Донна Леон - Честь семьи Лоренцони
— Да, да, понимаю, — кивнул Брунетти.
— Для нас это значило бы одно — позор. Разорение. Я не мог допустить, чтобы это произошло, чтобы был опозорен наш род, древний род Лоренцони. После стольких лет… Я бы даже сказал, веков…
— О да, — прошептал Брунетти.
— И когда я все обдумал и понял, что надо делать, то, не теряя времени даром, договорился обо всем с Фразетти и Маскарини.
— Чья это была идея? Я имею в виду инсценировку похищения.
Граф пренебрежительно пожал плечами, давая Брунетти понять, что это уже не важно.
— Я просто объяснил им, что от них требуется. Единственное, что меня волновало, чтобы жена ни о чем не догадалась. Я не хотел причинять ей боль. Я просто не мог допустить, чтобы она страдала. Если бы она узнала о том, что натворил Роберто, что послужило причиной его смерти… Даже не представляю, что с ней стало бы. — Он виновато посмотрел на Брунетти, а затем снова уставился на свои руки. — Но теперь, как я ни пытался ее оградить, она все знает.
— Откуда?
— Она видела нас с Маурицио.
Брунетти подумал о сгорбленной дряхлой старухе, сжимающей высохшими птичьими лапками набалдашник трости. Граф хотел оградить ее от страданий. Спасти от позора. Ну да, как же, как же.
— А как же само похищение? Почему они так и не прислали третьего письма?
— Он умер, — отвечал граф безжизненным тоном.
— Умер? Роберто?
— По крайней мере так они мне сказали.
Брунетти кивнул, будто мог вот так, с ходу, все осмыслить и, следуя за ним по извилистому пути, преисполниться сочувствием к его горю.
— И? Что дальше?
— Я приказал им пристрелить его, чтобы все подумали, что именно это послужило причиной его смерти.
И пока граф продолжал и дальше распространяться на этот счет, Брунетти, внутренне холодея, мало-помалу начинал понимать, что это за человек; насколько непоколебима была его убежденность в том, что он поступил абсолютно правильно, что именно так и следовало поступить в данной ситуации. Похоже, он искренне верил, что все его действия были правомерны и оправданны. В его голосе не прозвучало ни тени сомнения или неуверенности в себе.
— Но почему они закопали его именно на том поле, около Беллуно?
— У одного из них был маленький охотничий домик в лесу. Там они его и держали, а когда он умер, я приказал им закопать его где-нибудь поблизости. — На какое-то мгновение его сухое лицо смягчилось. — Но я приказал им вырыть неглубокую яму. И похоронить его вместе с кольцом. — Заметив, что Брунетти опешил, граф пояснил: — Чтобы его все-таки нашли. Я старался ради его матери. Рано или поздно она все равно узнала бы. Я не мог допустить, чтобы она пребывала в неведении, постоянно думая о том, жив ее мальчик или уже умер. Она бы этого не перенесла.
— Понятно, — прошептал Брунетти, уставившись на графа, будто загипнотизированный кролик. — А что Маурицио?
Граф склонил голову набок; якобы ему потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, что у него был еще и племянник.
— Маурицио ни о чем не догадывался. Но когда вы снова заварили эту кашу, начали задавать все эти вопросы… он… В общем, тоже заинтересовался Роберто, обстоятельствами его похищения. Он хотел пойти в полицию, рассказать им всю правду. — Граф покачал головой, явно не одобряя такую слабохарактерность. — Но я не хотел, чтобы жена узнала. Если бы он пошел в полицию, то… она узнала бы обо всем, что на самом деле произошло, как погиб наш мальчик.
— И вы не могли этого допустить? — бесстрастно осведомился Брунетти.
— Разумеется, нет. Она и так достаточно настрадалась.
— Понятно.
Граф протянул руку, ту самую, пальцами которой он отмерял размер смертоносных голубых шариков, — радия там, плутония или урана, — шариков, которые убили его сына. Но тут произошло нечто странное; все было так, будто он неуловимым жестом подкрутил какую-то ручку, прибавив яркость на телеэкране, или убрал едва различимые помехи. Детали, на которые большинство не обратило бы никакого внимания. Но именно с этой минуты граф начал лгать. Надо отдать ему должное, он мастерски играл свою роль, сначала вибрирующим от волнения голосом повествуя о страданиях своей жены, потом перейдя к описанию событий того рокового вечера, когда погиб Маурицио. Но Брунетти видел его насквозь: фальшь была настолько заметна, как если бы он вдруг вспрыгнул на стол и начал срывать с себя одежду.
— В ту ночь он пришел ко мне с ружьем и заявил, что раскусил меня. Начал мне угрожать. Грозился убить. — Граф искоса взглянул на Брунетти, наблюдая за его реакцией, но тот и виду не подал, что давно уже догадался о том, что его сиятельство лжет. — …Ворвался ко мне в комнату с ружьем, — продолжал граф, — направил его на меня и заявил, что сию же минуту пойдет в полицию. Я пытался его успокоить, но он ничего не хотел слушать. Потом он подошел ко мне вплотную, поднял ружье и направил его мне в лицо. Ну, я и… Кажется, у меня, что называется, помутилось в голове. Дальше я ничего не помню. Только выстрел.
Брунетти кивнул, но только в подтверждение того, что прекрасно понимает, что с этой минуты все, что бы ни сказал граф, будет очередной ложью.
— А что же ваш клиент? — спросил он. — Тот самый, что купил материалы?
— Понятия не имею, — без запинки ответил он. — Это касалось только Маурицио. Он сам обо всем договаривался.
Брунетти поднялся на ноги.
— Думаю, на сегодня достаточно, синьор. Если желаете, можете позвонить вашему адвокату. Но потом я попрошу вас проехать вместе со мной в отделение полиции.
Граф был так удивлен, что даже не пытался этого скрыть:
— Это еще зачем?
— Затем, что вы арестованы, Лудовико Лоренцони. Вы обвиняетесь в убийстве вашего сына Роберто, а также вашего племянника Маурицио.
Удивление, отразившееся на лице графа, вряд ли можно было назвать наигранным.
— Но я ведь только что все вам рассказал. Вы разве не слышали? Роберто никто не убивал, его смерть была естественной… А Маурицио пытался меня убить. — Он рывком поднялся на ноги, но остался стоять за столом. Потом наклонился, начал перекладывать какие-то бумаги, затем слегка сдвинул клавиатуру. Ему явно больше нечего было сказать.
— Как я уже сказал, вы можете позвонить своему адвокату, но потом вы должны поехать со мной.
Брунетти видел, как граф постепенно сдает свои позиции; перемена была столь же незаметной, как и тот момент, когда он начал лгать. Хотя на этот счет Брунетти был спокоен: отныне поток лжи с его стороны не прекратится никогда.
— Я могу попрощаться с женой? — спросил граф.
— Да, да, конечно.
Не говоря ни слова, граф обогнул стол и, пройдя мимо Брунетти, покинул комнату.
Брунетти подошел к окну и задумчиво посмотрел на крыши. В глубине души он надеялся, что граф поступит так, как подобает благородному человеку. Он нарочно отпустил его, дал ему шанс; он понятия не имел, хранится ли в доме еще какое-нибудь оружие. Своим признанием граф загнал себя в угол: его жена знает, что он убийца, на его собственной репутации, равно как и на репутации его семьи, можно смело поставить крест; и наверняка у них в доме где-нибудь хранится оружие. Если он и вправду благородный человек, у него просто нет другого выбора.
Но вместе с тем Брунетти был уверен, что он этого не сделает. Никогда.
27
— Не понимаю, какая теперь разница, понесет он наказание или нет? — спросила Паола у Брунетти через три дня после того, как толпа охочих до сенсаций стервятников, насытившись подробностями скандального ареста графа, наконец успокоилась. — Сына у него больше нет. Племянника тоже. Графиня знает, что это он их убил. Его репутация навеки погублена. Кто он? Жалкий старик, который окончит свои дни в тюрьме. — Она присела на край его постели. На ней был надет один из его старых купальных халатов, а поверх — толстый вязаный свитер. — Тебе что, этого мало?
Брунетти сидел на постели, натянув одеяло до подбородка, и читал, когда Паола вошла в спальню с огромной кружкой горячего чая с медом. Протянув ему кружку, она молча кивнула, подтвердив, что не забыла про коньяк и лимон, и села рядом с мужем.
Брунетти отхлебнул обжигающего чая, а она тем временем отпихнула ногой газеты, в беспорядке валявшиеся на полу у кровати. На одной из страниц была фотография графа, рядом со статьей о мафиозной разборке в Палермо. Со времени ареста графа Брунетти ни разу не заговорил о нем, а Паола, уважая его чувства, удерживалась от расспросов. Но теперь она хотела, чтобы он наконец выговорился; и не затем, чтобы лишний раз посудачить о жестокосердии отца, убившего собственного сына; но потому, что, прожив с мужем долгие годы, Паола понимала, что это поможет ему облегчить душу, справиться с гнетущими его мрачными мыслями.
Паола спросила, что, по его мнению, будет с графом, и когда он начал говорить, время от времени брала у него из рук кружку и прихлебывала горячий напиток. Брунетти рассказывал об ухищрениях его адвокатов, которых теперь было уже целых трое, об их хитроумных уловках и о своем смутном предчувствии, чем может закончиться это дело. Он был не в силах скрыть (а тем более от жены) своего негодования и даже омерзения по поводу того, что два жестоких убийства, скорее всего, останутся безнаказанными, и графу будет предъявлено обвинение только в контрабанде, поскольку теперь он утверждал, что похищение Роберто спланировал и организовал… Маурицио.
