Алексей Макеев - Неслабое звено
Лев устало улыбнулся друзьям, подумав, что даже двум этим самым близким людям он не скажет ничего об окончании разговора с Александрой Бурновой.
* * *Тогда, уже получив от Александры аккуратно упакованную в полиэтилен икону, он спросил ее:
– Саша, зачем вам все это было нужно? Что, денег вам не хватало? Нет, не хотите – не отвечайте, но тогда и я не окажу вам некоторой любезности – так, напоследок. Ох, как моя любезность вам может понадобиться…
– Я хотела почувствовать себя человеком. Игроком, а не пешкой. – Злое бешенство в ее глазах сменилось такой же злой усталостью. – Нет, не деньги. Даже не власть над этими одноклеточными. Я хотела стать выше, больше, подняться над быдлом, над толпой! Да разве вам понять…
– Отчего же не понять. – В голосе Гурова звучало такое бесконечное презрение, что глаза Александры округлились. – Выше, говорите? Я вам, Саша, одну легенду расскажу. Один к одному про вас. Не помню, чья она, давайте считать, что кхмерская – тигры там… дикобразы… Какая же вы, Сашенька, дура! Нет, послушайте.
Пристально глядя в глаза собеседнице, Гуров тихо, размеренно заговорил:
– Захотелось кролику подрасти. Вроде вас он был, Саша, этот кролик… Так сильно захотелось, что дошел он до самого бога. Вы бы не побоялись, и он добрался… – легенда все-таки!
Бог обещал исполнить его желание, если кролик принесет ему шкуру тигра, шкуру обезьяны и шкурку дикобраза.
Пошел кролик к тигру.
– Бог доверил мне одну тайну, – сказал он вполголоса.
Тигр захотел узнать эту тайну, и кролик открыл ему, что приближается ураган.
– Я спасусь, потому что я маленький. Я спрячусь в любую щелку. А что будешь делать ты? Ураган тебя не пощадит.
Тигр очень испугался.
– Но я знаю, как можно тебя спасти, – продолжал кролик. – Найдем дерево с крепким стволом, я привяжу тебя к нему за шею и за лапы, и никакой ураган тебе будет не страшен!
Поблагодарил его тигр и позволил привязать себя к дереву. А кролик убил его ударом дубины и содрал шкуру.
Дошел кролик до дерева, на котором сидела обезьяна, и остановился под ним. Взял за лезвие нож и стал рукояткой бить себя по шее. И при каждом ударе хохотал. Насмеявшись вдоволь, положил нож на землю и ускакал.
Но ускакал не далеко, а спрятался за веткой дерева и стал наблюдать.
Обезьяна сразу же спустилась с дерева, осмотрела вещь, которая так смешит, почесалась. Потом схватила нож и одним ударом отсекла себе голову.
Не хватало еще одной шкурки.
Заполучив шкурку обезьяны, кролик призадумался, ведь до шкурки дикобраза лапкой не больно-то дотронешься: иглы вопьются в лапку!
Посидел он, подумал и придумал вот что: дай-ка я, мол, шкурку дикобраза сначала наизнанку выверну, чтоб не уколоться.
Подошел кролик к дикобразу и говорит:
– Дикобраз, какой ты лохматый и некрасивый. Иголки в разные стороны торчат. Сходил бы ты в парикмахерскую, к визажисту, – усмехнулся Гуров, – да-да, были тогда уже имиджмейкеры!
– Денег нет, – буркнул дикобраз, а сам призадумался: мол, все звери аккуратные да причесанные ходят. А я? За что мне бог такую неказистую шевелюру послал?
Тут кролик ему и говорит:
– А хочешь, я сам тебя постригу? Будешь элегантный, как парижский спаниель, да и бесплатно притом.
Дикобраз обрадовался:
– А ты умеешь? Ну, тогда давай!
Усадил кролик дикобраза под деревцем, повязал дикобраза салфеткой, взял ножницы, почикал ими, как заправский парикмахер, и ласково сказал:
– Ты глазки закрой, а то как бы тебе в глазки кончики иголок не попали.
Дикобраз послушно закрыл глаза, а кролик выхватил из-под куста ножик и быстро рассек кожу на лбу дикобраза, схватил ее за край изнутри, сильно дернул по направлению к хвостику…
В единый миг вывернутая наизнанку шкурка оказалась у кролика в лапе.
Пришел кролик на небо с тремя шкурками.
– А теперь сделай меня большим, – потребовал он у бога.
Но бог подумал: «Если он, такой маленький, сделал то, что сделал, то что же он натворит, когда станет большим?»
Кролик ждал. Бог подошел к нему, нежно погладил по спинке, а потом вдруг схватил за уши и швырнул на землю.
С тех пор у кролика длинные уши, короткие передние лапы и красные от страха глаза, – закончил Гуров и снова внимательно посмотрел на Александру.
– Я вас не поняла. – Она старательно прятала глаза, не хотела встречаться взглядом с Гуровым. – Но где же ваша любезность?
– Все вы поняли. А вот и любезность, хочу вас кое о чем предупредить: я обещал вам, что вы не попадете в орбиту следствия. Но вот того, что Набоков не узнает о вашей роли в этой истории, я не обещал. Он узнает все. И тот документ, который вы читали сегодня, ровно через сутки прочитает Юнес Саидович. Прогнозы и выводы делайте сами. Позвольте просто напомнить, что в традициях адыгов зашивать изменников в мешок, сшитый из шкур бродячих собак, после чего топить в ближайшем сортире. Я бы на вашем месте экстренно покинул Москву. Ничего, Ванечку деду оставите. Чем такая мать…
– С-скот. – Ее лицо перекосило так, что никто не смог бы узнать в этой фурии Алечку Бурнову. – Ах, как бы я тебя убила! Зубами грызла бы!
– Ты, тварь кровавая, – выдержка еще раз изменила Гурову, – думала, что я просто так прощу тебе смерть Костика? Да хоть бы и Сукалева? Джону тоже придется погано, не надейся на его помощь. Мы не забудем смерти Жирафчикова – Джон либо сдаст мне, это мое личное дело, честно скажу, этого «авторитета» и тогда попросту вылетит из России как персона «нон-грата»… Пусть тогда благодарит свою вшивую американскую Статую Свободы. Либо, если заупрямится, уже я сдам его Набокову с потрохами. Когда в потрохах сидит хороший кавказский кинжал, то это некомфортно. И не политкорректно, так и передай, гадина, объясни доходчиво, но учти – у тебя сутки. Поняла, «попова дочь безвинная»?
– Поняла. Как же я тебя ненавижу, ах, если бы… На твоих же кишках тебя б и удавила.
…Выходя на улицу, Лев боялся только одного – встретить отца Михаила.
ЭПИЛОГ
– Мальчики! – воскликнула Мария Строева. – Ну ведь только неделя прошла, как Стасик с гипсом к нам забегал! Бледненький такой, а теперь… Лев, обеспечь посуду, все остальное. А я сейчас салатик вам организую по-быстрому, и на вечерний спектакль… Стасик, извинишь?
– Ну, если твои «дары осени» на столе будут. – Крячко поймал Марию за руку, притянул к себе и крепко поцеловал. – Маша, не переживай! Лев простит. А если взревнует, то я загоржусь. Знала бы ты, как он блестяще сыграл такую роль, что в вашем театре и не снилась. Твоя школа!
– Болтун ты, – устало, но с гордостью отозвался Гуров. – Маша, у нас бутягинская настоечка осталась? Да, на горном чабреце. Тащи сюда, любимая, жаль, из-за работы нашу компанию поддержать у тебя не получится. Мы вроде как победители. Вроде как…
Крячко слишком хорошо знал своего друга, чтобы не понять с абсолютной ясностью: что-то не так. И здорово не так. Поэтому, выпив сто грамм настоечки, закусив любимым салатиком, он спросил:
– Лев, не молчи, в чем дело? Какая песья мать тебя укусила? Что тебе покоя не дает?
Гуров покрутил в руках коньячную рюмку с зеленоватой настоечкой чабреца.
– Стас, я не стал говорить об этом Орлову. Но удар, пусть рикошетом, был направлен и в него. Не только по Набокову била провокация, нет! Кто-то из ближайшего окружения нашего шефа вознамерился свалить Петра. Кто? Я еще возьму за манишку пресловутого Джона, но… Стас, а вдруг придется действовать не совсем, гм-м, обычными способами, ты со мной? Брать за манишку вдвоем куда как сподручнее…
«Друг и соратник» чуть не поперхнулся знаменитой бутягинской настоечкой:
– Ты?! Сомневаешься во мне?!
– Честное слово, «фонарь» под левым глазом у тебя, дружище, просто изумительный! Хоть на выставку. Самый шикарный фингал из всех, что я видел когда-либо, – улыбнулся Гуров. – Тем более я сам его поставил…
