Йорген Брекке - Царствие благодати
Завтра свершится небывалое. Мессер давно имел такое желание, но долго не мог решиться. Он пригласил только ближайших друзей — в первый раз во время вскрытия мессер собирался собственноручно препарировать труп на глазах у зрителей. Вскрытие проводили неофициально, поэтому труп они должны были раздобыть сами.
Анатомический театр являлся его собственным изобретением. Мессер долго вынашивал мечту о подобном сооружении. Замысел складывался постепенно, из ментальных образов и маленьких умозрительных набросков. В конце концов он смог нарисовать все целиком — оставалось только отнести рисунки Альфонсо, зодчему.
По воле мессера театр возвели на заднем дворе его падуанского дома. Он представлял собой круглый амфитеатр с тремя рядами скамей. Скамьи располагались друг над другом, и даже с самого дальнего ряда зрители хорошо видели сцену. Крыша у театра отсутствовала, чтобы глазу, следящему за исследованием тела, помогал дневной свет. В центре установили вращающийся стол и на него укладывали труп. Сооружение построили целиком из дерева.
По этому поводу мессер заметил:
— Такие строения должно возводить в камне. И место им на главной городской возвышенности, со скамьями для сотен зрителей. Не подобает анатомическому театру прятаться на заднем дворе, как наша простая постройка.
Алессандро снял с себя плащ и посмотрел на мальчика и цирюльника. Взгляд выражал прежнее спокойствие. Умные глаза вновь стали такими, какими мальчик их знал.
— Вчера вечером Альфонсо завершил свой труд, — сказал он. — Дело за трупом. После заката будет и он.
За городской стеной по дороге в Венецию, в часе езды на двуколке, находилось то, что местные жители с мрачной двусмысленностью называли Кладбищем невинных. Его и кладбищем-то назвать было трудно — просто кусок земли, огороженный каменной стеной. Сюда свозили бедняков, скошенных чумой в те годы, когда она так свирепствовала, что городские погосты при церквях уже не могли приютить всех мертвецов. Здесь же хоронили казненных преступников, самоубийц и всех остальных, чья душа почему-либо оказалась обречена на вечные муки.
В округе обреталось множество бродячих собак и воронов. Если кому занадобится человеческий труп — лучшего места не найти. Могилы копались неглубокие, сторожа — ненадежные, меток негусто. Мальчик уже наведывался сюда вместе с цирюльником. Своей ученостью мессер Алессандро во многом был обязан этому месту.
Не всегда случалась такая удача, что они находили целый труп. Но велика была у мессера жажда знаний, и потому довольствовалась она и костями без плоти, связанными одними сухожилиями, и одним-двумя мускулами, по случайности оставшимися на своем месте. Вместе с цирюльником мальчик очищал от гнили скелеты разлагающихся трупов. Однажды они раздобыли лопатку, плечо и кисть, на которой не хватало пальцев, и еще ногу. Увидев добычу, мессер в ту же ночь отправил их назад на поиски грудной клетки. На следующий день они, стараясь быть незамеченными и выбирая каждый раз новую дорогу, свозили кости в дом мессера Алессандро, так что под конец у него оказался почти целый скелет.
Вдвоем сидели они на стене, окружающей Кладбище невинных, каждый со своей лопатой, и болтали ногами, а солнце садилось у них за спиной. Цирюльник насвистывал песенку, которую они выучили в Германии. В ней пелось про лентяя, который ленился-ленился, да и заснул, а проснувшись, обнаружил, что заживо похоронен. Мальчик прислушивался к ночи.
Наконец они заметили, как к калитке за углом подкатила двуколка. Им было видно, как ходят задвижки. Оба спрыгнули со стены и остались стоять снаружи. Солнце пряталось за горизонт, темнота вступала в свои права. Они слышали, о чем разговаривают копающие с другой стороны стены. О казни.
Служанку приговорили к смерти за то, что она до смерти забила своего собственного ребенка, которого прижила неизвестно с кем. Ходили слухи, будто обрюхатил ее сынок хозяина, богатого местного торговца. Так или нет, а сегодня после обеда ее повесили на городской площади, и теперь два могильщика, болтая о пустяках и не обращая никакого внимания на труп, рыли могилу, глубокую ровно настолько, насколько им позволяла их куцая совесть. Им потребовалось не так уж много времени, и под конец разговор крутился вокруг жены одного из них, которая — «точно тебе говорю» — раздобыла на рынке знатного петуха. Главный вопрос заключался в том, куда его теперь пустить: на бои или на развод?
Когда могильщики наконец закончили и свою болтовню, и свою отвратительную работу, цирюльник с мальчиком услышали через стену, как запирается калитка и исчезает в ночи скрипучая телега.
Стену возводили не для защиты кладбища от расхитителей могил, а только для того, чтобы спрятать их от глаз прохожих, поэтому она была лишь немногим выше цирюльника. Легко перемахнув через ограду, они нашли место, где могильщики закопали труп. Оба знали: то, что они ищут, лежит неглубоко, долго копать не придется. Они не перекидали и дюжины лопат земли, как наткнулись на упругую плоть.
Цирюльник велел мальчику встать на колени и завершить остальную работу руками. Мальчик начал с того конца, где, по их мнению, находилась голова. Когда он разгреб рыхлую землю, показалось белое как мел лицо. Раскрытые глаза засыпало черной землей. Кожа была гладкой и холодной. Черные волосы сливались с окружающим мраком. Мальчик просунул руку ей под шею и приподнял голову. Мгновение он сидел, поддерживая руками мертвую голову, будто хотел ей что-то сказать. Долго смотрел на бледно-голубые губы. Его вдруг охватила печаль, равной которой он никогда прежде не испытывал, оказываясь рядом с трупом.
— Что ты застрял? Продолжай копать, — раздраженно поторопил его цирюльник.
Мальчик повиновался. Очистил от земли грудь, живот, бедра и ноги. Потом они подняли ее из могилы.
Чтобы перетащить труп через стену, понадобился трос. Цирюльник стоял снаружи и тянул за трос, пропущенный в подмышки тела, а мальчик толкал ноги. Наконец тело было переброшено за стену и крепко привязано к двуколке. Путь до города предстоял тряский. Прежде чем стегнуть осла, они закрыли ее покрывалом. Пока цирюльник закрывал ей лицо, мальчик смог его разглядеть. Служанка походила на его мать, которая осталась там, в Тронхейме. Мальчик задумался о том, заметил ли это сходство цирюльник.
На следующий день мальчику разрешили вымыться в бадье мессера Алессандро и натереть кожу самым лучшим оливковым маслом. После того как он высох и надел сухую и чистую одежду, его допустили к мессеру Алессандро в рабочий кабинет. Они уселись на два мягких стула по разные стороны стола. Мальчик все еще думал про обезьян торговца и поэтому вспомнил и другие истории об обезьянах, которые мессер ему рассказывал.
— Пожалуйста, расскажите об обезьяне из Александрии. — Мальчик потянулся к яблоку.
— Да-а, обезьяна из Александрии. — Мессер потер рукой гладко выбритый подбородок. Этим утром цирюльник славно потрудился, и у мессера был такой же гладкий подбородок, как у мальчика. Мессер взял сушеную фигу и стал пристально ее рассматривать, а потом положил в рот. Мальчик не сводил с него глаз затаив дыхание. Все, что делал мессер, выглядело таким глубокомысленным, будто даже малейшее движение руки имело тайное значение, пока непонятное мальчику. «Но однажды я пойму, — подумал он. — Придет день, и я сам буду думать так же». Он восхищался мессером. Не то чтобы он совсем не уважал цирюльника, но цирюльник его пугал. Не раз в немецком кабаке случалось мальчику видеть его норов. Цирюльник оправдывался тем, что у него внутри слишком много желтой желчи, и время от времени принимал снадобья из лекарственных трав и белого хлеба для обуздания внезапных приступов гнева. Ничего не помогало. В первый же праздник после лечения он мог затеять очередную драку. Правда, на мальчика он ни разу руки не поднял.
Но не только свирепость цирюльника его пугала. Мальчик видел, как цирюльник забавляется с другими мальчиками не старше его. В те разы, когда они снимали на постоялом дворе две комнаты, мальчик получал одну для себя, а в другую цирюльник приводил какого-нибудь сорванца. Свой счастливый талисман, своего спутника цирюльник и пальцем не трогал — таков был уговор. Но что теперь, когда счастье нашлось? Можно ли по-прежнему полагаться на цирюльника? Мальчик не знал. Но был убежден: можно положиться на мессера Алессандро. Он верил не доброму сердцу мессера, хотя и чувствовал теплое отношение с его стороны. Мальчик рассчитывал на его ум. От человека, всеми прочими частями тела которого правит голова, всегда знаешь, чего ждать. На мессера можно положиться, как полагаются на надежный аргумент.
— Тебе нравится история про обезьяну из Александрии, верно?
Мальчик кивнул.
— И не напрасно, — сказал мессер Алессандро. — В этой истории сокрыта удивительная мудрость. Я сам видел эту обезьяну. Обезьяну из Александрии. Обезьяну, которая умела писать все буквы греческого алфавита. Неделю пробыл я в этом городе, столь великом в прошлом, а теперь померкнувшем. В этом городе в незапамятные времена была собрана вся мудрость мира. Там я отыскал несколько необычайных книг. Немало беседовал я и с городскими медиками, которые первенствуют во многих областях и блестяще говорят по-гречески, хотя все они арабы и евреи. От одного из них я и услышал об искусном ремесленнике и торговце по имени Киншар Переписчик. Родом он был из Багдада, но жил в Александрии. У этого Переписчика наверняка имелись книги из тех, которые хранились в знаменитой старинной библиотеке еще до пожара. А ты меня знаешь, — сказал мессер таким тоном, что мальчик почувствовал гордость — он хорошо знает мессера, — ты меня знаешь. Я во что бы то ни стало должен был повидать этого Переписчика. Через несколько дней посланный слуга сообщил мне, когда состоится встреча. К сожалению, с книгами меня постигло разочарование. Все они оказались недавними списками, ни одного старше нескольких десятилетий. Я все-таки приобрел несколько хороших копий с трактатов Архимеда, которых у меня еще не было и где, по моему мнению, могло быть хоть несколько слов, действительно принадлежащих Архимеду. И все-таки, зайдя к Переписчику, я не зря потратил время. Он показал мне свой скрипторий. Это был один из лучших скрипториев, какие мне случалось видеть во время путешествий. В нем трудилась дюжина человек, и книг там изготовили не меньше, чем в городе у моего друга, книгопечатника Мануция.
