Стивен Соломита - Взмах ножа
Эпштейн посмотрел Флинну прямо в лицо, демонстрируя свою убежденность.
— Я думаю, Мудроу не представляет отчетов агенту Хиггинс. Скорее всего, он действует самостоятельно.
— Вы связывались с ФБР, чтобы выяснить это?
— Ради Бога, инспектор, неужели вы думаете, я вынесу это дело за стены управления, не посоветовавшись с вами?
Флинн — его лояльности был явно брошен вызов — мог ответить только одно:
— Конечно, вы правильно поступаете, капитан. — Он энергично кивнул. — У меня только один вопрос. Кто-нибудь из ФБР жаловался на некомпетентность Мудроу?
— Мне — нет.
— Тогда зачем вам раздувать это дело?
— Можно предположить, что банда, покончившая с Чедвиком, входит в состав «Американской красной армии». Если задействовать больше людей, то можно…
— Погодите, капитан, я уже отправил отчет о деле Чедвика в мэрию. Если они заинтересуются, то сами этим и займутся. Я полагаю, ситуация та же самая, что и с мисс Хиггинс. Если бы можно было предположить, что у Мудроу рыбка уже клюет, они бы там на ушах стояли. Не бросай камень в воду, пока она не пенится. Не так ли?
Эпштейн неожиданно рассердился, что заставило его чуть наклониться:
— Я полагаю, это значит, что вы не настаиваете на том, чтобы я передавал эту информацию Бредли.
К своей чести, Шон Флинн сразу же почувствовал подвох. Если так, все повисает на нем лично. Никому другому — ему отвечать за сумасшедшего детектива, который открыл сезон охоты. Флинн откинулся в кресле, полминуты подумал и понял, что у него в запасе всего один ход.
— Надо позвонить Бредли и предоставить ему решение, — отреагировал он тут же. Флинну не хотелось выглядеть трусом. — Может быть, вы сообщите ему все это, а мы послушаем, что он скажет.
Джордж Бредли из ФБР посчитал утренний звонок инспектора Флинна удачным началом важного дня — Хасан Фахр согласился на встречу.
— Вы умный человек, агент Бредли, — сказал он. — И я поднесу вам «Красную Армию» на блюдечке. Естественно, цена будет чуть выше тридцати сребреников, но мы ее легко определим, исходя из хронологии — как-никак тысяча девятьсот лет инфляции.
— Ничего не скажешь — остроумно. Я надеюсь, вы достаточно серьезны, чтобы не претендовать на драгоценности, — ответил Бредли.
— Встаньте на мое место, Джордж. Я плюю на все святое, отказываюсь от своих друзей. Предательство, на которое я иду, носит тотальный характер. Документы придется обновить, а еще лучше заново родиться. — Голос Хасана звучал по-своему весело. — Я надеюсь, у вас в офисе есть переносной телефон?
— Один есть.
— Возьмите его в машину и поезжайте на бульвар Куинс. Я позвоню вам в четыре часа и назначу место встречи. Помните, Джордж, чтобы собрать материал, потребуется в лучшем случае неделя, даже если мы точно определим сроки. Если кто-то из ваших выдаст меня, у вас отрезаны все пути к «Американской красной армии». Переносной телефон прослушиванию не поддается, поэтому, если лично у вас с собой «жучков» не будет, меня не обнаружат. Вам все понятно, Джордж?
Бредли страшно волновался — у него уже не было сомнений в том, что этот безымянный араб сдаст ему всю «Красную армию». Именно поэтому он установил за ним наблюдение.
— Вы правы, — ответил Бредли, — теперь ваша свобода зависит только от меня.
Итак, день начался хорошо — звонок Флинна во многом снял напряжение. Бредли решил немедленно увидеться с Эпштейном, чем немало огорчил последнего. Нью-йоркских полицейских не так-то уж часто вызывают в Федеральное бюро. Эпштейн подчинился. В отличие от Хасана Фахра, он не умел иронизировать над своими соратниками и думал о том, что в лучшем случае самодеятельностью Мудроу ни к чему не приведет и его друг будет выглядеть идиотом.
В то же время Бредли визит Эпштейна помогал решить одну достаточно сложную проблему. Дело в том, что почти уже неделя, как Леонора Хиггинс не появлялась на работе. Когда придется составлять отчет о расследовании, ему надо будет указать на ее вклад в дело. Какую бы информацию он сейчас ни получил, звонок Флинна и беседа с Эпштейном помогут оправдать работу Хиггинс со Стенли Мудроу.
Бредли заставил Эпштейна рассказать все в мельчайших подробностях, пытаясь, как и Флинн, обнаружить что-то новое. Но в отличие от Флинна, Бредли не спешил обвинять капитана. Изображения он изучал с таким вниманием, словно с их помощью мог лично побеседовать с членами «Красной армии», а затем обратился к Эпштейну:
— Скажите, вы давно работаете в полиции?
— Тридцать три года, — пробормотал Эпштейн. Ему тяжело давалось общение с агентом ФБР.
— Тогда зачем вы пришли ко мне с этой ерундой? — Он помахал фотографиями перед носом Эпштейна. — Если бы это был весь материал, вас бы сюда не пригласили. У вас должны быть серьезные основания для подозрений, и мне кажется, вы должны ими поделиться. Если у вас нет такого желания, зачем вы тогда ходили к Флинну?
Эпштейн откашлялся. Этого вопроса он боялся с самого начала.
— За все время, что я работаю, у меня в подчинении было около двухсот детективов, и никто из них не проводил расследование быстрее и успешнее Мудроу. За все время, что я его знаю, он ни разу не устраивал такой охоты.
— Очевидно, сыграли свою роль обстоятельства, связанные с гибелью близкого человека.
— А что, если он знает больше нас?
— Если он скрывает информацию, которая может вывести нас на террористов, — сказал Бредли, — я раздавлю его, как навозного жука.
Это означало, что разговор закончен — разрешение идти, которое Эпштейн отказывался принять.
— Кажется, я никого не смогу убедить, что представляю себе ход мыслей Мудроу. Может, оно и к лучшему. Если бы я мог решать, я бы показал эти лица всему Нью-Йорку по телевизору.
Эпштейн замолчал. Теперь, высказав все, он почувствовал облегчение. Теперь от него уже ничего не зависело.
Вместо ответа Бредли протянул ему фотографию Джонни Катаноса.
— Мы не знаем об этом человеке ничего, кроме того, что он был другом Энрике Энтадоса. Все остальное — догадки. Если показать его по телевизору, а он окажется всего лишь честным тружеником, его адвокат может завтра оформлять свою пенсию и благоденствовать до конца дней на десять процентов, которые он получит от суммы, возмещающей моральный ущерб. Газетчики уже называют нас охотниками за ведьмами. А что они скажут, если мы заставим весь Нью-Йорк искать какого-то несчастного водителя самосвала?
Когда Алан Эпштейн подошел к дому Мудроу для того, чтобы нанести ему официальный визит, к которому готовился заранее, было девять вечера, а сам он был пьян в стельку. По дороге он вслух и громко обругал сначала лестницу, потом собственные ноги, и затем подряд: ФБР, Флинна и весь двести третий участок, так что Мудроу вышел его встречать еще до того, как ему удалось добраться до третьего этажа.
— Ты знаешь, что я тебе сейчас скажу, скотина, — заорал Эпштейн. — Я только что продал тебя с потрохами Флинну и федералам. — Он почему-то начал хохотать и не мог остановиться. — И плевать мне на все.
Мудроу, который тоже весь вечер пил, был готов к такому повороту событий. Мудроу пил, чтобы забыться после рабочей смены в пиццерии, где он десять часов без перерыва месил тесто и мешал соус, выслушивая шутки Тони Калеллы в свой адрес.
— Заходите, капитан, — сказал он в официальной манере.
— Щщас. — Эпштейн ввалился в комнату и рухнул на кровать. — Продавал твой зад всем, кто хотел купить. — Он помолчал и посмотрел в глаза Мудроу. — И ты знаешь? Покупателя не нашел. Им все по фигу, еще один двинутый легавый, и только.
Мудроу безучастно все это выслушивал. Ему и на самом деле было наплевать, о чем они там говорили: для него не существовало понятия «последствия». Вся его послеармейская жизнь походила на прогулку слепого во сне по краю пропасти. Все, что ни случится, будет некстати.
Но капитана нужно было успокоить.
— Догадываюсь, что ты там наговорил, — сказал Мудроу, — но давай посмотрим на дело с другой стороны. Они и так и так это не используют, а твой зад прикрыт. Что может быть лучше?
— Вот они, — закричал Эпштейн, показывая на изображения Эффи, Терезы и Джонни на стене. — Я знаю, что эти ублюдки и есть «Красная армия». Я это знаю, и не морочь мне голову. Ты играешь в игру с этим проклятым городом. Так нельзя.
Мудроу пожал плечами.
— Никто не верит и не задумывается, правда это или чушь какая-то. Так чего ради голову в петлю совать? Может, выпьем?
— Непременно.
Мудроу пошел за вторым стаканом, плеснул в него виски «Колдфилд» и вернулся в комнату.
Эпштейн немного отхлебнул и завопил.
— Это что еще такое? — Минуту он дико озирался по сторонам, потом опять рухнул на кровать. — Ты и впрямь пьешь эту дрянь? — спросил он гораздо тише.
— Послушай, капитан, может, я позвоню Альме и скажу, что ты останешься у меня?
