Алексей Макеев - Неслабое звено
Оказалось, что украдена была не одна, а пять икон, но четыре – раньше и без столь печального финала, как с трупом сторожа. Поэтому пропажа их оставалась до последнего времени незамеченной – на соответствующих местах оказались прекрасно выполненные копии, подделки. Эту же, последнюю, копировать не пытались, утащили без всяких сложностей.
– И почему? – поинтересовался Крячко, которого рассказ Гурова заинтересовывал все больше и больше.
– Вот я у Орлова то же самое спросил.
Выяснилось, что церковь была старинной, построенной еще в XVIII веке по проекту самого Николая Львова. А иконы для нее писал его друг, знаменитый наш российский живописец – портретист Боровиковский. Те самые четыре первых – как раз его работы. Они тоже представляют собой громадную культурную, да и материальную ценность. Но все же не такую, как последняя. Появилась она в ограбленной церкви недавно, менее полугода тому назад, а до того висела в другом московском храме – Ризоположения, что на Донской улице.
– Почему икону переместили из одного храма в другой, не знаю, – пояснил Орлов, – да и не важно нам это. По каким-то внутрицерковным соображениям, которых нам с тобой, Лева, все равно не понять. Но она совершенно особого, как мне эксперты наши объяснили, письма. Они говорят, что знаменитая эта тверская школа своей самобытностью обязана особенным же тверским краскам – «землям», полученным из местных минералов. Они-то и придавали иконам и фрескам ни на что не похожий колорит.
– Понял, – задумчиво отозвался Гуров. – Не больно-то подделаешь. И, самое главное, преступник об этом перемещении узнал. Значит, у него был во внутрицерковной среде сообщник. Или… Или он сам из этой среды.
– Именно, – согласно кивнул генерал. – Причем обрати внимание: из того храма икону красть не пытались, а из этого, по проторенной с иконами Боровиковского дорожке… Значит?
– Сообщник или сам преступник связан как раз с Духосошественской церковью. А… С первыми четырьмя? Как обнаружили-то? Что, тоже оперативная информация?
– Она самая, – коротко отозвался Орлов. – Потом проверили наши эксперты плюс параллельно ребята-реставраторы с Большой Ордынки. Ну, и отца Михаила пригласили, он в церкви главный. Все точно.
– Но все равно, Петр, – Гуров пожал плечами в некотором недоумении, – чего-то до меня не доходит – при чем тут мы? История, конечно, поганая, но…
– Это она сейчас поганая, – мрачно сказал Орлов, – а станет архипоганой, если…
Дойдя до этого момента, рассказа Гуров специально сделал паузу, желая подхлестнуть интерес «друга и соратника». И не ошибся, конечно.
– Если что? – жадно поинтересовался Станислав, закуривая очередную сигарету. – Ты меня, Лев, своим пересказом ваших с генералом художественных штудий вконец заинтриговал. Что Орлову еще его «внедренка» напела?
Так вот, по пресловутой оперативной информации выходило, что первые четыре иконы были похищены с целью вульгарной наживы. Скорее всего, они уже проданы вором в частные коллекции; возможно, за рубеж. Хотя и у отечественных новорусских толстосумов подобное «коллекционирование» в большую моду входит. А вот пятую, тверскую, самую ценную и старинную…
Тоже, конечно, сперли не для того, чтобы дома в красный угол поставить и лампаду перед ней возжигать. Для наживы, для перепродажи… Но вопрос – кому? И тут по всему выходило, что очень уж мерзкая личность могла выступить в качестве покупателя иконы. Кто конкретно этот человек, орловский «тихушник» точно не знал. Или не сказал – страх, знаете ли… Ясно было одно – у предполагаемого покупателя громадные деньги и весьма неустойчивая психика. Не просто неустойчивая. Был он, по словам информатора, когда-то клиентом Института Кащенко. Плюс бешеное озлобление к России и православию. Кажется, не русский. С Кавказа. Точно известно, что в живописи вообще и в иконах в частности разбирается великолепно. Скорее всего – сам коллекционер. И тут начиналась полная паранойя. В его планы входило вывезти икону – почитаемую, намоленную, подлинную православную святыню – не то в Чечню, не то в Ингушетию. И там порубить ее топором. Или сжечь. Лично и публично. При большом стечении народа и, почти наверняка, перед телекамерами. Да с соответствующими комментариями: этакое террористическое глумление. Или глумящийся террор. Кому как больше нравится.
Пока речь шла об иконах Боровиковского, над которыми, по крайней мере, никто глумиться не собирался, никакой «оперативной информации» Петр Николаевич Орлов не получал. И впредь не получил бы. Но… Даже среди «ссученных» блатняков не совсем, видать, исчезли страх божий и элементарная совесть. А может, все совсем просто – орловский информатор оказался верующим человеком. По крайней мере, так думал Гуров, понятия не имея, кто конкретно передал генералу сигнал тревоги. Ведь в криминальном мире искренняя вера – это не такая уж редкость. Вот и не выдержал: представил, как будут издеваться над святым образом, – решил экстренно связаться с генералом, хоть до того, скорее всего, молчал годами. Известно ведь, что к «святокрадам» у блатных с досоветских еще времен отношение брезгливое, за настоящих, «правильных» воров их не держат! А уж тем более – такое!
– Ты только представь, Лев, какой это вызовет резонанс! Наши доблестные правоохранительные и так уж только ленивый не полощет на всех перекрестках, – со злой обидой в голосе сказал генерал. – А с таким подарочком все эти шавки из СМИ вовсе из шкуры выпрыгнут! А Президенту каково будет?! А Патриарху?! Национальную православную святыню украли из столичного храма, при этом убив человека, и… топором! Топором по святыне-то! Кроме того, я, знаешь ли, патриотом себя числить привык. Ты, надеюсь, тоже. Словом, нельзя этого допустить!
– Да-а… – протянул Гуров. – Все я понял. Согласен с тобой, Петр. Нельзя. А… Не поздно?
– Надеюсь, что нет. Такие сделки тоже за один-два дня не проворачиваются. И, самое главное, – не было здесь предварительного заказа. Просто эта сволочь узнала по криминальному базару о краже. И заинтересовалась, по слухам. И готова любые бабки платить, пас-скуда. Пока еще они с ворюгой друг на друга качественно выйдут… А недоверие в этой среде – ну, да сам знаешь! Да пока столкуются… Нет! Мы не опаздываем. И должны опередить!
– А опережать буду я, – мрачно отозвался Гуров.
Подумав при этом: «До чего же неохота связываться с церковью и церковниками… А ведь придется. Корни преступления в этой, а не в какой другой среде. Их и допрашивать, за ними и наружку устанавливать, и все остальные оперативные прелести… С того же отца Михаила, пожалуй, и начиная. А я… До сих пор не знаю, как к ним относиться. И к тому, что они проповедуют».
– До чего же неохота связываться с церковью и церковниками! – досадливо сказал Орлов, который раз вызвав у Льва жутковатое чувство: «Ну что он, мысли мои читает, что ли? Мистика какая-то!»
Они с Орловым прекрасно понимали друг друга – ведь оба сформировались в те времена, когда слово «бог» писать с большой буквы было не просто непринято, а чревато… И отношение к церкви как институту, как организации, у двух этих умных, честных и много чего в жизни повидавших людей было ох каким непростым. Двойственным.
Конечно, профессия Гурова и Орлова была такова, что поневоле задумаешься о чем-то, что выше человека и его разума. Обычная интеллектуальная честность заставляла признать: мир куда сложнее, чем его картинка в учебнике научного атеизма. Но оба старались таким мыслям особого хода не давать.
Иначе как ведь получается? Они и их друзья всю свою жизнь в меру сил боролись с конкретным злом. В любой религии, а уж в христианстве – более чем противодействие злой воле нравственно оправдано! Однако оно не должно переходить ту грань, когда само становится источником нового зла. Но!.. Именно эту грань логически установить невозможно. Тогда, если углубляться в такие проблемы да вечные вопросы, с оперативной работой нужно прощаться. Уходить в монастырь. Иначе сгоришь от угрызений совести, от сомнений – а имел ли ты нравственное право застрелить бандита? А вдруг это большее зло – он ведь, бандит, тоже божье творение. То-то и оно…
Церковь учит, что в рамках наличной – падшей – человеческой натуры и природы вещей этого мира надежды на земную любовь, «мир земной» тщетны.
Пожалуй, что в этом была горькая правда. Но внутренне согласиться с ней Лев не мог. Не хотел. Потому как такое согласие обесценило бы все, что он любил, чем жил. Гуров-то как раз дрался за земную любовь, за «мир земной», за то, чтобы крови и грязи стало меньше.
Но как же тяжело бывало иногда… Когда приходило ясное осознание, что все его усилия – да что там его! – а Стасика? а Орлова? а всей их могучей организации да плюс родственных, тоже весьма нехилых контор – как вода в песок! Ладно бы – вода… А то – напополам с кровью!
…Хорошо знал Станислав Васильевич Крячко своего друга, действительно хорошо. Он сразу почуял, что погружается Гуров в какие-то очень невеселые раздумья, что беседу свою с Орловым пересказывает ему уже вполне автоматически. Так, информирует… И о причине догадался Стас тоже сразу, благо ему похожие мысли не раз и не два в буйную головушку сыщика-профессионала приходили.
