Стивен Соломита - Взмах ножа
— Пришел твой час, собака, — сказал Музафер на арабском. — Поднимайся, предатель народа. — Он грубо тряс Мухаммеда за плечи. — А, открыл глаза. О тебе, видно, хорошо заботились все эти годы, что мы не виделись? Кормили — денег не жалели, нагулял себе бока.
— Нет, прошу тебя, — пронзительно закричал Мухаммед, к которому вмиг вернулось сознание, до боли ясное, несмотря на пульсирующую боль в голове и ощущение липкой застывшей крови в волосах и на шее.
— Сладкая жизнь, — продолжал Музафер, — видишь, куда тебя завела? Ты предавал друзей. Ради чего? Чтобы переехать в Америку и спать с еврейками? Ну, что же, мы поможем тебе сбежать с этой сладкой каторги. — Он поднял длинный мясницкий нож, чтобы пленник мог рассмотреть ею как следует.
Увидев лезвие буквально перед глазами, Мухаммед попытался сесть прямо, и только тут понял, что руки и ноги у него связаны, что он полностью беспомощен.
Музафер с улыбкой вонзил кончик ножа в плечо своего пленника и услышал стон в ответ. Мухаммед решил звать на помощь, но выяснилось, что и это невозможно, что ему сунули какую-то тряпку в рот.
— Знаешь ли ты…
— Говори по-английски. — Джонни охрип от волнения. Он вел фургон и чувствовал себя непричастным к происходящему, в чем-то даже ненужным, почти случайно здесь оказавшимся. Особенно когда разговор шел на чужом, непонятном ему языке.
Музафер заговорил по-английски, не меняя тона.
— Когда евреи захватили Ливан, то сразу приехали в дом твоих братьев, вместе с которыми ты воевал против наших врагов. Да. Вытащили их на улицу и пристрелили. А как они узнали, что в этом доме живут борцы за свободу, а не простые труженики? От тебя узнали, это ты им сказал. — Он снова воткнул нож — на этот раз в щеку Мухаммеда, да так, что клинок вышел между зубами. — Они причинили тебе боль, как я сейчас? Они пытали тебя, чтобы получить информацию? А может, ты сам их нашел и предложил сделку? У тебя такой красивый костюм, друг мой. Я себе такой позволить не могу. — Музафер поднял нож, чтобы покончить со всем этим, но тут Джонни взял его за плечи.
— Пока не надо, — сказал Джон. — Сделаем, как говорили.
Мухаммеду Массахану, бывшему Абу Фархаду, эта поездка не доставила удовольствия, несмотря на теплый апрельский воздух. Джонни вел фургон по автостраде, чтобы выехать на Сто пятьдесят пятую улицу, потом свернул на восток и, миновав Манхэттен, направился к Южному Бронксу в Мотт-Хайвен, где нищета для обычного американца представала в каком-то фантастическом обличье.
Даже при свете дня был совершенно незаметен этот поворот — полуразвалившиеся строения и вывороченные кирпичи создавали необычную для города перспективу, смещавшую представления о близи и дали. А в три часа ночи это место внушало необъяснимый ужас.
Местные нравы требовали, чтобы фонари разбивали вдребезги к вечеру в день ремонта. И не то чтобы улицы были пустынны, вовсе нет, но в одиночку никто тут не ходил. Мужчины и женщины слушали знойные ритмы сальсы, собравшись группками у подъездов или на дороге, — только подальше от света фар проезжающих машин.
Джонни ехал, не глядя по сторонам. Это был их район, а он здесь всего лишь гость. Он свернул в парк Святой Марии, где темнота заметно сгущалась. Парк, однако, не был их конечным пунктом. Недалеко от него на авеню Святой Анны стоял полуразрушенный дом, каких немало в округе. B 1975 году Джимми Картер остановился в Южном Бронксе по дороге к президентскому креслу и надавал столько обещаний, что никто — ни он сам, ни местные политики — не могли их выполнить. Но кое-что все-таки предприняли. Собрали деньги и начали возводить огромный квартал из произведений искусства в области жилищного строительства. Но к тому моменту — а шел 1979 год — времена Картера остались в прошлом. А собранные средства нашли успокоение в избирательной компании Рейгана. Недостроенные дома обнесли сплошным забором — частная собственность всегда нуждается в защите.
Завершить поставленную задачу для Джонни и Музафера труда не составляло. Через десять минут черный фургон без окон — рекламу уже отклеили — прибыл на место. Джонни Катанос подъехал к одной из многочисленных дыр в заборе, вышел из кабины и открыл заднюю дверь. Все это время он держал в руке израильский автомат, демонстративно, не скрывая от чужих глаз. И он, и Музафер знали, что там, в темноте, примеривают свои шансы на удачу местные охотники за легкой добычей. Оружие наглядно объясняло, что рассчитывать им сегодня не на что. Двое пинками вытолкнули Мухаммеда Массахана из фургона и быстро перетащили через забор, погрузив в полнейшую тьму. Все надо было проделать молниеносно, чтобы аборигены этих мест не напали на них со злости или из принципа, вступившись за их пленника.
Теперь Джонни Катаносу предстояла самая сложная часть операции. От веревок предателя следовало освободить, но при этом он должен был оставаться беспомощным. До того обсуждалось множество вариантов. Наркотики, чтобы сделать инъекцию, у них были, но не было никаких средств, чтобы — если это понадобится — вывести его из транса. Музафер предложил снова треснуть его по голове, но Джонни решил иначе: с силой зажал нос и рот араба и, прижав к груди, держал его так, пока тот не обмяк.
Приходилось торопиться. Музафер развязывал веревки, а Джонни Катанос вытащил молоток и большие гвозди. С руками было просто, мягкая ткань порвалась от первого удара молотка, кости раздробились. С ногами, скрещенными в лодыжках, оказалось сложнее. Они работали по очереди, но гвозди попались слишком короткие, чтобы пройти сквозь плоть и дерево. Они решили прибивать каждую ногу в отдельности. Музафер хотел распять его, как самого известного из евреев, но газетчики в таком случае легко разгадают замысел.
Все было кончено за девять минут. Мухаммед уже очнулся и, безусловно, испытывал невероятную боль. Музафер хотел сказать ему что-то такое, особенное, — но не мог ничего придумать. Он был слишком возбужден, сердце его колотилось, как у любовника, испытавшего оргазм. Если бы было время, они слились бы в экстазе, как демоны у трона сатаны. Но надо было довести все до конца, действовать побыстрей, чтобы поблизости не оказалось никого, кто бы пришел на помощь и спас их врага. Они должны его убить. Музафер снова поднял нож и снова его остановил Джонни.
— Нет, — прошептал грек. Музафер заметил, что глаза его блеснули, как у зверя. — У нас есть еще несколько минут. Сделаем все, как следует.
Он подошел к Мухаммеду и ударил его кулаком в ребро, а затем отошел, уступая место Музаферу. Музафер, подчиняясь революционной дисциплине, без колебаний, с младенческой улыбкой на устах нанес удар, И следующий, и еще раз, и еще — подряд, не останавливаясь, — по давно уже недвижному телу Мухаммеда Массахана.
Глава 20
Капитан Алан Эпштейн сидел в приемной инспектора Флинна, чувствуя себя загнанной в угол крысой. Даже хуже, потому что не мог развернуться и вступить в драку. Драться было не с кем.
Он привык к тому, что его люди в управлении всегда на лучшем счету, и теперь не мог понять, что делать. Хуже всего было то, что он не знал, прав ли Мудроу, в чем Эпштейн сомневался, или же он самый обыкновенный трус и теперь здесь, чтобы спасти собственную шкуру.
Естественно, Флинн заставил его ждать, так уж было заведено, и Эпштейна это мучило. Интуиция подсказывала ему, что уйти еще не поздно — Флинн разозлится, но в конце концов примет его извинения, когда он сошлется на срочные дела в участке. Но если он останется, Мудроу распнут, как того араба, которого нашли вчера в Бронксе.
С каждой минутой ожидания волнение его нарастало, и ему страшно хотелось встать и походить, чтобы успокоиться. Все это время Эпштейна не отпускала одна мысль: стали бы его сюда вызывать, если бы начальство не знало о том, чем занимается сейчас Мудроу.
— Капитан, вы можете войти. — Сержант, очень молодой и строгий, жестом указал на дверь. Если бы Эпштейн был званием повыше, он бы открыл ему дверь.
— Как дела, Алан? — обратился Флинн к Эпштейну. — Он кивнул на кресло, выждал секунду, чтобы показать, что не такой уж он людоед, и начат свою обычную «речь для подчиненных»:
— Извините, Алан, много дел, — он провел рукой по волосам, — а тут надо побыстрее разобраться с одной историей.
Эпштейн положил ему на стол пачку фотографий.
— Мудроу разыскивает вот этих. Методом опроса. Пока только в Куинсе. Но я не знаю, что он намерен предпринять дальше.
Флинн посмотрел на изображения и спросил:
— Источник?
— Единственный уцелевший свидетель взрыва в доме Рональда Чедвика.
По лицу Флинна пробежала тень отвращения. Помахав в воздухе фотографиями, он сразу перешел на другой тон:
— Вы хотите сказать, что у вас нет законных оснований считать этих людей членами «Американской красной армии»? Я не могу поверить, что вы явились ко мне с этой ерундой. Скажите, Алан, разве мы с вами обсуждали причастность уголовников, которые убили Чедвика, к этой «Красной армии»? Не обсуждали. Потому что это проблема руководителя участка, обычно именуемого капитаном, а не сфера деятельности инспектора.
