Фридрих Незнанский - Забыть и выжить
Утро было еще прохладным, с моря тянуло чуть знобящим ветерком, это уже береговой бриз сменил направление, ночами-то он дует с остывающего берега в море, а с рассветом — наоборот. Знания, мельком подумал Турецкий, из тех, далеких времен, когда любимая тетка еще лазала по яблоням да отрясала ветки тутовника, пятная землю чернильными пятнами приторно-сладких ягод, похожих на малину, но более крупных и иссиня-черных. Детство…
Он вышел к пляжу, сбежал на плотный песок, переходящий в гальку, и по самой кромке воды направился к навесам, под которыми, еще не разобранные отдыхающими, стояли лежаки. Кроме одного, что был в стороне. Вероятно, тот самый, старый, полуразвалившийся, до которого сторожам не было дела. На нем лежал раздетый человек, не исключено, что это Володя досматривал последний утренний сон.
— Володя! — закричал Турецкий, сложив ладони рупором. — Полковник!
— Я здесь! — Человек на лежаке перевернулся. — Кто меня спрашивает?
— Александр Борисович!
— Милости прошу!
Да, так и подобало бы ответить графу, к которому явился ожидаемый гость. Но неужели Володя и сегодня помнил об их вчерашнем уговоре? Интересный случай. Какая все-таки избирательная штука — эта память…
Александр Борисович поморщился: а вот на свою собственную память, оказывается, уже полагаться нельзя, записывать надо. Собирался же еще вчера найти координаты профессора Зильбера. Однако и его имя, и отчество неожиданно сами всплыли в памяти — конечно же Станислав Густавович! Вот как его зовут! Это значит, что он, отодвинув профессора куда-то в уголок сознания, тем не менее продолжал думать о нем. Ну что тут скажешь? Обязательно надо сегодня же созвониться… Если в книжке записан его телефон. А если нет, Ирке звонить, что ли?.. Нет, если ей позвонить — неважно, по какому поводу! — немедленно начнется процесс примирения, сопровождаемый, естественно, бесконечными взаимными упреками. «А тебе это сейчас нужно, Турок?» — фразой школьного еще приятеля спросил он себя. И со вздохом ответил: «Не нужно!» Лето, тепло, тетка рядом. Обойдемся пока…
От быстрой ходьбы Турецкий не задохнулся, это показалось ему хорошим признаком. И голова — в смысле головокружения — ни разу за последние дни не подвела, и ноги оказались достаточно крепкими для физических нагрузок. Значит, дело идет на поправку. И хрен с ними, с заключениями врачей, пусть Костя их читает на ночь глядя и делает глубокомысленные выводы…
Костя… Турецкий хмыкнул. Хорошо он врезал начальничку, по делу, а то они там, у себя, шибко самоуверенными стали. Ну, конечно, новый прокурор, очередная перетасовка: юстиция переместилась в прокуратуру, прокуратура — в юстицию. Удобно. И все — при деле. И каждый будет тянуть теперь за собой собственные «хвосты» — любимые кадры…
Нет, Питеру надо звонить, Питу Реддвею… «Глория» без Дениса — это уже совсем не фасон для невесты, как выражался брачный маклер из старого еврейского анекдота. А уж без Славки Грязнова — так вообще говорить не о чем, одно название, не отвечающее своему статусу… Впрочем, Костя Меркулов, вероятно, думает иначе, рассматривая чужую вотчину, как собственные владения. Но так на Руси всегда было: каждый, кто дорывался до княжения, немедленно считал, что «володеет» всем, «куды глаз достигает», а «куды» не достигает, другими словами, что «за лесом» находится, — то тоже мое! Бессмертный Гоголь, вечный Ноздрев…
Володя загорал. На сей раз он был не в брюках и сильно поношенной рубашке-ковбойке, а разделся до трусов. Мокрая же ковбойка сохла, разостланная на лежаке, в ногах. Аккуратным человеком был Полковник. Но вот фотографировать его для опознания в голом виде было не очень здорово. Куртку бы, что ли, накинул.
Володя советы Турецкого принял без возражений. Даже брюки готов был надеть. И мокрую ковбойку. Впрочем, подумал Александр Борисович, наверное, так будет и правильно: в чем ушел из дома, в том и будет опознан, а иначе как же? Словом, пришлось Полковнику одеваться и позировать — и в фас, и в профиль. Причем в полный рост и отдельно — только до пояса.
Но что было странным — и это сразу отметил для себя Турецкий, — просить Володю повернуться боком ему даже не пришлось. И когда Александр несколько раз — для верности — щелкнул его в фас, тот сам, без просьб, повернулся в профиль. Что здесь сработало? Какая память?
Если он действительно служил в органах — неважно сейчас каких, — то сам этот факт фотографирования в двух позициях говорил о том, что Володя был прекрасно в курсе того, какие следственные действия совершаются после задержания преступника. И какие два фото вклеиваются в уголовное дело обвиняемого. То есть к органам он, очевидно, имел непосредственное отношение, и в данный момент у него в мозгах просто сработал, как говорится, безусловный рефлекс.
Сфотографировавшись, будто это входило в какую-то программу, которая совершенно не касалась его, Володя тут же разделся и все вещи вернул на свои места — куртку и брюки свернул и сунул под голову, а рубашку разостлал на досках лежака. И улегся с очередной газетой, мгновенно потеряв к Турецкому всякий интерес.
Да, собственно, и говорить-то теперь уже было не о чем. И Александр Борисович решил, что терять время на бесплодные вопросы в ожидании столь же бессмысленных ответов не стоит. Попрощался и ушел. Точнее, сделал только первый шаг. Но Володя обернулся к нему, снял очки и, протирая их рукавом куртки, сказал:
— Если вы не сильно торопитесь, Александр Борисович, я хотел бы с вами посоветоваться по одному… м-м-м… щепетильному вопросу.
Неожиданно! Турецкий, в буквальном смысле, затормозил, то есть взметнул носком ботинка целый веер мелкой гальки. Вернулся, присел на край лежака, и Володя, естественно, подвинулся.
— Готов вас выслушать со всем вниманием! — Черт знает откуда, подумал он, вдруг возникает эта изысканность…
— Видите ли, — Володя сел рядом, спустив ноги на камешки, — я здесь, как вы могли заметить, постоянный посетитель. И привык на многое уже не обращать внимания. Как иногда говорят, глаза замыливаются, настолько все становится привычным, понимаете?
— Да, я согласен с вами полностью, — серьезно ответил Турецкий.
— Вот и сегодня, придя сюда ранним утром, я, скажу вам откровенно, не готов был отметить ничего необычного. То же море, то же солнце и тот же пляж с моим лежаком. Но, бросив невольно взгляд вниз — это при спуске, справа от лестницы, если вы не обратили внимания, уважаемый Александр Борисович… Э-э-э… одним словом, я обнаружил тело лежащего там человека. Ну первая моя мысль заключалась в том, что некто мог в нетрезвом состоянии упасть с лестницы… Или просто прилечь еще с вечера отдохнуть… Короче говоря, напрашивались разные варианты. И поскольку в это раннее время на пляже никого, разумеется, не было, я взял на себя смелость посмотреть, что случилось с гражданином…
— Где это? — быстро спросил Турецкий, приподнимаясь и глядя в сторону лестницы, ведущей с набережной на пляж.
— А вы не хотите дослушать?
— Разумеется, извините.
— Имея… э-э-э… скажем так, чисто профессиональный интерес, я поднялся повыше и, перегнувшись через балюстраду лестницы, увидел у самого ее основания, там еще густой кустарник, не только торчащие ноги в брюках и ботинках, но и часть спины. Причем видны они были только с одной точки, с той, где я стоял. Я ведь понимаю, что там, внизу, вполне могли остаться следы тех, кто бросил в кустарник это тело, поэтому близко подходить не стал. Обычно ведь — вы, вероятно, знаете — любопытные затаптывают те следы, которые могли бы дать возможность сыщикам обнаружить убийц.
— Простите, а почему вы решили, что этот человек убит? Может быть, сердечный приступ и он нуждается в помощи? Или действительно отдыхает?
— Поза лежащего тела не характерна для живого человека. Даже случайно упавший, поскользнувшийся, потерявший на какое-то время сознание человек, едва придя в себя, но не имея сил подняться, все же старается устроить тело как-то поудобнее. А здесь явно другой случай. Я думаю, что его либо сбросили сверху, с набережной, через парапет, зная, что внизу густой кустарник, а у идущих на пляж нет, как правило, интереса смотреть, что находится в тех местах, куда некоторые люди сбрасывают всякий мусор и бегают мочиться собаки. Не говоря уже о невоспитанных представителях рода человеческого. Подобное вы, возможно, и сами не раз наблюдали.
— И в чем же заключается ваш вопрос?
— Дело в том, что меня обуревают некоторые сомнения… Я подозреваю, что там все-таки труп.
И надо было сразу сообщить любому милиционеру. Но… Вот тут и появились сомнения. Во-первых, кто я? Да первые же подозрения падут именно на меня. Далее. Сейчас я — никто, но у меня появилась надежда вместе с вашим появлением, что этот вопрос может, в конце концов, как-то разрешиться. В случае же, если меня притянут даже в качестве свидетеля, можно считать, что все пропало.
