Юрий Козлов - Кайнокъ
Сахаров шлепнул себя по лбу.
— Не дал бог здоровья, не даст и лекарь. Память у меня, что сито, — дырявая.
«А ведь врешь, — не согласился Пирогов. — Память у него… А при встрече прошлой артачился, память не хулил… Когда ж ты врал, дед? А, главное, зачем? С какой целью?»
— Мы не лекари, — сказал вслух. — Но кое-чему обучены. Сегодня, крайний срок — завтра, жду от вас повторное заявление. Со всеми подробностями. Иначе придется здесь… — Кивнул на дверь, намекая на КПЗ. — Здесь придется писать. И объяснить попутно такой конфуз… Я говорю вам это вполне серьезно.
Сахаров опустил голову, глядел исподлобья. Густые с проседью брови топорщились, как кисточки на ушах рыси. Широкая — огородной лопатой — борода упиралась в грудь, раздваиваясь, как гвоздодер. Казалось, она шуршит и скрипит, будто соломенный сноп на изломе. Ни в лице, ни в позе не было ни малейшей растерянности, а скорее упрямство угадывалось, настойчивость и сила. Та самая сила, которая на твердости духа, как на коне верхом держится.
«Зачем ему байка про шар понадобилась? — опять подумал Пирогов и, подумав так, перестал сомневаться, что воздушный „шпиен“ либо приснился, либо выдуман стариком. Иначе полдеревни видели бы его. Не каждый день летают над Ржанцсм воздушные шары… Да и память по той же причине не заклинило бы вдруг. — Но зачем? Зачем понадобилось ему не в редакцию посылать сочинение свое, а в эн-ка-вз-дэ? Зачем надо было морочить голову Ударцеву? Что это, неудачный повод приблизиться к начрайотдела? Однако это не первая их встреча. Вот именно, не первая. Он же сам говорил: состоял в переписке… Надо…»
— Ладно, оставим шарик до завтра, — сказал Пирогов. — Что у вас сегодня?
— Заявление у меня для милиции… Два дня тому недалеко от Сыпучего Елбана встретил незнакомого. Грязный, ну твой шпиен. Зарос — во!.. Поглядел я на него и думаю с той поры: вроде как знакомая рожа-то. Знакомая…
У Корнея Павловича дыхание перехватило. Два дня тому… Два дня… У Сыпучего Елбана к Якитову подошел неизвестный… Стыдил. Накормил картошкой. Дал хлеба. Оставил махорки…
— Так знакомый или незнакомый?
Сахаров заговорил быстро, путано, плетя спирали, но не приближаясь к существу: вроде как… но бог ему… не сгородить бы напраслину на безвинного, уж больно зарос и черен — чистый лешак, а меж тем что-то есть и такого, что… Пирогов сморщился, как от зубной боли, терпел-терпел, не выдержал:
— Остановитесь. Хотите, я вам подскажу? Вы Якитова вспомнить не можете. Или не хотите. Но тогда я не понимаю, зачем вы пришли. Я ж не тянул вас за язык. Вы сами… И развели болтовню вокруг да около.
Сахаров вдруг шумно развеселился.
— Нет, каков молодец!.. Ай да молодец!.. А я-то, старый пень, слепой… Верно ведь! Якитов и есть! Как сказал, так сразу и пришло на ум — Якитов!.. От едрена вошь!.. Только откель он, если его в мае в армию забрали?
— Надо было у него спросить.
— Кой там — спросить. С перепугу узнать не мог. Больно уж дик и страшон…
— Напугал, говорите? А как вы оказались возле Сыпучего Елбана? Это ж не ближний свет.
— Сено козе косил.
— Шутите?
— Какие уж тут шутки. В шутках правды не бывает.
— Накосили сено?
Сахаров прищурился, посерьезнел.
— Говорю ж, испугался я… А откуда известно, что Якитов? — спросил быстро.
— Догадался. А вообще позвольте не отвечать вам.
— Твое право. Ты ж — о двух головах. Просто интересно, что он еще вывернул… Они, эти зайцы, бодливые, страсть!
— Что вас беспокоит?
— Да так… Я помочь… А ты сам все…
«Ты бы не пришел, если бы не узнал, что Якитов здесь, — подумал Пирогов. — Не пришел бы… Но откуда он узнал? Я ж предупредил девчат… А что если?.. Да ведь они договорились о встрече, и Якитов не пришел на нее… Выходит, тот, неизвестный, что припугнул детьми, и есть Сахаров!.. Невероятно!.. Не встретив Якитова в условленном месте, старик заподозрил, что он попался. И пришел сам, чтобы предварить, смягчить разоблачение. Именно так!.. Наверное, крепкий разговорчик у них состоялся. Откровенный. Вот и запаниковал дед, пытается пронюхать, что известно мне…»
Посмотрел на ходики. Вздохнул. День мчался стремительно. Как поезд мимо стрелочника с флажком. А стрелочник — он сам, Пирогов, ни тпру ни ну, на месте топчется.
Он выглянул в приемную, попросил дежурную Ветрову еще раз связаться с больницей, вернулся на место.
— Вот что, Сахаров… Интересный вы человек. Очень интересный. Сами вы того не подозреваете, какой интересный… Прошу написать подробное заявление. Про шар. Про встречу у Сыпучего Елбана… Кстати, если я не ошибаюсь, это недалеко от Элек-Елани… Километра полтора? Так вот, про шар, про встречу… Хотите, пишите дома. Хотите, пишите здесь. Но завтра оба они — оба! — должны быть у меня… Вы понимаете, надеюсь, серьезность дела?
— Чего уж… — Сахаров медленно стал натягивать картуз на голову, давая понять, что писать будет дома. — А Михаил Степанович, царство ему… тот тоже, бывало, говаривал: интересный вы человек, Сахаров. Он-то меня понимал. И уважал. Хороший человек был.
Задом-задом он прижался к двери, вывалился в общую комнату.
Пирогов проводил его взглядом. «Михаила Степановича вспомнил. Хороший человек был… Задержать бы тебя надо. За кружевца твои. За то, что дезертира отпустил… Так не сажать же его с Якитовым. Черт знает, что за разговор был у них…»
Услышав, как хлопнула входная дверь за Сахаровым, Корней Павлович вызвал дежурную Ветрову.
— Где у нас… Каулина?
— В ленкомнате. Прилегла на стулья.
— Разбудите. С этого часа не упускайте из вида старика. — Кивнул на окно, за которым по улочке, спадающей к реке, неторопливо шел Сахаров. — Но чтоб он вас не заметил. Глаз у неги зоркий.
Ветрова направилась будить Каулину, а Пирогов, сдерживая нетерпение, — в «келью».
— Он выдал вас с головой, Якитов. Тот старик… Сахаров… Что у Сыпучего Елбана… Что скажете?
— Дайте бумагу и карандаш.
Глава тридцатая
На теле Пустовойтова были заметны кровоподтеки, синяки, царапины. Похоже, он сопротивлялся, когда его вытаскивали из кабины, сопротивлялся, пока волокли в кедрач, подальше от дороги и случайных глаз. Наверное, он сопротивлялся уже с петлей на шее. Пирогов как наяву увидел холодную профессиональную расчетливость убийц, уже много раз поражавшую его. Преступникам нужно свалить вину за пожар на шофера, и они сделали это на небольшое время. Им нужно было скрыть синяки и царапины на теле убитого (они ведь допускали, что синяки будут, хотя и старались очень, да силач шофер вон как заупирался), было нужно, чтобы летнее солнце и влага кедрача растворили следы насильственной смерти. Ищи потом, что к чему! Но Бобков, мучаясь и казнясь за оплошность с Ударцевым, был особенно внимателен сегодня.
«Это не воры. И не просто дезертиры… Это… Это…» — Пирогов не находил слов.
Брюсов, высокий, крупный, держался за спиной Корнея Павловича, точно тот мог стать ширмой для него.
— Там, под Харьковом… — бормотал он как в бреду. — Там… А тут… Это ужасно… Это ужасно…
После полудня снова стал накрапывать дождик. Не очень частый, но крупный. И прохладный. Шуйцы, а их приехало пять человек и всю черновую работу выполняли они, завернули тело в брезент, положили на телегу.
— Веточек бросьте сверху, — распорядился их начальник. Он был доволен таким оборотом дела, хотя и не понимал, почему Пирогов берет на себя это убийство.
— Сколько человек понадобилось, чтоб вот так… аккуратно расправиться с таким… рослым, крепким, как этот? — спросил его Корней Павлович.
— Нс хилый мужик был, — отозвался тот, но прогнозировать не стал. Не решился.
Бобков, протирая руки формалином, подтвердил:
— Судя по физическому развитию, покойный не был слабачком. Да и вес у него — под девяносто… А потому двоих бы он смял. Троих? Трое были бы вынуждены пристукнуть его слегка. Но этого на нем нет…
— Какой же вывод?
— Четыре или пять.
Пять, мысленно повторил Пирогов уверенно. Крепкий мужик, ладный собой Пустовойтов и четверым за фук не дался бы. Опасность удесятеряет силы. Не мог он теленком на бойню идти. Видно, крепко взяли. Толпой плотной, вампирной.
Что из этого следует, Корней?
А то, что пять-шссть сволочпн объединились в группу, на закон начихав, совесть и гордость людскую на разбой променяв.
Не учен особо, но природно сообразителен Пирогов. Не зря девчата меж собой говорят, будто бы умный поп его крестил. Из любой малости умеет пользу извлечь, каждую улику к делу приобщит.
Всей группой они двинулись в сторону тракта, рассекая высокие султаны трав. Следом и чуть сбоку запонукал лошадь возчик. Скрипнула, тукнула, встряхнув кузов, телега.
У Брюсова не было сапог. Он страдал от мокрой травы больше всех. Закатав штанины выше колен, он вышагивал, как цапля по болоту, смешно поджимая ноги под себя и опуская их вертикально, чтоб не посечь кожу, не начерпать полные ботинки воды. Он вынужден был неотрывно глядеть под ноги, чтобы вовремя переступать через густые кочки осота, напитанные влагой. И потому он увидел. Против ожидания. Увидел, где никто и не подумал бы тщательно искать.
