Донна Леон - Высокая вода
Он был уверен, что отец сделал это затем же, зачем собирал идиотскую коллекцию горшков: чтобы стать заметной фигурой и чтоб его считали джентльменом. Сальваторе считал это абсурдом. Они с отцом были джентльменами по рождению, и ему было наплевать, что об этом думают дурацкие polentoni.[43]
Он снова оглядел затопленный дворик, зная, что придется надеть сапоги и продираться через воду, чтобы его пересечь. Но мысли о том, что ждало его на той стороне, было достаточно, чтоб поднять его настроение; ему нравилось играть с l'americana, но пора уже было заканчивать игру.
Он наклонился и натянул пару резиновых сапог, дернув как следует, чтоб просунуть в них туфли. Они доходили до колен и были очень широкими, их края безвольно висели, как лепестки вокруг сердцевинки анемона. Он закрыл за собой дверь и тяжело потопал по крыльцу, проклиная непогоду. Продираясь сквозь воду, он прокладывал путь через дворик к деревянной двери на другом его конце. Даже за то короткое время, что прошло с тех пор, как он запер l'americana, уровень воды поднялся, она залила уже нижнюю доску. Возможно, она пробыла там достаточно долго, чтобы утонуть. Даже если ей удалось забраться в одну из больших ниш в стене, он все равно сможет быстро ее утопить. Ему только было жаль, что он не успеет ее изнасиловать. Он никогда раньше не насиловал гомосексуалистов, во всяком случае лесбиянок, и думал, что это могло бы ему понравиться. Впрочем, один звонок, и ее подруга-певица будет тут, и тогда у него будет шанс. Отец был бы против, но ему ведь незачем об этом знать, правда? Отцовская осторожность лишила его удовольствия нанести визит l'americana. Вместо него послали Габриэля и Сандро, и они все испортили. Эта мешанина агрессивности, обиды и похоти бурлила в нем, пока он шел через двор.
Он вынул из кармана куртки фонарик и высветил засов, закрывавший низкую дверь. Отодвинул засов и дернул ее на себя, волоча сквозь тяжелую воду.
Перед ним раскинулось большое помещение с высокими сводами. Стулья и столы колыхались на маслянистой водной поверхности; их сложили сюда во время ремонта и оставили в бывшем внутреннем лодочном доке, уровень пола в котором был на полметра ниже, чем во дворе. Между ним и каналом на страже стояла еще одна тяжелая деревянная дверь, удерживаемая цепью. Когда он закончит с l'americana, открыть дверь и выпихнуть тело наружу, в глубокие воды канала, будет делом одной минуты.
Он услышал слева всплеск и посветил в ту сторону фонарем. Глаза, блеснувшие из темноты, были слишком маленькими и близко посаженными, чтоб принадлежать человеку. Махнув своим длинным хвостом, крыса отвернулась от света и спряталась за плывущую коробку.
Похоть ушла. Он медленно повел фонариком вправо, поочередно вглядываясь в углубления ниш, уже на ладонь затопленных водой. Наконец он ее увидел, скрючившуюся в одной из ниш: голова бессильно лежала на коленях, прижатых к подбородку. Свет задержался на ней, но она не двинулась. Значит, ничего больше не надо делать, только преодолеть разделяющее их пространство и покончить с этим. Преисполненный решимости, он сунул ногу в воду и стал медленно опускать ее, пока не нащупал первую скользкую ступеньку, потом вторую. Он яростно выругался, когда вода через край устремилась внутрь сапога. Ему захотелось сорвать никчемный сапог, чтобы было легче двигаться, но он вспомнил красные глазки в углу комнаты, и желание пропало. Готовый к тому, что произойдет, он подтянул другую ногу и почувствовал, как вода хлынула в ботинок. Потом, не полагаясь на память, осторожно нащупал носком пол и встал на него. Проделав все это, он направил свет на сгорбленную фигуру в нише и двинулся к ней, рассекая воду, которая доходила ему до середины бедра.
Он продумывал на ходу, как получить от всего этого наибольшее удовольствие. Фонарь придется сунуть лучом вверх в карман, и тогда, надо надеяться, будет достаточно света, чтобы видеть ее лицо в момент убийства. Было непохоже, чтобы в ней остались силы сопротивляться, но в прошлый раз она его удивила, и сейчас он надеялся, что это повторится. Он не хотел особой борьбы в этой мокротище, но чувствовал, что заслужил хотя бы символического сопротивления, особенно если учесть, что ему не перепадут другие удовольствия, которые можно было бы от нее получить.
Когда он приблизился к ней, она подняла голову и, ослепленная светом, уставилась на него широко раскрытыми глазами.
— Ciao, bellezza,[44] — прошептал он и засмеялся так же, как смеялся его отец.
Она закрыла глаза и снова опустила голову на колени. Правой рукой он сунул фонарь в карман куртки, стараясь наклонить его вперед, чтоб свет падал на женщину. Он видел ее не очень четко, но полагал, что этого будет достаточно.
Прежде чем начать то, за чем он пришел, молодой Ла Капра не смог устоять перед искушением слегка похлопать ее по скуле, прикоснуться к ней с нежностью, с какой щелкают по дорогому хрусталю, чтобы услышать его пение. Он отвлекся на секунду, чтоб поправить фонарь, который перевернулся в его кармане. Поскольку парень смотрел на фонарь, а не на жертву, то не заметил ее сжатого за спиной кулака. Не заметил он и зажатого в нем старинного язычка пряжки. Это дошло до него только тогда, когда острие вонзилось ему в шею, как раз в сонную артерию. Он почувствовал силу удара и отпрянул, ощутив боль. Его качнуло вправо, и он взглянул на свою жертву как раз вовремя, чтобы увидеть мощно брызнувшую струю крови. Поняв, что это его кровь, он завопил, но было слишком поздно. Свет погас, когда вода сомкнулась над его телом.
Глава 27
Звук поворачивающегося ключа заставил Брунетти и Ла Капру обернуться к двери. В ее проеме появился вымокший Вьянелло, с которого текла вода.
— Кто вы? — потребовал ответа Ла Капра. — Что вы здесь делаете?
Вьянелло проигнорировал его и заговорил с Брунетти:
— Мне кажется, вам лучше пойти со мной, синьор.
Брунетти тут же двинулся с места, пройдя перед Вьянелло в дверь, не утруждая себя разговорами. Лишь в конце коридора, прежде чем выйти под дождь, Брунетти все же спросил:
— Это l'americana?
— Да, синьор.
— Как она?
— С ней подруга, но не знаю, как она. Она долго пробыла в воде.
Не дожидаясь продолжения рассказа, Брунетти шагнул наружу и быстро сбежал по ступеням.
Он обнаружил подруг у подножия лестницы, скорчившимися под пальто Вьянелло. В эту самую минуту кто-то в доме включил прожектора, потому что внезапно весь внутренний дворик наполнился слепящим светом, таким ярким, что две женщины стали похожи на темную Пьету, воздвигнутую на низкой приступке, идущей вдоль внутренней стены дворика.
Флавия стояла на коленях в воде, обхватив одной рукой Бретт и придавив ее к стене собственным весом. Брунетти нагнулся над женщинами, не решаясь тронуть их, и окликнул Флавию. Она взглянула на него с явным страхом в глазах, побуждая его посмотреть на другую женщину. Волосы Бретт слиплись от крови; кровь текла по ее лицу и по одежде.
— Madre di Dio, — прошептал он.
Тут пришлепал Вьянелло.
— Позвони в полицию, Вьянелло, — приказал он. — Не отсюда. Выйди и позвони. Скажи, пусть пришлют катер и столько людей, сколько смогут найти. И «скорую». Быстро. Выполняй.
Брунетти еще говорил, а Вьянелло уже шлепал к тяжелой деревянной двери. Когда он открыл ее, мелкая волна пробежала через двор и заколыхалась у ног Брунетти.
Сверху раздался голос Ла Капры:
— Что там происходит внизу? Что такое?
Брунетти отвернулся от по-прежнему неподвижных женщин, державшихся друг за друга, и взглянул наверх. Ла Капра стоял в ореоле света, сочившегося из открытой позади него двери, как Антихрист на пороге какого-то зловещего склепа.
— Что вы там делаете внизу? — снова вопросил он более настойчивым и визгливым голосом.
Он вышел под дождь и смотрел на них сверху, на двух обнявшихся женщин и мужчину, который не был его сыном.
— Сальваторе! — крикнул он в дождь. — Сальваторе, ответь мне!
Дождь падал и падал.
Ла Капра развернулся и исчез в палаццо. Брунетти наклонился и тронул Флавию за плечо:
— Вставайте, Флавия. Нам нельзя здесь оставаться.
Было непохоже, что она услышала. Он перевел взгляд на Бретт, но она смотрела на него пустым, ничего не видящим взором. Брунетти подсунул руку под мышку Флавии и приподнял ее, нагнулся к Бретт и сделал то же самое. Он шагнул ко все еще открытой двери, выходящей на калле, одной рукой таща безвольно поникшую Бретт. Она выскальзывала, и он отпустил Флавию, чтобы обхватить Бретт обеими руками. Он почти понес ее, еле переставляя ноги и не обращая внимания на бредущую позади Флавию.
— Сальваторе, figlio mio, dove sei?[45] — выкрикнул над ними голос, высокий, резкий и дикий. Брунетти поднял глаза и увидел на верху лестницы Ла Капру с охотничьим ружьем, зажатым в руке. С нарочитой медлительностью он начал спускаться по ступенькам, не обращая внимания на хлещущий дождь.
