Жан-Люк Банналек - Курортное убийство
– И этот круг никогда не сдает своих в полицию?
– В этом мире многое делается противозаконно. Страстному коллекционеру абсолютно безразлично, откуда взялась картина, каким способом и за счет чего ее добыли. Там все действительно делается по-тихому, без огласки.
– Мы должны найти картину прежде, чем она попадет на рынок. Это наш единственный шанс.
– Совершенно верно. Вы думаете, она еще здесь – я имею в виду, в Понт-Авене?
– Сегодня вечером мы видели вторую копию картины.
– Что? Вторую копию второго «Видения»?
– Да, копия была сделана одним из эпигонов Гогена из колонии художников – Жильбером Зоннхеймом. Он создал ее всего через несколько лет после того, как Гоген написал оригинал.
– Да, я знаю Зоннхейма. Нет ничего необычного в том, что «ученики» копируют картины своих учителей – так они учатся. Так поступали и в колонии художников.
– Но может быть, кто-то заказал ему копию?
– И в этом тоже нет ничего необычного. Владельцы великих картин очень охотно это делают.
– Пока мы этого не знаем.
– Но кому принадлежала копия?
– И этого мы тоже не знаем. Может быть, убийце. Ночью, когда…
Дюпен сдался.
Он собрался было рассказать мадам Кассель всю историю, начиная с визита к Бовуа, но запутался, не зная, что, как и в какой последовательности рассказывать. Связно мыслить и отчетливо формулировать мысли Дюпен был уже не в состоянии. Дело начинало казаться ему все более запутанным и безнадежным.
Мари Морган Кассель посмотрела на часы.
– Ладно, оставьте. Расскажете мне все в следующий раз. Уже почти полночь. Мне надо срочно возвращаться в Брест. Завтра с утра лекция, и мне еще надо подготовиться. Фовисты – Матисс и вся группа…
– Я сейчас быстро рассчитаюсь.
Дюпен встал и вышел в зал ресторана.
Когда он вернулся, мадам Кассель стояла на краю мола и смотрела на Авен. Прилив между тем достиг своей наивысшей точки. Вокруг стало по-настоящему темно, и вдруг совершенно внезапно серебристое свечение Авена – сверкающие отражения последних квантов света – превратилось в глубокую черную тьму. Это преображение случилось без всякого перехода – стремительно и необратимо. Над рекой, морем, повсюду царила теперь почти осязаемая, поглотившая все тьма.
– Это особенное место.
Да, подумал Дюпен. Он коллекционировал особенные, необычные места, в которых ему доводилось бывать, коллекционировал давно, с детства. Он даже составил их список, и Кердрук входил в него – в список особенных мест.
Через две минуты они снова были в гавани Понт-Авена. Дюпен припарковал автомобиль рядом с машиной Мари Кассель. Вид у женщины был усталым. Они немногословно попрощались. Мадам Кассель села в машину, и Дюпен некоторое время смотрел, как она, набирая скорость, едет по Портовой улице.
После этого Дюпен направился к отелю. Кадег не позвонил, значит, Андре Пеннек еще не приехал. Собственно, это нисколько не удивило комиссара, он уже успел понять, что за фрукт этот Пеннек. У Дюпена было много забот и помимо этого. Прежде всего надо будет лично доложить префекту о статье в «Фигаро». Дюпен очень живо представлял себе этот нелицеприятный разговор. «Как могло случиться, что какие-то праздношатающиеся журналисты знают о ходе расследования больше, чем я? – спросит префект. – Каким профессионализмом должны отличаться действия полиции, если о них пишут статьи в массовых газетах?» Да, это дело с Гогеном, конечно, получит огласку, а он, Дюпен, все эти последние дни явно «недостаточно информировал» префекта о ходе расследования. Ох уж эта номенклатура! Все как всегда. Однако Дюпен был страшно доволен, что сегодня все это его ничуть не волновало, ну ни капельки. Все эти дела вдруг стали ему абсолютно безразличны. Он не хотел, да, пожалуй, и не мог о них думать.
Кадег стоял у входа в отель и внимательно вглядывался в темноту ночи.
– Господин Пеннек так и не приехал, несмотря на нашу договоренность.
– Этим мы займемся завтра, Кадег, а сейчас все пойдем спать.
– Что?
– Вы не ослышались. Сейчас мы все пойдем спать.
– Но…
– Завтра, Кадег, все завтра. Доброй ночи.
Кадег хотел было возразить, но, видимо, он и сам настолько устал, что сил на протест у него уже не было.
– Хорошо, господин комиссар. Я сейчас позвоню на мобильный господину Пеннеку и сообщу о нашем решении.
– Бросьте, Кадег. Я сам позвоню ему утром.
– Он может подумать, что для нас это не важно…
– Он увидит, что для нас важно, увидит.
– Хорошо, я только возьму свои вещи.
Кадег направился к стойке, и Дюпен последовал за ним.
– Вы знаете о маленькой комнатке, рядом с номером Пеннека на втором этаже, о комнатке, в которой он хранил свой архив и пару картин?
– Да, конечно.
Дюпен задумался.
– Впрочем, нет. Нет, все завтра. На сегодня хватит.
Было видно, что Кадег испытывает большое облегчение.
– Я уже иду, господин комиссар. Сегодня дежурит Монтнер.
– Монтнер?
– Да, это полицейский из Понт-Авена, товарищ Боннека и Аржваэлига.
– Отлично.
– Доброй ночи.
Они вышли из отеля и разошлись – Кадег повернул направо, Дюпен – налево.
Около половины первого Дюпен припарковал свой «ситроен» на узкой улице недалеко от дома. Большая стоянка, на которой он обычно оставлял машину, была огорожена в связи с завтрашним карнавалом. По улочке Дюпен прошел к набережной. Его дом был слева. Остановившись у мощной стены, обрамлявшей новый город, Дюпен долго смотрел в бесконечную черноту ночной Атлантики. На западе был виден маяк на Овечьем острове – Иль-Гленан, – луч которого быстро, но солидно и без спешки вращался, чертя круги в ночном небе.
Через четверть часа Дюпен крепко спал.
День четвертый
Дюпен заказал третью чашку кофе. Первые две не возымели на него никакого действия. Комиссар чувствовал себя усталым как собака. На ногах он уже целый час, а было только четверть восьмого. Не помог даже свежий утренний бриз, продувший его по пути в «Адмирал». Дюпен проснулся в половине четвертого утра, да так и не смог снова уснуть. То странное чувство, которое им вновь овладело, заставляло его снова и снова прокручивать в голове все разговоры вчерашнего дня. Он что-то пропустил. Пару раз он был, кажется, готов ухватить истину за хвост, но в последний момент она ускользала. Дюпен ненавидел такие ситуации.
К тому же еще эта страшная, свинцовая усталость, да еще и злость. «Фигаро» и в самом деле напечатала статью, и довольно большую. «Сенсация: найден неизвестный Гоген!» – гласил заголовок на первой полосе. «Больше ста лет эта никем не замеченная картина провисела на стене в ресторане» – это был подзаголовок. Дальше следовало несколько строк краткого изложения всей истории, а за подробностями читателя отсылали на третью страницу. Половина третьей страницы была занята интервью с Шарлем Соре и его фотографией, а другая половина – более подробным изложением истории знаменитой картины и ее крупной репродукцией. Интересны были акценты, расставленные Шарлем Соре в его рассказе. Естественно, только ему одному, Шарлю Соре, мир обязан этим великим открытием. Владелец одной провинциальной гостиницы – прямо это не говорилось, но явно подразумевалось – держал провисевшую сто лет на стене его ресторана картину, не имея, собственно, никакого представления о ее истинной ценности. Из-за такой преступной халатности картина подвергалась опасности повреждения. Естественно, что теперь «мы нашли главное из всех творений Гогена и, возможно, одну из самых значимых картин в истории мировой живописи».
Читать все это было невероятно противно. Соре рассказал и о том, как увидел картину в отеле. О том, что, вероятно, «она сыграла какую-то роль в убийстве хозяина гостиницы, владельца картины». Редактор оставил этот пассаж, однако не стал углубляться в дальнейшие подробности. «Проводится полицейское расследование». Это лапидарное высказывание газета не комментировала. Об убийстве Луака Пеннека в статье и интервью не было ни слова.
Событие стало достоянием гласности. Дюпен заметил, как при его появлении начали оживленно шушукаться между собой посетители «Адмирала», но комиссар настолько устал, что решил не обращать на это внимания. Жирар, естественно, тоже прочитал статью, но сказал лишь: «Ну и дела!» – здороваясь с Дюпеном, и «Ничего, все будет нормально», подавая первую чашку кофе.
Правда, о чем Соре говорил очень подробно, так это о намерении подарить картину музею Орсэ. «В нашем разговоре господин Пеннек высказал благородное намерение сделать картину достоянием всего мира – передать ее в дар музею Орсэ. Таково было его твердое желание». В интервью об этом было сказано дважды, и журналист в своих комментариях тоже несколько раз касался этой темы, и Дюпен сначала не понял почему. Потом до него дошло, что Соре поступил очень умно. Он хотел добиться гарантии того, что и после смерти Пьера-Луи Пеннека картина будет передана музею Орсэ. Этому дару не должно было помешать драматичное изменение обстоятельств – трагическая смерть владельца картины. Таким образом, Шарль Соре столь утонченным способом надавил на наследников, хотя и не знал, кому переходят права на картину и заверил ли Пеннек свою волю нотариально или нет. Соре хотел манипулировать наследниками, создать для них иную реальность по собственному усмотрению. Короче, он должен был так поступить, иначе все это начинание закончилось бы крахом. Если бы дарение не состоялось, Соре выставил бы себя на всеобщее посмешище. Дюпен невольно улыбнулся. Первое приятное ощущение за сегодняшнее утро. Когда Дюпен впервые встретился с Катрин Пеннек, на нее было практически нечем повлиять, абсолютно нечем. И вот теперь ситуация (при этом сам Соре об этом не знает) стала совершенно абсурдной и, судя по всему, таковой и останется. Собственно, картины не было, было лишь две копии. Соре ничего не знал о краже картины.
