Фридрих Незнанский - Заложник
Но, когда имеет место взрыв энтузиазма, находится и кардинальное решение. Да оно, в общем-то, и верное, ведь в городе, связанном с авиацией, не умели водить машины разве что малыши. И стоило выйти во двор, как трезвых водителей для хорошего дела вмиг набралось с лихвой.
К Турецкому сели Мазаевы, Донченко и Платон Петрович. Лешку взяли на колени. После чего остальные гости, набрав в багажники выпивку и закуску, разместились по другим машинам, и кортеж тронулся.
Вот так они и начали по земле крестный путь Алексея Георгиевича…
После моста через сильно обмелевшую речку Гжелку Людмила Васильевна попросила Александра Борисовича, если можно, свернуть налево, объяснив, что фактически месяц не была на выделенном ей участке земли, и неизвестно, когда еще придется. Ну да, что бы ни произошло, а жизнь должна продолжаться… Какой разговор? Турецкий высунул из машины руку и показал следующим позади машинам поворот.
Проехали с полкилометра по грунтовой дороге и выбрались к участкам. Место, конечно, неплохое отвели для семей летчиков. Пологий спуск к реке был словно отгорожен от воды длинной полосой лесопосадки. А участков здесь было, видимо, что-нибудь около сотни. Маленькие, наверное, шесть — восемь привычных соток, и занимали они с гектар давно не паханой земли, может, немного меньше. Кое-где возвышались уже времянки. Строилось два или три кирпичных дома. Но в массе своей каждый участок отгораживался от соседа столбиками с натянутой между ними проволокой, условные такие «заборы».
Земля Мазаевых находилась недалеко от края поля. Те же столбики, та же проволока. Удобство же заключалось в том, что к участку можно было подъехать практически вплотную. Что и сделали.
— Ну, показывай, Людмила, что у тебя тут растет? — солидно вопросил Донченко, выбираясь из машины. — Не густо, прямо скажу…
Вышли из машин и остальные. Осмотрели ровное поле, с одной стороны которого уже было проложено несколько вскопанных борозд. Ну, еще в углу, почти у ограды, приткнулось некое строение, напоминавшее что-то среднее между обычным сельским нужником и собачьей конурой. Или и то, и другое вместе. Четыре шеста, вбитые в землю, служили, вероятно, основой навеса от солнца.
— Что ж ты, мать, так за все лето и не удосужилась?
Донченко, конечно, уже хорошо принял на грудь и несколько утерял «умственную ориентацию». Нашел, как говорится, время и место обсуждать больную проблему. Так подумал Турецкий и хотел было напомнить Василию Петровичу, что, возможно, именно сегодня не совсем уместно… Но не успел. А Донченко, как оказалось, имел на этот счет свою точку зрения.
— Значит, так, народ, слушай меня! — Он поднял руку и дождался полной тишины. — Полагаю своим товарищеским и… гражданским, стало быть, долгом исправить такое положение! На следующие выходные объявляю субботник. От нас, мужики, не убудет, зато вскопаем тут все в самом лучшем виде! И поможем семье нашего друга. Кто против, того с собой не зовем. Я все сказал.
И народ решительно и даже рьяно поддержал начальника испытательной службы. И было это продиктовано, как показалось Турецкому, не хмельной бесшабашностью или желанием поиграть в благотворительность, а искренним проявлением человеческих чувств. Значит, не всегда права «другая математика», и вот здесь, на уровне взаимоотношений нормальных людей, не волков и не баранов, по-прежнему действовали вечные, старые законы. А еще он подумал, что было бы, наверное, очень правильно приехать сюда в следующую субботу, лишняя-то лопата наверняка найдется…
Обломки самолета действительно вывезли с места его падения. Но следы все равно остались. И сломанные деревья, и черная воронка, и обрывки полосатых лент оцепления… И бездонное синее небо над головой. Как в ту субботу.
Встали по краю обгорелой воронки, молча подняли наполненные стопарики, выпили…
Турецкий увидел отрешенно стоящего в стороне Сашу. Мальчик смотрел на макушки деревьев. Некоторые были словно обрезаны ножом.
— Ну что, тезка, здесь все и закончилось… Может, когда-нибудь кто-то из тех, кто остался вечно обязанным твоему отцу своей жизнью, поставит здесь памятник. Посреди этого леса, на поляне, возле воронки. И поставит указатели, на которых будет написано, что здесь закончил свой героический жизненный путь великий летчик-испытатель Алексей Георгиевич Мазаев. Заложник…
— О чем это вы? — спросил Донченко, подошедший к ним сзади вместе с Людмилой Васильевной.
— Да вот, размечтались… Место для памятника нашли.
— Это понятно, — кивнул Донченко, — а почему все-таки заложник?
— Совести своей заложник. Чести… Мог ведь покинуть-то, и никто б не посмел его судить за это. Обстоятельства выше возможностей человека…
— А он многих людей спасал… — эхом добавил Василий Петрович.
— Вот именно, людей, — мрачно сказал Турецкий и шумно вздохнул от навалившейся вдруг тоски. — Людей… — повторил с непонятной остальным и словно бы осуждающей интонацией, даже с вызовом.
Донченко вопросительно взглянул на Александра Борисовича.
Но заговорил мальчик — необычным, звенящим голосом:
— Мама, а мы что, не люди?
— Люди, сынок, — тихо ответила Людмила Васильевна.
— А папа что, не человек? — вопрос прозвучал уже с надрывом.
— Он не просто человек, Саша, — серьезно сказал Александр Борисович. — Он больше… Он выше… Он — победитель!
Турецкий и Донченко в упор посмотрели друг на друга и… опустили глаза.
Маленький человек, все равно — человек. И он должен знать правду. Свято верить в нее. И верить людям, от которых ее услышал. Иначе на кой черт человеку все остальное?!
Примечания
1
См.: Незнанский Ф. Просроченная виза. М., 2001.
2
См.: Незнанский Ф. Ярмарка в Сокольниках. Возвращение в Сокольники. М., 1998, 2002.
