Лучший исторический детектив – 2 - Балашов Александр

Мальчик развивался не по годам шустрым и понятливым. Немного портило его ангельский образ врождённое косоглазие. И разноглазие — глаза у Юлика были разного цвета: цвет правого глаза достался от кареглазой матери, а левый, голубой, — от сбежавшего родного отца. Но этот недостаток, который можно считать достоинством, совершенно не не мешало пацану быстро усваивать непреходящие ценности переходного времени, в которое он родился.

Как-то на очередной день рождения внука дедушка Сигизмунд и бабушка Екатерина подарили Юлиану копилку в виде пузатой свиньи с похотливыми глазами, грубо подведённые чёрной краской, как у уличной девки.

— Собирай по копеечке, богатым и счастливым станешь, — сказал дедушка, доставая глиняную свинью с прорезью для денег на загривке. — Так все твои предки преумножали своё достояние. Будь достоин их памяти, на мальчик!

— Лучше бы ты, дед, подарил мне ключ от квартиры, где деньги лежат, — презрительно глядя на подаренную свинью, через губу сказал не по возрасту начитанный «Гай Юлий Семионов-Эссен», как иногда в шутку называл его дедуля.

— Мне Ларищев, — приёмного отца он называл по фамилии, не «отец, папа», а просто — Лаврищев, — мне Лаврищев, например, альбом для собирания почтовых марок подарил, — с плохо скрытой обидой на бабушку с дедушкой сказал Юлик.

Бабушка Катя, не любившая чуждого им по духу, происхождению и положению Игоря Ильича, поцеловав внука в одну из макушек (их у мальчика было две), сухо возразила:

— Только набитое дурачьё собирает всякие гербарии, почтовые марки и прочую ерунду. Лучше, дружок, коллекционировать денежки, которые потом родят новые денежки.

— Как это — «родят»? — не понял Юлик, глядя одновременно на деда и бабку. — Они, что — живые?

Старики Семионовы-Эссены тогда от души посмеялись над наивностью внука.

— Живые, живые!.. Подрастёшь, сам всё поймёшь, — сказала бабашка, чмокнув его во вторую макушку. — По всем приметам, Юлиан, счастье тебе на нашем роду писано. Будь только усерден! Великое это слово — УСЕРДИЕ. Оно было начертано на гербе твоего славного предка.

— На каком гербе? Советского Союза?

— На фамильном гербе моего прапрадедушки, — вставила бабушка Екатерина, — Павла Эссена. Девиз ему был подарен самым российским императором — «УСЕРДИЕ ВСЁ ПРЕВОЗМОГАЕТ».

— Прапрапрадедушки, — уточнил «седьмую воду на киселе» Сигизмунд.

— Что ты заикаешься, дедушка?

— Я не заикаюсь. Я возвращаю тебя во времена, когда цари и культурной, высокородное общество ценили такое ценнейшее качество, как усердие. Сейчас в цене холуйство. Но это, друг мой, не одно и то же.

— Молчи, грусть, молчи, — вздохнула бабушка. — Ты, Сигизмунд, всего своим усердием добился. По зёрнышку, по крупинке…

— Усердно — значит сердито? — глядя исподлобья на деда с бабкой, спросил Юлик.

— Усердно, мальчик, значит в поте лица своего, но с умом, — ответил дед. — Когда подрастёшь, милый, станешь умным и усердным, мы тебе с бабушкой откроем тайну семьи Семионовых-Эссенов, которая сделает тебя богатым.

— Как Буратино? — с недетским сарказмом спросил мальчик.

— Во-первых, не Буратино, а Пиноккио, — поправила бабушка. — Советский писатель позаимствовал образ у итальянцев.

— А мне Лаврищев про золотой ключик читал, — сказал Юлиан.

— Что там твой золотой ключик! — погладил по кудрявой головке внука дед. — Мы с бабушкой знаем тайну посерьёзнее…

— Не хочу серьёзную тайну! — воскликнул мальчик.

— Дурачок ты наш, деревянный Пиноккио, — улыбнулась бабушка. — Счастья своего не понимаешь. А ведь мы с дедушкой знаем тайну сокровищ Павла Эссена, твоего далёкого-далёкого родственника. И, фигурально выражаясь, дадим тебе золотой ключик к потайной дверце…

— Когда? — перебил бабушку внук.

— Когда придёт твоё время, — неопределённо ответил дедушка.

Юлиан, тут же закатив истерику, повалился на пол, причитая:

— Хочу золотой ключик! Хочу!.. Дай, дед противный, дай!

— Будешь усердным? Говори, а не истери! — приподнял внука за шиворот рубашки ласковый дедушка.

— Ублюдок ты, дедушка! — катался по полу Юлиан. — Я на помойку выброшу твой сраный ключик!..

— Скажи, что будешь, как дедушка, усердным, — вразумляла бабушка внука. — Скажи, что любишь только нас с дедушкой…

— Не скажу!

— А не скажешь — тайну не откроем, — загадочно прошептал дед.

Юлик замолчал, подумал и сказал:

— Буду…

— Что — буду?

— Усердным.

— А любить будешь нас?

— Буду, — буркнул любимый внук. — Гоните ключик золотой!

Екатерина Васильевна, урождённая Эссен, вздохнула, глядя на бесноватого внука:

— Я счастливой сойду в могилу, Юлиан, если слова «усердие всё превозмогает» станут и твоим девизом. Всё, в конце концов, приходит к умным, расчётливым и усердным.

Юлиан, поняв, что вручение ключика откладывается на неопределённый срок, хотел было снова дать концерт старикам, но передумал и спросил бабушку:

— А что такое — «девиз»?

— Девиз, мой мальчик, — это жизненное кредо, — объяснил дедушка.

Ответ не устроил мальчика и он завыл с новой силой:

— У-у!..Замолчи, дурак! Я марки хочу собирать!

Юлиан пнул ножкой глиняную свинью с прорезанной на розовой спине щелью для монет разных достоинств.

— Мне Лаврищев альбом с марками обещал, а вы эту свинью подсунули! Не любите вы единственного внука! Не любите-е-е!.. У-у!..

И Юлиан, снова упав на дорогой персидский ковёр, забился в уже испытанной для достижения своих меркантильных целей истерике.

Екатерина Васильевна сухо бросила мужу:

— Боюсь, Сигизмунд, что этот медведь Лаврищев напрочь нам испортит внука.

— Ты права, душа моя! — ответил Сигизмунд. — С юности я как-то не очень любил именно следователей. Они ко мне трижды подбирались. И трижды их визиты в баню с проверками облегчали нашу семейную казну. Думал, что он потихоньку обтешется…Войдёт в наш круг, а мы его примем и полюбим.

— Кому ты это говоришь, Сигизмунд! — всплеснула руками Екатерина Васильевна. — Как можно любить то, что постоянно угрожает бюджету?

Сигизмунд Павлович пожал пухлыми покатыми плечами, белевшими из-под застиранной майки:

— Мария ведь вышла за него замуж. По любви, как она утверждает.

— Это был солнечный удар. В Крыму такие удары часто случаются, — ответила бабушка Юлиана. — Читай классику, Сигизмунд. Есть такой рассказ у Бунина — «Солнечный удар». Просто надо было объяснить идею писателя нашей Марии…Удар — это ещё не любовь.

Семионов горестно вздохнул:

— Я пытался, дорогая, образумить Марию, открыть ей глаза. Этот следователь крут только к преступникам. В жизни он — рохля. Человек с мягкими ногтями. А человек с мягкими ногтями, как ты говоришь, душа моя, никогда не сможет найти край у скотча. Вот в чём вопрос…

Екатерина Васильевна тоже вздохнула:

— Он же — следователь!

— Ну и что из того, Катенька? Нынче и у следователи пошли с мягкими ногтями. Вот и растёт в стране преступность и взяточничество.

Сигизмунд Павлович, глядя на притихшего внука, написавшего в конце истерики на ковёр, вздохнул:

— С крепкими ногтями, Екатерина Васильевна, нужно родиться. Мария с крепкими ногтями, а вот выбор её более чем странен.

— Бог ей судья.

— Золотые слова, Сигизмунд. Народного судью только суд Божий и может судить. Страшный суд.

— Сигизмунд, не говори всякие свои глупости. Лучше пожалей мальчика.

Дедушка Сигизмунд подозвал к себе Юлиана крючковатым пальцем.

— Юлиан, поставь эту свинью на свой столик. И будь с ней повежливей, пожалуйста.

— Сам будь!

— Юлик, не хами дедушке, — погрозила пальцем внуку бабушка. — У дедушки уже был инфаркт. Ему вредно волноваться.

— Ваша свинья на вас и похожа, — ёрзая по полу в мокрых штанах, бросил внук. — Такая же жопа! Только глиняная…Вот возьму и нечаянно уроню ваш подарочек на пол!

— Я те уроню, свинья неблагодарная! — не сдержал себя дедушка Сигизмунд. Он встал с дивана, взволнованно прошёлся по комнате.