…Солнце на западе…Турецкого наконец озарило. Семнадцать часов ноль пять минут! Дело идет к вечеру. Уф, даже устал. Но хорош, хорош, котелок еще варит, с временем определился. Да, а число? Число-то какое? В этом доме есть календарь? Хотя какой от него толк, если он не помнил — вчера или позавчера он так нализался?
Надо бы прошвырнуться по дому, поглядеть, может, есть живой человек какой… Хотя тихо. Слишком тихо в доме. Ни единой души. Кликнуть нужно народ, пускай отзовется живая душа.
— Тетя Валя! Ира! Ирочка! Где вы, люди?
И голос чужой, как будто им уже давно не пользовались. Хриплый, противный… А ведь узнаваемый. Мой голос, осенило Турецкого, и он решительно отправился в соседнюю комнату, куда повели его ноги.
Ноги вели к серванту. Что ждет нас в этом волшебном шкафчике? — тихо пробормотал под нос Турецкий и открыл дверцу. Бутылочки стояли красивые, фужеры хрустальные. Добрые люди позаботились о страждущей душе. Даже не верится.
Какое разочарование! Не зря не верилось. Бутылочки-то пустые… Все абсолютно. И зачем тогда их хранить, только душу травить? Зато записка прилеплена к дверце. Почерк знакомый, Ирочка писала. Ну-ка, ну-ка, что там любимая жена насочиняла? Вот те на! И тут разочарование!
«Турецкий, хватит пить! Я тебя очень люблю, но это уже невозможно. Мы с Васей приняли решение и уезжаем домой. Передай Антону, что он показывает плохой пример сыну. Ирина».
Какая строгая и нетерпимая у него жена! Турецкий в отчаянии обхватил голову руками и тихонько взвыл. Уехала… Бросила его одного, а ведь он страдает! Да, а почему одного? Тут ясно написано, что нужно передать Антону какие-то слова…
— Плетнев! — заорал Турецкий и прислушался к своему голосу. Вроде бы прорезался уже свой, по-настоящему родной голос. — Плетнев!
