Леонид Замятин - Эффект «домино»
Не выносящий надрывного женского плача, я поморщился и вышел из зала, чтобы переждать в прихожей всплеск трагических эмоций. С женщинами остались Горявский и Макаров. Пока судмедэксперт знакомил меня с предварительными результатами осмотра тела, протяжные тоскливые звуки в зале стихли. Я открыл дверь. Горявский, склонившись над теткой и о чем-то выспрашивая, пытался привлечь ее внимание к себе. Макаров же с Нуждовой находились возле окна. Он что-то пытался втолковать ей, и что самое интересное, его рука лежала на плече молодой особы. При моем появлении Горявский выпрямился, а Макаров убрал с плеча руку и даже отошел на шаг от девицы.
— Ну что? — спросил я.
— Выясняем, — отозвался Макаров, а Горявский, скроив страдальческую мину, помотал головой, намекая этим жестом на невменяемость тетки погибшей.
Пришлось мне склониться над креслом. Женщина медленно подняла голову. В замутненных от слез глазах — боль. Я чувствовал ее состояние, знакомое каждому, кто терял в жизни близкого человека, причем нежданно, но слов для выражения сострадания не мог отыскать. Проникновенных слов. Вот так и скорбим мимоходом, вернее, черствеем с каждым таким случаем, постепенно превращаемся в холодных профессионалов.
— Вы можете говорить? — мой голос скорее жесток, нежели участлив. — Ваше имя, отчество, пожалуйста.
— Антонина Петровна Колмыкова.
— Марина доверяла вам все свои тайны?
— Ну, все, не все, а совета частенько спрашивала, да и просьбы были.
— Вы знаете, где хранятся у нее драгоценности, валюта?
— А ее убили из-за них? — молниеносно ответила она вопросом.
— Мы хотим это выяснить.
— Да, Марина доверила мне этот свой секрет, как она выразилась, на всякий случай. Кто же ведал, что этот случай так нежданно наступит… — ответ прозвучал твердо, без раздумий, хотя и со слезой.
— А вы в курсе, где хранила Марина драгоценности и валюту? — обратился я к застывшей возле окна Нуждовой.
Вопрос, по-видимому, оказался для нее внезапным. Она растерялась и ответила испуганно:
— Я? Нет. Зачем мне это?
— И подруга не показывала вам свои украшения?
— Показывала, но я никогда не интересовалась, где она их хранит, — голос молодой особы окреп, звучал уже уверенно. Судя по всему, она быстро оправилась от растерянности.
— Ну, а вы тайники показать можете? — вновь перенес я внимание на Антонину Петровну.
— Да, конечно.
Она с трудом поднялась из кресла и подошла к стенке из красного дерева. Открыла дверцу с торчавшим в ней ключом. Вынула шкатулку, приподняла крышку.
— Она пуста, — в замешательстве проговорила Антонина Петровна.
— Что в ней хранилось? — опередил меня Горявский.
— Ее повседневные украшения.
— Вы сможете их описать? — поспешил с очередным вопросом следователь прокуратуры.
— Попробую. В случае чего, Олечка мне поможет, — она показала рукой в сторону молодой особы.
— Давайте сделаем это несколько попозже, — вновь взял я инициативу в свои руки. — Кроме повседневных, у нее были еще ювелирные изделия?
— Да, имелись.
— И вы знаете, где они хранятся?
— Да. Марина, как я уже говорила, на всякий случай, доверила мне и этот свой секрет, — и Антонина Петровна двинулась в сторону прихожей. Мы — за ней.
Дверь в спальню по-прежнему была открыта, а на тело убитой хозяйки квартиры наброшена простыня. Антонина Петровна приостановилась и, вытянув руку, стала искать опору. Я подхватил ее за плечи, завел на кухню и усадил на маленький диванчик. Дал ей немного прийти в себя. Однако торопить события вопросом не пришлось.
— Откройте тот пенал, — проговорила она и показала подрагива-ющей рукой на стоявший в углу высокий кухонный шкаф.
Я выполнил ее просьбу.
— Освободите среднюю полку от посуды, — последовало новое приказание.
Мне пришлось вытащить из шкафа часть кухонной утвари на стол.
— А теперь выньте саму полку и дайте ее мне.
Я выполнил требуемое. Полочка оказалась, несмотря на небольшую, порядка двух сантиметров, толщину, довольно-таки увесистой. Антонина Петровна положила полку себе на колени и взяла с кухонного стола нож. Она сдвинула с места торцевую планочку, а затем и вытащила ее. Полка оказалась пустотелой внутри. Но стоило Антонине Петровне перевернуть ее и слегка потрясти, как оттуда посыпались кольца, кулоны, перстни, цепочки и прочие ювелирные украшения.
— Все на месте, — констатировала женщина.
— Больше тайников нет? — осведомился я.
— Еще один, там же, — она протянула руку к тому же шкафу, — под нижней полкой.
Нижняя полка являлась составляющей каркаса шкафа и была прикреплена уголками с помощью шурупов.
— Уберите планку, планку уберите, — подсказала женщина.
Я понял, о чем идет речь: о дощечке, закрывающей пространство между полом и нижним основанием шкафа. Планка оказалась прикрепленной с помощью магнитов, и вытащить ее не составляло большого труда.
— Засуньте в нишу руку, — потребовала Антонина Петровна и пояснила: — Там снизу должна быть прикреплена клейкой лентой валюта. Много.
Пришлось опуститься на колени и даже коснуться плечом пола. Я зашарил рукой в поисках пачек денег, но вытаскивал лишь обрывки ленты. Добросовестно обследовав все, проговорил:
— Здесь ничего нет.
— Господи, значит, из-за них Марину порешили, — Антонина Петровна сложила руки на груди и закрыла глаза. На бледноватые губы скатились две слезинки.
— Может быть, она сама их забрала? — засомневался Горявский. — Допустим, на приобретение партии товара.
— Нет-нет, — покачала головой, не открывая глаз, женщина.
— А в банк она не могла их положить? — продолжал допытываться следователь прокуратуры.
— Нет, тут у нее хранились деньги «на черный день», — Антонина Петровна вытерла кончиками пальцев слезы.
— Вы не могли бы назвать сумму? — поинтересовался я.
— Нет, но много. По моим понятиям, очень много, и все в долларах.
— А о тайниках вы никому не рассказывали? — подкинул очередной вопрос Горявский.
На подозрительность следователя в широко открывшихся глазах женщины сначала промелькнул испуг, затем застыло выражение обиды. Я недовольно поморщился. Вопрос, конечно, уместный, но задавать его следовало в иной плоскости, не напрямик. А так можно было ожидать всего, вплоть до истерики. Однако мои худшие опасения не сбылись: женщина сумела справиться с душившими эмоциями, хотя ее речь прозвучала прерывисто, несвязно и со слезами:
— Да что я… Нет, никому не рассказывала… Вы за кого меня принимаете… Клянусь светлой памятью Марины, никому… Она же мне как дитя родное…
Ближе к вечеру, когда уже имелись данные экспертиз, я подвел итоги дознания. Для меня они были не особенно утешительными. Подозревать в причастности к преступлению можно было кого угодно: и соседку, и тетку, и подругу, и неведомых мне Кешу с Лешей, — но против каждого из них не имелось ничего изобличающего. Положение вырисовывалось скверное: на моей шее мог повиснуть очередной «глухарь». Полагаться на удачу в сложившейся ситуации — это то же самое, что опустить руки и смириться с поражением. Но — не позволяло самолюбие. Я был уверен почти на все сто процентов, что убийство совершил мужчина, причем во время любовной игры, а значит, хороший знакомый жертвы. Правда, последнее я допускал с некоторой натяжкой, исходя из положения тела, из того, что одежда была сложена на тумбочке, и в квартире царил полнейший порядок. Если бы обманным путем ворвался налетчик, то картина преступления наверняка предстала бы иной. Итак, знакомый мужчина — вывод не бесспорный, но все-таки дающий надежду и указывающий путь дальнейших действий. В моем распоряжении два имени: Кеша и Леша, как два маячка в безбрежном море версий.
III
Появление Алешина у меня в кабинете — не редкость: чаще наведывался по работе, реже наносил, как он сам выражался, «визит вежливости», дабы справиться о здоровье, о планах, о перемене в личной жизни. Но не припоминалось, чтобы он заходил ко мне с улыбкой, да еще таинственной. Все говорило в пользу того, что он приволок какую-то неза-урядную новость, причем приятного содержания.
— Как жизнь холостяцкая? — поинтересовался он, скорее для проформы, подавая мне руку.
— Женщин ласкаю лишь во сне, — отшутился я.
— Кстати, о женщинах. Идем мы тут как-то с Чегиным и такую женщину встретили! Хочешь, познакомлю? Необыкновенная, красивая, душевная, обходительная, умная, — восторженно охарактеризовал Алешин неведомую мне особу.
— Что-то многовато для одной, — засомневался я. — А вообще-то, тронут до слез вашей заботой, — и я притворно всхлипнул. — Но, извини, спутницу жизни подберу как-нибудь сам… Идешь ты, значит, с Чегиным, — повторил я за ним, но следом дурашливость слетела с меня, и я переспросил: — С Чегиным?
