Фридрих Незнанский - Жестокая схватка
— У озера. Он тоже спать не мог.
Кирьянов присвистнул:
— Вот уж никогда бы не подумал! Значит, и у него сердце есть?
— Тогда было, — сказал Бойков.
Они отпили пива. Кирьянов вытер мокрые губы тыльной стороной ладони и сказал:
— Ладно, брат, ничего тебе советовать не буду. Делай, как считаешь нужным.
Некоторое время Петр Алексеевич задумчиво вертел свой бокал. Потом поднял взгляд на Кирьянова и сказал:
— А ведь мы можем уйти. Оба.
— Как это? — не понял Кирьянов.
— Просто. — Петр Алексеевич прищурился. — Помнишь, ты когда-то баловался видеокамерой?
— Ну да. И что с того?
— А то, что ты снимал наши пьянки у Короля на хазе… — Бойков покачал головой. — До сих пор не могу понять, как это Король тебе разрешил?
— А что тут такого-то? — продолжал недоумевать Кирьянов.
— А ты подумай.
Кирьянов задумался. Внезапно глаза у него блеснули. Он уставился на Бойкова.
— Ты хочешь сказать?..
— Вот именно, — кивнул Петр Алексеевич. — Там все, с кем у Короля были дела. И полковник Шаповалов, между прочим, тоже.
— Точняк! — просиял Кирьянов. — Вот черт! А эта пленочка дорогого стоит!
— Не то слово, — согласился Петр Алексеевич. — Нужно только правильно ею распорядиться. В случае чего, мы всегда можем отнести кассету куда следует. На самый ментовский верх.
Глава третья
Вечером Бойков снова напился. Ноги слушались его плохо, но голова работала. И, как всегда в таких случаях, где-то в мозгу у Петра Алексеевича заговорил голос, тот самый голос, который принято называть «внутренним».
«Опять нажрался, как свинья, — сказал этот голос. — Это уже становится традицией, не правда ли?»
— Заткнись, — пробормотал Бойков.
«Я-то заткнусь, а вот что скажет Тамара? А Дашка? Что будет, если Дашка увидит тебя в таком скотском виде? Что она о тебе подумает?»
— Ничего не подумает. И не увидит. Слава богу, она уже спит.
«А если нет? Как ты ей это объяснишь? Опять будешь нести какую-то околесицу?»
— Не твое дело!
«Как знаешь. Дождешься, что они тебя станут презирать. Если уже не презирают».
Так, споря с самим собой, Петр Алексеевич добрался до дома.
В квартире Бойковых было два этажа. На верхнем находились спальни, на нижнем — кухня и большая гостиная. Петр Алексеевич, кряхтя и чертыхаясь, стянул с ног ботинки и, не найдя тапочек, прошлепал в носках к дивану. Рухнув на диван, он просидел так минут пять, размышляя о своей скорбной доле. Затем ему снова захотелось выпить.
Бойков поднялся с дивана и неверной походкой направился к бару, за стеклянной дверцей которого выстроился ряд бутылок с пестрыми этикетками. При виде бутылок на сердце у Бойкова снова потеплело. Бутылки… Его верные друзья. Борцы с унынием, тоской и страхами.
— Вы мои дорогие… — нежно проговорил он, открывая дверцу бара.
Однако воспользоваться баром ему не удалось. Едва Петр Алексеевич протянул руку за бутылкой виски, как за спиной у него раздался спокойный, ровный голос жены:
— Петя, не надо.
Бойков досадливо поморщился.
«На сегодня пьянка отменяется», — издевательски сказал ему внутренний голос.
— Ну и черт с тобой, — угрюмо проворчал Бойков.
— Что? — спросила жена.
Петр Алексеевич повернулся к Тамаре:
— Ничего, детка. Иди спать.
В огромных карих глазах Тамары стояла грусть. Там не было осуждения или злости, что часто появляются в глазах у женщин, мужья которых три вечера из семи возвращаются домой пьяными. Но только грусть и слезы. И от этого Бойкову самому хотелось разреветься. Вот и сейчас в горле у него запершило, а к глазам подкатила теплота.
— Петя, пойдем спать, — сказала жена.
Он покачал головой:
— Нет. Ты иди, а я еще немного посижу.
— У тебя неприятности?
— Да нет. Просто… — Бойков поднял руку и покрутил в воздухе растопыренной пятерней. — В общем, есть кое-какие проблемы. И мне их надо обдумать.
— Ты можешь обдумать их завтра.
— Нет, — снова качнул головой Бойков. — Я все решу сейчас.
Он снова покачнулся и схватился за дверцу бара, чтобы не упасть. Внезапно ему стало ужасно стыдно перед Тамарой, и от этого стыда где-то на самом дне души зашевелилась злость — на себя за то, что пьян, на нее за то, что она не может оставить его в покое, и на весь мир за то, что он такой кошмарный и несправедливый.
— Спать! — сердито прорычал Бойков. — Иди спать! Ну!
Изображая сильного и властно мужа, он угрожающе махнул рукой.
Тамара нахмурилась. Потом повернулась и, ни слова не говоря, пошла к лестнице. Через несколько секунд наверху щелкнула дверь спальни, и вслед за тем в квартире опять стало тихо.
«Тихо, как в гробу», — пошутил внутренний голос.
— Вот-вот, — мрачно усмехнулся Петр Алексеевич.
Он достал бутылку из бара, отвинтил пробку и сделал несколько глотков прямо из бутылки. Внутри стало горячо, а мозг окатила приятная теплая волна, в которой все проблемы и беды сегодняшнего дня растворились и стали мелкими, почти незаметными.
— Чепуха… Выкручусь как-нибудь, — сказал себе Бойков.
И сказал абсолютно искренне, поскольку был на сто процентов в этом уверен.
С бутылкой в руке он вернулся к дивану, постоял перед ним в нерешительности, не в силах вспомнить, что же он хотел сделать. Наконец вспомнил — протянул руку и выключил большой свет. Гостиная погрузилась в приятный полумрак. Горела только маленькая настольная лампа.
Почувствовав головокружение, Петр Алексеевич сел на диван. Хотел поднести бутылку ко рту, но не смог. Зевнув, Бойков опустил голову на грудь да вскоре так уснул — с бутылкой в руке.
Сны ему снились тревожные и мрачные…
— Проснись! — приказал голос.
Бойков не сразу понял, откуда раздается этот голос: из собственной головы или откуда-то снаружи. Голос властно повторил:
— Проснись, говорю!
Голос был знакомый. Очень знакомый. И с ним что-то было связано… Что-то крайне тревожное и неприятное.
— Да проснешься ты или нет?
Незримая рука тряхнула Петра Алексеевича за плечо, и он открыл глаза. Человека, который сидел перед ним, Бойков узнал сразу. Узнать-то узнал, но не сразу поверил в его присутствие — так это было нелепо и абсурдно. Тем более что в голове у него ухал тяжелый колокол, отзываясь болью в висках и затылке.
— Что? Как ты?..
— Тише, — сказал человек. — Тише, голубь. Ты же не хочешь разбудить жену и дочь?
При этих словах в голове у Бойкова немного прояснилось. Теперь уже он был уверен, что видит перед собой Короля. Короля и… И еще одного человека. Тот стоял в трех шагах от дивана, прислонившись плечом к дверному косяку.
— Черт, — сказал Бойков.
Но это был не черт. Это был Калачев, один из «опричников» Короля. Он стоял у дверного косяка, сунув руки в карманы куртки, и разглядывал Бойкова, небрежно пожевывая спичку.
Петра Алексеевича затошнило.
— Что… с моей женой? — с трудом выговорил он.
Король дернул уголком губ:
— Все в порядке. И с женой, и с дочерью. Они спят.
Петр Алексеевич кое-как сел и потер пальцами глаза. Посмотрел на Короля. Взгляд у того был мутный, на губах застыл звериный оскал. «Что это с ним? — подумал Бойков. — Никогда его таким не видел».
Внезапно он понял, что происходит с Королевым.
— Ты… пьян? — спросил у него Бойков.
— Может, да, — усмехаясь, ответил Король. — А может, и нет. Мне нужно было с тобой поговорить.
Бойков поморщился от нового приступа головной боли и покосился на «опричника» Калачева:
— А этот почему здесь?
— Он меня охраняет, — ответил Король.
— Охраняет? От кого?
— От тебя, голубь. Ты ведь у нас крутой. Самого Бога за яйца держишь, и черт тебе не товарищ. Разве я мог один прийти к такому отчаянному пацану? — Продолжая ухмыляться, Королев покачал головой. — Не-ет. Мне жизнь дорога.
«Бред какой-то», — хотел выговорить Петр Алексеевич, но вместо этого спросил:
— Как вы сюда вошли?
— Через трубу влетели, — ответил за босса Калачев. — Как Санта-Клаус.
Петр Алексеевич снова поморщился. Борясь с тошнотой, он произнес, едва ворочая языком и обращаясь к Королеву:
— Слушай, Виталь, я сейчас не в форме. Давай поговорим в офисе, а?
Но Король не стал ему отвечать. Вместо этого он тихо проговорил:
— Калач!
Калачев подошел к дивану и вынул правую руку из кармана куртки. В руке он сжимал антикварный револьвер.
При виде ствола сердце Бойкова отчаянно забилось, он невольно поежился.
— Дрожишь? — холодно спросил Королев. — Не дрожи, братела. У нас все по-честному будет. Сперва я думал: пришить тебя, суку, и дело с концом. И Калач вон был согласен. Чего, говорит, ты с ним церемонишься? Но тут я вспомнил, что ты мой друг и что я вроде как тебе обязан.
