Донна Леон - Высокая вода
— Это была Мацуко? — спросила она, чтобы узнать хотя бы это.
— Ваша маленькая подружка-японка? — саркастически спросил он. — Dottoressa, в вашем возрасте вам бы уже следовало понимать, что нельзя смешивать личную жизнь с профессиональной, а особенно связываться с молодежью. У них иное видение мира, они еще не умеют отмежевывать одно от другого, как мы. — Он помолчал, довольный глубиной собственной мудрости, а потом продолжил: — Нет, они склонны принимать все так близко к сердцу, всегда видеть в себе пуп мироздания. И поэтому они могут быть очень, очень опасны. — Он улыбнулся, но отнюдь не приятной улыбкой. — Или очень-очень полезны.
Он прошел по комнате и встал перед ней, глядя в ее поднятое лицо.
— Конечно, это она. Но даже тогда ее мотивы были не слишком понятны. Денег она не взяла, даже оскорбилась, когда Семенцато их ей предложил. И у нее не было желания подставить вас по-крупному, Dottoressa, правда не было, если вам от этого легче. Она просто действовала очертя голову.
— Тогда зачем она на это пошла?
— О, сначала из злости. Классический случай мести за отвергнутую любовь. Я не думаю, что она ясно понимала даже, как говорится, размах дела. По-моему, она думала, что все ограничится одним предметом. Я даже подозреваю, что она рассчитывала именно на то, что подмену заметят. Это заставило бы усомниться в вашей компетентности. В конце концов, вы подбирали экспонаты для выставки, и, если бы подмена обнаружилась по возвращении, все выглядело бы так, что вы отобрали для выставки подделку. Только чуть позже она сообразила, что предмет был взят вами из музея в Сиане, а там никак не могла оказаться подделка. Но было уже слишком поздно. Вазы скопировали — должен заметить, что работа была выполнена за весьма солидные деньги, — и тут уж, как ни крути, пришлось подменять ими оригиналы.
— Когда?
— Во время паковки в музее. Все было чрезвычайно просто, легче, чем мы воображали. Маленькая японка пыталась возражать, но тогда уж было совсем поздно. — Он прервался и уставился вдаль, вспоминая. — Наверное, тогда я осознал, что она рано или поздно создаст нам проблемы. — Он улыбнулся. — И как же я оказался прав.
— Значит, ее пришлось убрать?
— Конечно, — очень просто сказал он. — Я понял, что выбора у меня нет.
— Что она сделала?
— О, она уже тут доставила нам немало хлопот, и потом в Китае, когда вы сказали ей, что, по вашему мнению, часть вещей — фальшивки, она написала письмо своим родителям, спрашивая, что ей делать. И конечно, раз уж она так поступила, у меня больше не было сомнений: ее надо было убрать. — Он склонил голову набок, движением, подтверждающим, что он хочет раскрыть ей нечто. — Я был откровенно удивлен, как просто это оказалось. Я думал, что в Китае труднее такое устроить.
Он покачал головой, явно огорченный такой культурной деградацией.
— Как вы узнали, что она им написала?
— Так я прочел письмо, — просто объяснил он, потом подождал и уточнил: — Вернее, я прочитал перевод ее письма.
— Как вы его получили?
— Да ведь всю вашу корреспонденцию вскрывали и читали. — Он говорил почти с упреком, как будто ждал, что она будет намного понятливее. — А вот как вы отправили то письмо к Семенцато? — Его любопытство было неподдельным.
— Я его отдала одному человеку, который ехал в Гонконг.
— Кому-то с раскопок?
— Нет, туристу, которого встретила в Сиане. Он собирался в Гонконг, и я попросила отправить письмо. Я знала, что так будет гораздо быстрее.
— Очень умно, Dottoressa. Да, очень умно, весьма.
Волна холода пробежала по ее телу. Она оторвала уже давно онемевшие ступни от мраморного пола и поставила их на перекладину между ножками стула. Ее свитер намок под дождем, и Бретт чувствовала себя в нем как в ледяной камере. Ее пробрала дрожь, и она снова закрыла глаза, ожидая, пока она пройдет. Тупая боль, уже много дней обитавшая в ее в челюсти, превратилась в яростное жгучее пламя.
Когда она открыла глаза, человек уже стоял в другой части зала, протягивая руки к очередной вазе.
— Что вы собираетесь со мной сделать? — спросила она, отчаянно стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и спокойно.
Он вернулся к ней, осторожно держа двумя руками низкую чашу.
— Я думаю, это самая красивая вещь в моей коллекции, — сказал он, слегка поворачивая ее, так чтобы Бретт могла проследить за простой, нанесенной кистью линией кругового рисунка. — Она из провинции Цинхай, у конца Великой стены. Я осмелюсь предположить, что ей пять тысяч лет, а вы что скажете?
Бретт тупо глянула на него и увидела дородного мужчину средних лет, держащего в руках раскрашенную коричневую чашу.
— Я спросила, что вы собираетесь со мной сделать, — повторила она, интересуясь только этим, никак не чашей.
— Хм? — произнес он себе под нос, бегло взглянув на нее, а потом снова вернувшись к созерцанию чаши. — С вами, Dottoressa? — Он сделал маленький шажок влево и поместил чашу на вершину пустующего пьедестала. — Боюсь, у меня не было времени подумать об этом. Все затмил один интерес — показать вам мою коллекцию.
— Почему?
Он стоял прямо перед ней, изредка деликатно дотрагиваясь пальцем до чаши, слегка поворачивая ее то туда, то сюда.
— Потому что у меня так много красивых вещей, а я никому не могу их демонстрировать, — произнес он с таким явным сожалением, что оно не могло быть наигранным. Он повернулся к ней и с дружеской улыбкой пояснил: — Точнее, никому из тех, кто что-то в этом смыслит. Видите ли, люди, ничего не понимающие в керамике, вряд ли оценят красоту или уникальность увиденного. — Тут он умолк, надеясь, что она поймет его трудности.
Она поняла.
— А люди, разбирающиеся в китайском искусстве или в керамике, сразу поймут, откуда к вам попали эти вещи?
— Ох, какая умная, — сказал он, разводя руки жестом, выражающим восхищение ее догадливостью. Потом помрачнел. — Это трудно — иметь дело с невеждами. Они смотрят на все эти великие ценности, — и тут он повел правой рукой перед собой, охватывая этим жестом все находящиеся в комнате экспонаты, — как горшки или плошки, но не постигают их красоты.
— Но это не мешает им их для вас добывать, да? — произнесла она, не пытаясь скрыть сарказм.
Он воспринял сказанное спокойно, как должное.
— Нет. Я им говорю, что достать, и они достают.
— Вы им заодно советуете, как именно это нужно делать? — Она говорила с большим трудом. Ей хотелось, чтобы это скорее кончилось.
— Зависит от того, кто на меня работает. Иногда приходится давать очень точные указания.
— Такие указания вы дали типам, которых послали ко мне?
Она увидела, что он хочет соврать, но вдруг переменил тему.
— Что вы думаете о коллекции, Dottoressa?
Внезапно она поняла, что у нее нет больше сил.
Она закрыла глаза и откинула голову на спинку стула.
— Я спрашиваю вас, что вы думаете о коллекции, Dottoressa, — повторил он, чуть повысив голос.
Медленно, больше от изнеможения, чем из упрямства, Бретт помотала головой, не открывая глаз.
Тыльной стороной ладони, как бы походя, человек смазал ее по скуле. Его рука всего лишь скользнула по ее лицу, но силы удара хватило, чтобы снова разошлись срастающиеся кости челюсти, отозвавшись вспышкой боли, которая взорвалась у нее в мозгу, прогнав все мысли и все сознание.
Бретт без чувств соскользнула на пол. Он посмотрел на нее секунду, потом отступил к пьедесталу, поднял с пола прозрачный колпак, бережно накрыл им низкую чашу, еще раз поглядел на женщину, лежащую на полу, и покинул помещение.
Глава 22
Бретт была в Китае, в палатке со всяким археологическим барахлом. Она спала, но ее спальный мешок лежал на неудобном месте, и земля под ней была очень жесткой. Газ в обогревателе опять кончился, и пронизывающий холод высокогорной равнины терзал ее тело. В Пекине она отказалась пойти в посольство и сделать прививку от энцефалита, и теперь ее мучила жгучая головная боль — первый симптом болезни, и бил жуткий озноб, посылаемый из мозга смертоносной инфекцией. Мацуко ее предупреждала, она-то сделала прививку еще в Токио.
Если бы тут было еще одно одеяло, если бы Мацуко принесла что-нибудь от головы… Она открыла глаза, ожидая увидеть брезентовую палатку. Вместо этого она увидела под собой серый камень и стену и вдруг все вспомнила.
Она закрыла глаза и неподвижно лежала, прислушиваясь, чтобы понять, здесь ли он еще. Потом подняла голову и решила, что боль можно вытерпеть. Глаза подтвердили то, что уже сообщили уши: его не было, и она находилась наедине с его коллекцией.
Бретт с усилием поднялась на колени, потом, придерживаясь за стул, встала на ноги. В голове стучало, а комната поначалу кружилась, но она постояла с закрытыми глазами, и все пришло в норму. Боль распространялась от ушей, пробираясь в череп.
