Фридрих Незнанский - Заложник
— Спасибо, Саша, — почти неслышно, на выдохе, прошептал тот. — А мне сказали… — Он начал шарить взглядом в поисках того, кто ему сказал, что Турецкий не приедет.
— Я сбежал. Извини, что так поздно.
— А куда теперь торопиться? — почти спокойно сказал Игорь.
— Верно. — Турецкий заметил, что на них все немедленно обратили внимание, как бы приостановив ритуальное действо, и сказал — негромко, но чтоб стоящие близко могли услышать: — Я понимаю, дружище, что никакие мои утешения все равно не облегчат твою душу, но, как говорится, хоть что-то… Очень скоро я, кажется, смогу назвать тебе имя убийцы.
Среди присутствующих пронесся не то чтобы шелест неожиданно ворвавшегося в помещение ветерка, от которого тем не менее дружно заколебались огоньки ритуальных свечей, но случилось нечто похожее. Шорох, шепот, движение… И — тишина. Вот теперь уже настороженная, почти враждебная. Турецкий почти физически ощутил спиной ее давление.
— Но ведь… насколько я в курсе, убийца уже сидит, а, Саш? — Тон вопроса, возможно, показался кое-кому наивным, однако был он совсем не прост.
— Сидит-то сидит… Федот, да не тот, — вздохнул Турецкий. — Настоящий убийца, по моему убеждению, Игорек, сейчас отдыхает. Но пока еще не в камере. А с тем парнем?.. Ты про него, что ли? Не бери в голову. Не ошибается только Бог. А у нас будет еще возможность и все обсудить подробней, и исправить допущенную ошибку. Главное ведь в нашем деле, как и в твоем тоже, и во всяком другом, чтоб ошибка не переросла в преступление. Я потому и согласен с тобой полностью: теперь уже нам с тобой торопиться даже вредно. Опять же и всему свое время. Как там сказано? — Турецкий вскинул глаза к потолку. — Время плакать и время смеяться, время искать и время терять, время любить и время ненавидеть… Так ведь?
— Вы извините, пожалуйста… — К ним подошла полная строгая дама в черном костюме с траурной повязкой на сгибе локтя, очевидно, главная здесь. — Может быть, вы желаете что-то сказать, прощаясь с… э-э?..
— Нет, благодарю вас, — учтиво склонил перед ней голову Турецкий, — я уже все сказал. Извините, что нечаянно прервал вашу работу.
Он сделал шаг в сторону, сложил пальцы в замок и словно отрешился от всего, чтобы слушать теперь выступления ораторов. Но взгляд невольно вернулся к фотографии и в буквальном смысле прикипел к ней. Видимо, фотографировал девушку настоящий художник. И портрет был не просто хорош, а поистине прекрасен. Задумчивые и как будто немного усталые глаза Светланы, если внимательно присмотреться, излучали не жизненный опыт — да и откуда ему взяться-то! — а наивную чистоту, словно парализованную скрытой в ее душе обидой. Впрочем, все это могло бы оказаться и пустой фантазией, если бы Турецкий не владел определенной информацией. Но умелая композиция портрета — естественная в своей простоте поза сидящей девушки, легкий наклон головы, рука с тонкими, почти детскими пальцами у подбородка — заставляла снова и снова вглядываться в него и испытывать — вот теперь Александр Борисович это наконец понял — необъяснимое чувство потери чего-то, может быть, очень важного в жизни. Если не самого важного вообще.
Вот же поразительная вещь! Всего и виделись-то однажды, и то практически на бегу, тогда, в застолье. Игорь все хотел, чтобы Саша поговорил с ней. О чем? Теперь уже все равно. Не поговорили. И наконец встретились. В последний раз…
Что-то болезненно сдавило грудь, мешая дышать. Александр Борисович поморщился и переключил свое внимание на тех, кто произносил у микрофона прощальные речи. Их всего и осталось-то трое, не успевших высказать свои соболезнования до прихода Турецкого. Но все, как один, они умудрились-таки «лизнуть задницу» безутешному отцу, уверяя почему-то именно его в своей преданности. Ну и, естественно, верности общему делу, которому служат, без которого уже просто не могут себя и представить, и так далее, и тому подобное. Видимо, другого от них и не ждали, да, впрочем, они могли и не уметь этого… другого. Бедные люди…
Подумал и едва не фыркнул: это они-то бедные?! Но какой-то горловой звук, вероятно, издал, потому что на него покосились. И с неодобрением. Да черт с ними, неодобрение по отношению к себе он почувствовал уже в тот момент, когда заколыхались огни свечей.
«Это вам, ребята, только начало», — злорадно подумал он и, услышав музыку, под тоскливые звуки которой роскошный, сверкающий полировкой гроб стал уплывать в темноту, понял, что церемония закончилась. Остались чистые формальности. Вот теперь и настало время мундира. Как оправдание побега. Как? Куда? Почему? Столько вопросов, а ответ на все один: у нас такой порядок — на совещаниях у Генерального прокурора все обязаны блюсти форму. Какие уж после этого уговоры?
Все и произошло именно так. Снова припала к его груди Валерия, а затем всплакнул на плече Игорь. Подошла и Вера. Узнав, что Турецкий возвращается на службу, спросила, не может ли он ее подбросить по дороге к метро, а то она без машины. Конечно, какие разговоры, свои же люди! Итак, господа, до самой скорой встречи!..
Кавалькада «крутых» автомобилей ожидала хозяев. Турецкий, не убирая печали с лица, раскланивался, прощаясь с уже знакомыми ему банкирами и их женами. С некоторыми из присутствующих здесь он был незнаком, но тоже вежливо им кивал. Иные смотрели на него настороженно, словно ожидая неприятностей для себя.
Игорь уже во дворе представил Александру Семена Захаровича Рывкина, мужа Олечки. Это был рослый мужчина вполне борцовского телосложения, с крупной головой, сплошь покрытой короткой рыжеватой щетиной, — ну, прав был Игоряша — типичный биндюжник. Низким голосом усталого бегемота Семен, чуть отодвинув Александра в сторону, спросил, когда они могли бы пересечься. Не увидеться, не встретиться, а именно пересечься. Турецкий достал из кармана свою визитную карточку, протянул ее «биндюжнику» и сказал:
— Звоните в любое время, договоримся. Для вас нет проблем.
— Почему? — вроде бы удивился тот.
— Вы — друг Игоря, я знаю. — И Турецкий по-приятельски подмигнул ему.
Семен что-то неразборчивое хрюкнул в ответ и кивнул, изображая понимание.
Александр подумал, что был бы, вероятно, очень хорош сейчас, если бы, следуя шутливому совету Игоря, соблазнил красотку Олечку, которая и сама кого хочешь заткнет за пояс по этой части. Нет, конечно, совсем не Олечка станет предметом их «душевного» разговора. Или все-таки базара? Вероятно, кого-то уже крепко зацепило его «выступление» здесь. Вот и появились первые «ходоки». А, собственно, на что он рассчитывал, надевая парадный китель и отправляясь сюда? Не на это ли самое? Ну и добился, чего хотел. А теперь надо смываться. Скромно, элегантно и, главное, спокойно. Да и транспорт у тебя, Турецкий, ни в какое сравнение не идет с их «броневиками», что запрудили собой всю улицу с ближними переулками.
Умница Вера, не привлекая к себе ничьего внимания, оказывается, уже отыскала в этом стаде транспортных средств его «Ладу» и теперь спокойно прохаживалась мимо нее взад и вперед. Вот молодец девушка!..
«Что-то ты, Турецкий, в последнее время стал частенько похваливать их, это тебе не кажется странным? Уж не стареешь ли?» Ну что можно было всерьез ответить? А ничего, разве что пошутить, типа «не дождетесь!».
26
— Что ты им сказал такое, что их всех перекосило? — неожиданно спросила Вера, когда Турецкий уже заруливал во двор ее дома.
Она всю дорогу молчала, глядя прямо перед собой, и не удивилась даже, когда Турецкий не стал высаживать ее у метро, а привез прямо к подъезду.
— А что, было здорово заметно?
— У-у, как зашуршали! Чего сказал да почему? И кого имел в виду? Народец-то любознательный.
— Скажи пожалуйста… А я ничего и не имел. Сказал, что думал, и все. Взбаламутил, значит?
— Ну, раз Сема к тебе подошел…
— Я смотрю, ты все про них знаешь?
— Так ведь я вижу и слышу. Это они на меня не обращают внимания. И правильно делают. Кто обращает внимание на прислугу?
— Какая ж ты прислуга?
— Слушай, ты, кажется, только что всех уверял, будто у тебя срочная работа! Или врал? А разгадывать загадки у меня сейчас, после всего, нет ни малейшего желания, честное слово. У тебя какие планы?
— По правде говоря, если ты не в настроении, что я отлично понимаю, подниматься к тебе специально у меня нет острой необходимости. Но одну магнитофонную запись я хотел бы попросить все-таки тебя послушать, а потом кое-что прокомментировать. Если, конечно, не возражаешь. Магнитофон у меня здесь есть. Так что, если желаешь…
— Это долго?
— Ну, если выборочно… минут двадцать. Или меньше.
— Тогда давай поднимемся. Забирай кассету и — пошли.
— Верно, на бегу только кошки…
— Чего сказал? — обернулась она к нему, выходя из машины.
— Пустяки, это я так… себе.
