Джозеф Уэмбо - Синий рыцарь
– Дурачка? А, это работенка для Лохматого, он же теперь лучший приятель Бобби, – хмыкнул Чарли. – Еще до того, как каждый из нас займет свое место, Лохматый прихватит Бобби и отправься с ним в аптеку отведать сливочного мороженого.
– Один-Виктор-один Второму, ответьте, – произнес голос на шестой частоте.
– Это Милбурн из конторы, – сказал Чарли, торопливо подходя к радио. – Говори, Лем, – произнес Чарли в микрофон.
– Слушай, Чарли, – сказал Милбурн. – Через ту наружную дверь только что вошел мужик. Возможно, он повернул налево, в прачечную, точно не скажу, но мне кажется, он свернул направо, к лестнице в контору.
– Как он выглядит, Лем? – спросил Чарли.
– Кавказского типа, лет пятьдесят пять – шестьдесят, рост пять футов шесть, вес около полутораста фунтов, лысина, усы, очки. Одет хорошо. Думаю, он припарковал свою машину на один квартал севернее, потому что я видел, как белый «кадиллак» дважды объехал вокруг квартала, а за рулем сидел лысый мужик. Он все вертел чайником, словно опасался слежки.
– Хорошо, Лем, мы будем у тебя очень скоро, – сказал Чарли, вешая микрофон, поворачивая ко мне раскрасневшееся лицо и молча кивая.
– Фишмен, – сказал я.
– Сукин сын, – сказал Чарли. – Сукин сын. Он там!
Потом Чарли взял микрофон и вызвал Ника и остальных, с трудом заставляя себя говорить более или менее нормальным голосом, не давая пробиваться возбуждению, и его волнение передалось мне, а сердце заколотилось. Чарли велел им поторопиться и спросил ожидаемое время прибытия на место.
– Наше ОВП – пять минут, – ответил по радио Ник.
– Господи, Бампер, у нас появился шанс взять сразу и контору, и Аарона Фишмена! Этого пронырливого мелкого х... coca не арестовывали аж со времен депрессии!
Я был чертовски рад за Чарли, но если взглянуть на все реалистически, то было ли из-за чего вопить? У них был идиот в роли информатора, и мне не хотелось выливать на них ушат холодной воды, но я прекрасно знал, что ордер на обыск имеет большие шансы быть опротестованным, особенно если Бобби вызовут в суд в качестве материального свидетеля, и все убедятся, что его К. И. меньше, чем у ребенка. И даже если его не опротестуют, а клерка и Фишмена признают виновными, то чем, черт возьми, им грозит приговор, штрафом в двести пятьдесят долларов? Да у Фишмена наверняка прямо сейчас в кармане лежит сумма вчетверо больше этой. Меня не очень-то вдохновляла и перспектива большого процесса, с обвинением в уклонении от уплаты налогов и ударом по их чековой книжке, но даже если это и удастся, что будет значить такой результат? Что Скалотта не сможет покупать новую плетку каждый раз, когда устраивает вечеринки с девочками вроде Ребы? Или, может, Аарону Фишмену придется два года проездить в своем «кадиллаке», не купив нового? Я не понимал, из-за чего стоит впадать в экстаз, если трезво поразмыслить. Более того, с каждой минутой мое настроение падало, а раздражение нарастало. Я лишь молился о том, чтобы и Ред Скалотта тоже заглянул в свою контору, может быть, он попытается оказать сопротивление при аресте, и хотя здравый смысл подсказывал мне, что ничего подобного не случится, но если случится...
– У них должен быть какой-нибудь способ уничтожения важных документов, – сказал Чарли, дымя сигаретой и нетерпеливо приплясывая на месте в ожидании Ника и остальных.
– Ты имеешь в виду особо горючую бумагу? Я о ней слышал, – сказал я.
– Иногда ею пользуются, но в основном в промежуточных конторах, – сказал Чарли. – Поднесешь к ней спичку или сигарету, и она мгновенно сгорает без остатка. Есть еще и растворяющаяся бумага – кидаешь в воду, она растворяется, и даже под микроскопом ничего не найдешь. Но иногда в главных конторах держит какую-нибудь постоянно горящую печку, и в нее бросают действительно важные материалы. Да где же Ник, черт возьми?
– Уже здесь, Чарли, – сказал я, заметив несущуюся через стоянку машину детективов. Внутри сидели Ник, Лохматый и негритянка-полицейская, следом ехала машина с двумя парнями из Административного отдела.
Все страшно обрадовались, узнав про Аарона Фишмена, и я изумился, как детективы могут приходить в такой восторг из-за подобного, если хорошенько вдуматься, – разочаровывающего, угнетающего и бессмысленного события. Потом Чарли торопливо объяснил ребятам из Администрации, что здесь делает полицейский в форме, сказав, что все началось с одной моей проделки. Одного из офицеров спецбригады я знал по тем временам, когда он работал в Центральном Патруле, мы перекинулись с ним парой слов, составили план действий на ближайшие пять минут, и, наконец, расселись по машинам.
С Шестой мы повернули на север по Каталина-стрит, потом свернули на Кенмор-стрит, затем на восток и проехали по Кенмор-стрит с севера. Северная оконечность Шестой улицы застроена жилыми домами, к югу от нее находится Миля Чудес, Уилшир-бульвар. Сама Шестая – в основном коммерческие здания. Все мы остановились на северной стороне, потому что здесь выходящие на улицу окна верхних этажей здания закрашены. Тут была его тыльная сторона, и через несколько минут все приготовились, когда разглядели в бинокль Лохматого, семенящего по тротуару рядом с Бобби, который даже на таком расстоянии был похож на Гаргантюа. Когда великан ушел, крепость стала не такой неприступной.
Через пару минут все они уже крались вдоль тротуара, а я обошел квартал пешком и встал за деревянным забором. Я был один, вспотел на солнце и все удивлялся, почему я так сильно раньше этого хотел. Я представлял, как организация будет снова становиться на ноги, как другие конторы Реда возьмут на себя большую часть работы, пока будет организовываться новая контора, и как Аарон через два года заимеет новый «кадиллак». И он, и Ред будут на свободе и смогут наслаждаться жизнью, а кто-нибудь вроде меня, возможно, будет сидеть в тюрьме за лжесвидетельство, причем в специальной секции тюрьмы, где держат обвиненных в преступлениях полицейских, потому что полицейский, попавший в одну камеру с обычными уголовниками, проживет не более часа.
Вся эта работа не имела смысла. Как я мог двадцать лет говорить себе, что в ней есть смысл? Как мог я большим тупым синим клоуном носиться по своему участку и притворяться, что что-то вообще имеет смысл? Судья Редфорд должнабыла посадить меня в тюрьму, подумал я. Мозги мои вскипали на солнцепеке, пот катился по глазам и разъедал их. Должно быть, я находился в состоянии постоянного помешательства. Какого черта мы тут торчим и занимаемся ерундой?
Потом внезапно я почувствовал, что больше не могу стоять здесь один, лишь отчасти прикрытый забором, и я вышел в переулок и подошел к пожарной лестнице старого здания. Железная лестница была прикована вверху цепями, словно старинный подъемный мост. А ведь это нарушение противопожарных правил – приковывать лестницу, подумал я и огляделся вокруг, подыскивая, на что можно встать, и заметил возле ограды мусорный ящик, опорожнил его, перевернул вверх дном и поставил под лестницей. А потом целую минуту проболтался там, словно толстый потный бабуин, разрывая брюки о бетонную стену, обдирая ботинки, задыхаясь и потом уже всхлипывая, потому что так и не смог подтянуться и ухватиться за оконный выступ, а потом оттуда перебраться через перила и подняться на второй этаж.
Один раз я упал, прямо в переулок. Я сильно ударился плечом и подумал, что если бы смог прочитать запись в регистрационной книге гостиницы, то меня бы не унизили в суде, подумал и о том, что в этой операции от меня нет совершенно никакой пользы, да и сама эта операция бесполезна, потому что если я не смогу поймать Реда Скалотту и Аарона Фишмена повеем правилам, то они меняпосадят в тюрьму. Я сидел в переулке на своей толстой заднице, задыхался, руки у меня были красные и ободранные, плечо ныло, и я подумал, что если я попаду в кутузку, а Фишмен останется на свободе, то значит я сволочь, а он– Синий Рыцарь, и попытался представить его в своей форме.
Затем я посмотрел на лестницу и поклялся, что умру прямо здесь, в переулке, если по ней не поднимусь. Я снова встал на мусорный ящик, подпрыгнул, ухватился за металлическую лестницу и почувствовал, как она немного просела, пока не натянулась цепь. Потом снова начал карабкаться по стене, задыхаясь и всхлипывая вслух, глаза уксусом заливал пот, и все-таки поднял наверх одну ногу и остановился отдышаться. Было страшно жарко, я едва не отпустил перекладину лестницы и подумал, сколько будет смысла, если я сейчас шлепнусь вниз головой на мусорный ящик в сверну себе шею, затем набрал полную грудь воздуха и понял, что если не сделаю этого сейчас, то не сделаю никогда. Я начал тянуться вверх, вверх, и неожиданно для себя оказался на краю окна, с удивлением обнаружив, что фуражка все еще на голове, а револьвер на месте. Я взгромоздился на край окна, заляпанный птичьим пометом, над моей головой на перилах пожарной лестницы сидел жирный серый голубь. Он заворковал и посмотрел на меня, раскрыв клюв и гримасничая, словно прикидывая, насколько я опасен.
