Николай Леонов - Потрошитель человеческих душ
— Лев, это же не доказательства? — с надеждой в голосе проговорил он. — Это же несерьезно.
— Что несерьезно, что, по-твоему, не доказательства? — строго спросил Гуров.
— Ну… эти платочки, капли крови.
— Камера видеонаблюдения станции метро снимала всех, кто в момент падения Чукановой находился на платформе. Специальная компьютерная программа опознала в одной из девушек твою дочь. С точностью в восемьдесят два процента.
— Восемьдесят два? Но это же не сто! — оживился Калинин. — И потом, там же всякие погрешности могут быть…
— Юра, мы отцифровали две фотографии Татьяны, которые оперативники в Рязани взяли у твоей жены. Восемьдесят два процента — это очень много, это почти точное совпадение. И потом, мы запросили в клинике Лозовского данные исследования крови Татьяны, она ведь сдавала там анализы. Кровь совпала с кровью на всех этих платках.
— Но почему, Лева, почему? — заорал Калинин и замолотил себя кулаками по голове. — Зачем ей это, она же девушка, а не монстр! Она моя кровь и плоть, она…
Он соскользнул со стула на пол и зарыдал. Зарыдал почти по-детски, с обидой, с отчаянием. Гуров стиснул зубы, но продолжал смотреть на старого школьного приятеля. Зрелище было не очень приятное. Всегда неприятно смотреть, как жизнь ломает и плющит человека, здорового мужика. Хотя здоровым он уже давно не был. Сейчас жизнь его не давила, а добивала. И самое страшное, что помочь ему было нечем, кроме как подать руку. А нужна она ему сейчас, эта рука?
Гуров встал, схватил Калинина за грудки и рывком поднял с пола. Толкнув его на стул, два раза сильно ударил по щекам и приказал:
— Приди в себя, Юра! Очнись! Возьми же ты себя в руки, черт…
Голова Калинина от ударов моталась как тряпичная, но взгляд сфокусировался на сыщике.
— Она больная, Юра, ты это помнишь? — рявкнул Лев. — Вот и думай о ней как о больном человеке. Близком тебе и страшно больном. Я не знаю, почему она это делала. Ответы надо искать в ее жизни, в ее детстве. Оттуда все наши страхи и комплексы. Миронова она просто, я думаю, узнала. В таком состоянии, а узнала. Там уже на уровне подкорки все произошло. Ему она отомстила, но неосознанно. А вот остальные… Я не знаю. Что-то с чем-то связано. Пожилые мужчины, любящие внучки! Я не знаю, что у нее за детская обида. Она же не из пистолета стреляла, она просто толкала, как тебе это сказать, отталкивала от себя. Это просто совпадение, что рядом было куда падать. А может, и специально в яму толкала. Я пока ничего не знаю.
— А девушка, парень? — стискивая кулаки, потребовал Калинин. — А кровь на платках?
— Девушка? Не знаю, Юра, — покачал головой Гуров. — С парнем догадываюсь, парень внешне такого же типа, что и Глеб Миронов. Внешне такого же типа. Наверное, ассоциация, некоторое сходство.
— Зависть, — вдруг сказал Крячко, глядя в окно, как к дому подъезжает полицейский микроавтобус. — Недолюбили, недодарили, недополучила. Помнишь, в метро? Чуканова с парнем прощалась, они целовались, смеялись, были счастливы. За несчастье свое она мстила счастливым, сама того не осознавая. Только ведь вы, Юрий, в самом деле правы, что это все косвенные улики, а не прямые. А для прямых нам Татьяну надо найти.
В дом, топая ногами, вошли эксперты и дежурный следователь.
— Здравия желаем, Лев Иванович! Можем приступать?
— Начинайте, — разрешил Гуров. — Ее комната на втором этаже справа. Комната ее отца вон за той дверью. Ноутбук тоже проверьте.
Юрка сидел с каменным лицом все время, пока проходил осмотр личных вещей Татьяны и его вещей. Он даже не спросил, почему осматривают и его вещи, на что Гуров готов был уже ответить, что дочь вполне могла что-то положить в вещи отца.
Потом эксперт вышел из комнаты Татьяны с вскрытой и наполовину пустой упаковкой носовых платков. В таких упаковках их продавали десятками на «оптовке». За столом напротив Гурова эксперт вытащил один из платков и долго рассматривал его с помощью каких-то переносных приборов.
— Скорее всего, это одна и та же партия, Лев Иванович, — доложил он. — Небольшой ткацкий дефект по правой стороне полотна. Утковая нить утолщенная. Такая же на двух из четырех изъятых с мест происшествия.
Гуров благодарно кивнул, эксперт при отце девушки не сказал «с мест преступления», и поднялся со стула:
— Знаешь что, Юра, поехали-ка ко мне. Что ты тут будешь делать один. Тут же с ума сойти можно.
— Я… ты меня арестовываешь?
— Не дури! Ты-то в чем виноват? Поехали, хоть на глазах у меня будешь. Ты как себя чувствуешь, сердце как?
— А ты как думаешь? — угрюмо ответил Юрка.
— Я думаю, что очень хреново. Одевайся, поедем. И потом, когда Таню найдут, ее все равно сначала ко мне привезут.
Гуров сидел за своим рабочим столом нахохлившись, как старый кочет. Он вполне сносно мог бы себя чувствовать на своем любимом диване. Самое место для того, чтобы думать, ждать. Но на диван нельзя, на диване сидит Юрка Калинин. Точнее, скорчился, ушел в себя, терзается. Он потерял жену, сына, теперь он теряет дочь и вторую жену. Вряд ли они будут дальше вместе жить, когда все это откроется. И так непонятно, почему Вероника столько лет держалась. Явно же тяготило ее все в этом доме. И останется Юрка совсем один. Сломленный, больной, усталый, никому не нужный. И надо будет как-то помочь ему, а как? Лозовский? Этот еще придет со своими «ахами» и «охами»! Психиатр хренов! Прошляпил, специалист…
А кто бы тут не прошляпил? Борис Моисеевич давно ведь сказал, что человек, а тем более мозг — тайна за семью печатями. Сколько его изучают, сколько уже открыли, а до сих пор продвинулись в его изучении на микрон. Вот и ругай психиатров. Хорошо, что они хоть что-то могут. Хоть интуитивно, гипотетически, а получается у них что-то. Да-а, профессия. Получилось — молодцы, герои. Не получилось — вполне закономерно, мы не виноваты.
Телефон на столе взорвался таким громким звонком, что Гуров не удержался и ругнулся. Первым делом он перевернул аппарат и чуть повернул рычажок, убавляя громкость звука, и только потом снял трубку:
— Гуров!
— Товар… э-э, Лев Иванович, — быстро поправился Афанасьев, помятуя, как Гуров не любит сочетания «товарищ полковник». — Отозвались трое, кто был тогда на платформе станции метро. Сейчас едут к нам в МУР, будем проводить официальное опознание по фото.
— Хорошо. Будут результаты — сообщишь.
Гуров повесил трубку и покосился на Калинина. Юрка сидел так, будто мира вокруг него не существовало. Наверное, его из состояния ступора могло вывести сообщение о дочери. Либо нашлась, либо… Хоть что-то! Отправить бы его сейчас, подумал Гуров, только куда? Ладно, он в таком состоянии, что не слышит ничего. А то сейчас еще…
В коридоре за дверью раздались шаги. Дверь распахнулась, и Крячко ввел в кабинет растрепанного и заметно похудевшего за эти дни Тыкву. Уголовник выглядел не столько испуганным, сколько опустошенным и потерявшим себя. Привык мелочью всякой перебиваться, на побегушках быть, а тут попал в такое серьезное дело, на такой уровень, что страшно стало. Таких авторитетных ребят потерял. Миронова убили, Креста арестовали, Катьку Северную тоже.
— Садись, Тыква, — велел Гуров.
Уголовник плюхнулся на стул и с мольбой посмотрел на полковника. Во попал парень! Не просто в полицию угодил и даже не в прославленный МУР, а сразу в МВД.
— Ты чего припух, парень? У нас принято отвечать, когда спрашивают. И на вопросы, и за поступки! — хлопнул Тыкву по спине подошедший Крячко.
— Сейчас мы тебе покажем несколько фотографий, — начал Гуров. — Твое дело сосредоточиться, внимательно посмотреть на них и рассказать, знаешь ли ты кого из предъявленных тебе лиц, видел ли когда, встречался ли. Понял меня?
— Д… — кивнул Тыква, который от напряжения даже не смог произнести гласного звука, проглотив букву «а» вместе с комком в горле.
Крячко вытащил из своего стола стопку фотографий и стал их выкладывать по одной на столе перед Тыквой. Уголовник таращился на лица, и было видно, что мысли его не работают, как положено, а трепыхаются, как тряпье на ветру на деревенском заборе. Гуров скрипнул зубами, встал и отошел к окну, чтобы не мешать опознанию. Крячко что-то вполголоса объяснял Тыкве, кажется, даже успокаивал.
Фотографий было не так много — всего пара десятков. Но среди них было фото Татьяны Калининой, Оксаны Чукановой, даже фотографии Алины Игониной и Катьки Северцевой. Последняя там находилась для того, чтобы Тыква чисто психологически смог начать хоть кого-то узнавать. Одну узнает, значит, процесс в голове наладится, мыслительные функции восстановятся в каком-то объеме. Фото Игониной положили просто на всякий случай, чтобы проверить, а знал ли Тыква ее, встречался ли с ней, настолько ли она часто бывала у Северцевой, что даже Тыква ее видел.
А вот фото погибшей студентки Чукановой положили с умыслом. Во-первых, для количества, во-вторых, на случай, если Тыква что-то знает об этом преступлении. Если это было преступление… все-таки. Гуров боролся с собой, но объективно, кроме косвенных улик, ничего не было. Но и косвенных было столько, что они перевесят все остальные. Не для суда, правда, а для оперативного розыска. Для суда даже добровольное признание не является прямой уликой и доказательством вины.
