Александра Маринина - Стилист
– Что, наши прославленные сыщики разучились работать с задержанными? Навыки ведения допроса полностью утрачены? Как вести внутрикамерную разработку – тоже благополучно забыли? – нехорошо усмехнулся генерал. – Или вы ждете, когда он соберется еще кого-нибудь похищать, чтобы взять его с поличным и не мучиться с доказыванием? Вы хоть понимаете, что произойдет завтра? Завтра в газетах появится сообщение о том, что в городе идет охота на еврейских детей, а правоохранительные органы сидят сложа руки и молча взирают на этот кошмар. Более того, эти органы, оказывается, даже не в курсе того, что происходит. Это будет завтра. А послезавтра знаете что случится? Не знаете? Так я вам скажу. Послезавтра найдется умник, который обвинит в этом коммунистов, припомнив сталинские антиеврейские репрессии и брежневский антисемитизм. Коммунисты, которые никакого отношения к этому не имеют, станут возмущаться и требовать сатисфакции от обидчиков и решительных действий по разъяснению ситуации от нас. Они станут утверждать, что все это – гнусные инсинуации главного соперника по предвыборной гонке. Выборы на носу, скандал будет – не приведи господь. И никому вы никогда не сможете объяснить, почему Черкасов до сих пор ходит на свободе. Виктор Алексеевич, не испытывайте моего терпения. Через час доложите мне о задержании Черкасова, пока катастрофа не разразилась. Вы меня поняли?
– Я понял, – холодно ответил Гордеев. – Но я прошу вас предоставить мне право самому решать, когда наиболее целесообразно производить задержание. Я считаю, что еще рано это делать. Если вы назовете мне имя этого сверх меры осведомленного журналиста, я сделаю все возможное, чтобы с ним договориться. Я объясню ему, почему не нужно печатать эти сведения.
– Да там полный зал был журналистов! – снова вскипел Руненко. – Спрашивал один, а слышали-то все! Вы что, собираетесь всем им рот заткнуть? Короче, Виктор Алексеевич, обсуждать тут нечего. Через час Черкасов должен быть задержан. Это приказ.
– Товарищ генерал, я настаиваю на своей позиции, – жестко сказал Гордеев. – Вы должны понимать, речь идет о мальчиках, которые еще живы и которых нужно найти. Это не моя прихоть и не упрямство, это здравый смысл и нормальное человеческое сострадание. Возможно, они больны, они нуждаются в помощи, и, если Черкасов сам не приведет нас к месту, мы можем искать его так долго, что, когда найдем, – будет уже поздно.
– Но ведь, насколько я понял, вы не уверены в том, что в данный момент он кого-то прячет. У вас нет таких сведений.
– Нет, – согласился Гордеев. – У нас есть только основания подозревать. В настоящее время в розыске по заявлению родителей находятся четыре человека, которые могут оказаться жертвами Черкасова. Но мы не знаем, действительно ли это так или они пропали при совсем других обстоятельствах. Сейчас ведется интенсивная работа по установлению всех обстоятельств исчезновения именно этих четырех мальчиков и юношей. Если мы будем уверены в том, что они не у Черкасова, я готов пойти на то, чтобы его задержать. Мы придумаем, как и где искать доказательства против него. Но я должен быть уверен, что ни один потерпевший не пострадает из-за нашего поспешного задержания.
– Ну хорошо. – Генерал пожевал губами, задумчиво постукивая пальцами по столу. – Хорошо. Вы меня убедили. Газеты выйдут только завтра утром. По крайней мере до завтрашнего утра можно подождать. Если завтра в прессе ничего не появится, можно будет подождать еще день. Готовность к задержанию должна быть постоянной. Поручите кому-нибудь отследить газеты в тот момент, когда они поступают утром в продажу. Если хоть одно слово напечатано про этих мальчиков – немедленно давайте сигнал к задержанию. Поверьте моему опыту, максимум через полтора-два часа после выхода газет раздастся звонок из какого-нибудь высокого кабинета. К этому моменту мы должны иметь возможность ответить, что преступник задержан. Все, Виктор Алексеевич, больше я ничего для вас сделать не могу. Если бы не уважение к вашему профессиональному опыту, я бы и на эти уступки не пошел. Мы договорились?
– Так точно, товарищ генерал, – отчеканил Гордеев, сделал строевой поворот и направился к двери.
– Виктор Алексеевич! – окликнул его Руненко.
Гордеев так же четко повернулся к нему лицом.
– Слушаю, товарищ генерал.
– А характер незачем мне тут демонстрировать. Этим можете заниматься у себя дома, на кухне. Идите.
Гордеев прикрыл за собой дверь так тихо, что Руненко почудилось, будто он изо всех сил хлопнул ею.
* * *Он сидел перед Настей, багровый от ярости.
– У кого-то из нас оказался слишком длинный язык. Знаю, что не у меня, и надеюсь, что не у тебя. У кого?
– Коротков и Коля Селуянов исключаются, – быстро ответила она. – Им можете верить, как самому себе.
– Тогда кто же? Свалов?
– Похоже, – кивнула Настя. – Больше некому.
– Вот дурак! – в сердцах выдохнул Виктор Алексеевич. – Ну что ему неймется? Ведь просили же, убеждали, объясняли по-человечески. Ну как так можно! Ладно, процесс отрывания ушей отложим на потом. Сейчас быстро беги в пресс-службу, возьми список всех журналистов, аккредитованных на сегодняшнем брифинге. И выясни обязательно, кто задавал вопрос про Черкасова. Надо попробовать с ними договориться, если это вообще возможно.
Но это оказалось, конечно, невозможно. Представителей средств массовой информации на брифинге было слишком много, чтобы можно было попытаться собрать их вместе и в чем-то убедить. Не говоря уже о том, что больше половины из них просто не было на месте, по крайней мере дозвониться до них не удалось.
– Плохо, – зло сказал Гордеев. – Хуже некуда. Сами виноваты, доверились мальчишке. Хорошо, что Руненко еще про телевидение не вспомнил, он говорил только о газетах, которые выйдут не раньше завтрашнего утра. А ведь по телевизору каждый день всякие милицейские хроники и репортажи передают по разным каналам. Так что жди, деточка, мы об этом деле еще сегодня услышим. Черт бы их всех взял с их любовью к сенсациям! Лишь бы тиснуть громкое словечко, лишь бы газета продавалась, а на остальное им всем плевать. Ничего не попишешь, придется задерживать Черкасова сегодня вечером. Я дам команду. А ты, дорогая моя, хватай ноги в руки и ищи того журналиста, который больше всех знает. Может быть, этот дурак Свалов ему много чего нарассказывал, так пусть хоть об этом молчит. Поняла?
Насте повезло хотя бы в этом. Журналиста популярной ежедневной газеты Гиви Липартию ей удалось разыскать в течение двух часов – он спокойно сидел в своей редакции и готовил материал для завтрашнего номера. Но понимания в нем она не встретила. Более того, Липартия держался откровенно враждебно и высокомерно.
– Я прошу вас сказать мне, откуда вы узнали о деле Черкасова, – сказала ему Настя, но по его лицу уже видела, что ничего он ей не скажет.
– Я полагаю, что, если бы я спросил вас, откуда вы черпаете свои оперативные данные, вы бы мне тоже не ответили.
Что ж, она его понимала. У нее было свое дело, за которое она радела, у него – свое. И в данном случае интересы их не совпадали. Он сидел перед ней, такой невозможно элегантный и надменный, холодно глядя на нее огромными черными глазами, как на полотнах Пиросмани. Липартия был дьявольски красив и, по-видимому, хорошо знал это. Во всяком случае, скромно одетая невзрачная женщина, пришедшая к нему в редакцию, не вызывала у него никаких эмоций, кроме насмешливого недоумения и легкого раздражения оттого, что ради нее пришлось оторваться от работы.
– Гиви Симеонович, вряд ли имеет смысл делать тайну из очевидных вещей. Вам рассказал об этом Геннадий Свалов, несмотря на категорический запрет разглашать оперативную информацию и обсуждать проблему с кем бы то ни было. Он совершил служебный проступок и будет за это наказан. Но я прошу вас выслушать меня, потому что у нас есть очень веские причины не предавать дело Черкасова огласке. Вы журналист, и вы наверняка сами понимаете, какие последствия могут произойти из безосновательного разжигания скандала вокруг еврейской темы.
– Я не считаю это безосновательным. Гибель еврейских мальчиков – достаточное основание для этого. Вы не находите?
– Нет, – твердо сказала Настя. – Я не нахожу. Если вы посмотрите статистику, то увидите, что гибнут юноши всех национальностей, всех без исключения. Но почему-то смерть десятков чеченцев, армян, татар или лезгинов не побуждает вас браться за перо. А что евреи? Они особенные? Им судьбой заказано умирать от рук преступников? Или дело в том, что еврейский вопрос как один из наиболее болезненных даст вашей газете возможность порезвиться на своих страницах?
– Вы напрасно пытаетесь меня оскорбить. И не передергивайте. Речь идет не просто о смерти еврейских мальчиков от рук преступников, а о маньяке, целенаправленно их убивающем. Если бы я узнал о том, что ваш Черкасов похищает, насилует и убивает татарских или лезгинских мальчиков, моя реакция была бы точно такой же.
