Александра Маринина - Я умер вчера
– Вот видишь, – снова завелась родственница, – не нужно было соглашаться. Ты устаешь, тебе нужно как следует отдыхать, а ты кидаешься в какую-то сомнительную авантюру.
Они пререкались до тех пор, пока не разошлись по своим комнатам спать. С утра Татьяна отправилась на службу, а в начале четвертого за ней заехал Дорогань. До этого они ни разу не встречались, и мина на лице у кинопродюсера, когда он увидел знаменитую писательницу Томилину, была, прямо скажем, весьма выразительной. Неуклюжая толстуха с выпирающим животом и мучнисто-белым лицом совершенно не походила на ту милую женщину, чья улыбка сияла с глянцевых книжных обложек. С трудом забравшись в высокий салон «Аэростара», на котором приехал Дорогань, она заявила:
– Уважаемый Всеволод Семенович, нам нужно с вами договориться сразу, чтобы потом не было недоразумений. Уланов знает, кто я и где работаю?
– По-моему, он вас вообще не знает, – весело хмыкнул продюсер. – Вы уж не обижайтесь, но мне показалось, что ваше имя он слышал впервые, когда я ему звонил.
– Вот и отлично. Кому еще вы говорили о том, что я следователь?
– Да вроде никому, – он задумался на несколько мгновений, потом добавил уже тверже: – Точно никому.
– Откуда у вас мой телефон? Вы же звонили мне домой два месяца назад, помните?
– Ваш муж дал мне номер, я его просил. Вернее, даже не так. Я обратился к нему с просьбой дать мне возможность связаться с вами, и он сам набрал номер и передал мне трубку. Я разговаривал с вами из его кабинета в «Сириусе». А почему вы спрашиваете?
– Я спрашиваю потому, что хочу сохранить род своих занятий в секрете, и в первую очередь от господина Уланова. В доме, где вы живете, все знают, что вы занимаетесь кинобизнесом, знакомы со многими режиссерами и имеете отношение к съемкам фильмов?
– Ах, вы об этом? – Дорогань оглушительно расхохотался. – Да, конечно, я вас понимаю. Меня одолевают просители в лице юных див и их родителей. А вас кто? Поклонники?
– Тоже просители. Первое время я была настолько глупа, что не скрывала своей принадлежности к МВД, и в результате меня буквально осаждали с просьбами разобраться в их деле и повлиять на других следователей, судей и даже прокуроров. Так что пришлось уйти в глухое подполье. Были и такие, которые хотели лично высказать мне, что им нравится и что не нравится в моих книгах. Они не хотят понимать, что я пишу так, как пишу, и по-другому писать не буду, потому что пишу так, как мне самой нравится, как я чувствую. А если им не нравится, так пусть не читают, никто же их не заставляет, правда? Все читатели разные, и все писатели тоже разные, у каждого автора есть своя читательская ниша, свой контингент, которому по душе именно эти книги, и слава Богу. А стараться учесть замечания и пожелания всех без исключения – это глупо и бесперспективно. Я буду нравиться тем, чьи пожелания учту, и тут же разонравлюсь из-за этого кому-то другому. Это процесс бесконечный. Ни один автор не может нравиться всем подряд.
– Ясно. Значит, Уланову не говорим страшную правду?
– Никому не говорим. И имейте в виду, Всеволод Семенович, я – существо на редкость безжалостное. Если информация уйдет от вас, прав на экранизацию вы не получите. Даже если вы пригласите самого лучшего режиссера и голливудских звезд, даже если это будет такой фильм, который сможет получить «Оскара», я вам права не отдам.
– Вы не хотите славы? Никогда не поверю.
– Я хочу покоя. У меня слишком много забот, чтобы добавлять их себе своими неосмотрительными поступками.
Она откинулась на спинку сиденья и вытянула ноги. Конечно, залезать в эту машину трудно, зато сидеть в ней удобно. Дорогань заехал в переулок и притормозил у чугунных ворот.
– Приехали, Татьяна Григорьевна.
Их встретила милая молодая девушка с приветливой улыбкой и повела за собой.
– Вы не волнуйтесь, – щебетала она, легко порхая по ступенькам, – Александр Юрьевич очень хороший ведущий, он любит своих гостей и не обижает. Все будет хорошо.
«Как он любит своих гостей, я уже видела, – думала Татьяна, с трудом поспевая следом. – В этом творческом коллективе весьма своеобразное представление о любви».
– Вы смотрите нашу передачу? – спросила провожатая.
– Нет.
– Ни разу не видели?
– Нет, не приходилось.
– А кто-нибудь из ваших знакомых смотрит?
– Да, моя близкая родственница смотрит «Лицо без грима» постоянно.
– И что она говорит? Ей нравится?
– Нравится, – улыбнулась Татьяна. – Она говорит, что ваш ведущий очень не любит своих гостей и всячески унижает их.
– Ой, ну что вы, – переполошилась девушка, – это совсем не так. Вот сюда, пожалуйста, проходите. Давайте ваш плащ, я повешу. Присаживайтесь, сейчас придет Александр Юрьевич. Чай, кофе?
– А минеральная вода есть? – спросила Татьяна, снимая плащ.
– Конечно, сейчас принесу. А вам? – обратилась она к продюсеру.
– Мне кофе, и покрепче, – громогласно заявил Дорогань, по-хозяйски располагаясь за длинным офисным столом.
Татьяна садиться не стала. Она подошла к окну и встала, уперев ладони в поясницу. За окном шел дождь. Надо же, она его и не заметила, пока ехала в машине. И когда только он успел начаться? Уже май, праздники позади, на деревьях пышная зелень, весна скоро закончится, лето на носу. Жизнь идет, а она, Татьяна, ее не замечает, погруженная в повседневные дела, в чьи-то беды, трупы, потерянные деньги, слезы, обиды. И в собственные мысли о будущем материнстве. Зачем она здесь, в этой пустой чужой комнате, в ожидании встречи с неприятным, недобрым человеком? Неужели ее жизнь и ее время настолько не имеют никакой ценности, что можно их тратить вот так, впустую, на всякую ерунду?
Скрипнула дверь у нее за спиной, Татьяна обернулась и увидела женщину лет тридцати, элегантную, с холеным красивым лицом. В руках у нее была большая коробка. Женщина показалась Татьяне смутно знакомой, но она никак не могла припомнить, откуда знает ее. Или не знает, а просто видела где-то? Но где?
– Присядьте, пожалуйста, – холодно произнесла женщина с коробкой, – будем делать грим.
– А это обязательно?
– Вы не хотите? – Голос ее потеплел. – Поверьте мне, так будет лучше. Даже ведущий гримируется. Камера безжалостна.
– Хорошо.
Татьяна со вздохом опустилась на неудобный, жесткий стул. Гример поставила на стол коробку, встала перед Татьяной и стала внимательно изучать ее лицо. Потом взяла в руки овальную губку и основу под макияж.
– Что у вас на лице? – спросила она. – Тон накладывали?
– Нет.
– Это хорошо. У вас прекрасная кожа. Будете на экране первой красавицей.
Она начала работать. Татьяна сидела, прикрыв глаза и погрузившись в свои невеселые мысли. Снова скрипнула дверь, но на этот раз она не смогла увидеть вошедшего, потому что гример в этот момент накладывала тени на веки.
– Добрый день, Татьяна Григорьевна, – послышался приятный мужской голос.
Голос Татьяна узнала, она слышала его каждый раз, когда Ирочка заставляла ее смотреть записанные на видеомагнитофон программы Уланова.
– Добрый день, – пробормотала она, не открывая глаз.
– Всеволод Семенович, рад вас видеть. Спасибо, что привезли к нам такую замечательную писательницу. Это большая честь для нашей программы. Здравствуй, Леночка.
– Привет, Саша, – откликнулась гример, не прерывая своего занятия.
– Татьяна Григорьевна, я бы хотел задать вам в эфире ряд вопросов, давайте сейчас поговорим об этом.
– А о чем мы будем говорить в эфире, если все обсудим прямо сейчас? – спросила она.
– О том же самом. Я задам вам вопросы, а вы мне скажете, какие из них кажутся вам интересными, а на какие вы отвечать не хотите. Тогда я и задавать их не буду, чтобы время не терять. Это же прямой эфир, каждая секунда на вес золота.
Татьяна напряглась, ей было неприятно разговаривать с человеком, которого она не видела. С закрытыми глазами она казалась самой себе очень уязвимой и как будто голой.
– Александр Юрьевич, говорить надо главным образом о произведениях Томилиной и о перспективах экранизаций, – тут же встрял Дорогань, все время помнивший о том, зачем он здесь. – Мы же с вами договаривались.
Но Уланов словно не слышал этих слов.
– Скажите, вас не оскорбляет, что детективы, в том числе и ваши, читают в основном в метро, на бегу, потому что это литература второго и даже третьего сорта, которая не требует серьезного отношения и вдумчивости?
Татьяна открыла было глаза и собралась повернуться лицом к собеседнику, но гример тут же закричала:
– Тихо-тихо-тихо! Глазки закроем, я еще не закончила.
Татьяна послушно выполнила указание, усилием воли подавив раздражение. Не нужно показывать зубки, рано еще.
– А говорить можно? – спросила она гримера.
– Лучше не надо. Саша, не приставай к человеку, когда я работаю. Мне еще чуть-чуть осталось.
