Эд Макбейн - Озорство
Глухой, не отрываясь, наблюдал за ними в бинокль.
Вскоре с Речного шоссе съехали еще три сине-белые радиофицированные патрульные машины, повернули направо и вкатились на автостоянку. Из первой машины вышли двое патрульных, из второй — патрульный и сержант, а из третьей — сержант и капитан. На бортах всех патрульных машин синей краской было выведено 87 УЧ. По истечении получаса к ним присоединились фургон телевизионщиков и несколько машин без опознавательных знаков. Это съехались газетчики и представители средств массовой информации, чтобы осветить для потомства первый прием в блещущем свежей краской здании департамента. Около часу дня в ту февральскую субботу Глухому стало ясно, что собрались все приглашенные и больше никто не явится.
Сегодня было 23-е марта.
У парадного подъезда здания, высившегося у самого берега на противоположной стороне неспокойной речной гавани, сновали люди в форменной одежде. Но среди них не было видно полицейских. Одни только служащие департамента санитарии, совершенно неинтересная Глухому публика. Полиция вряд ли появится здесь до следующего ежемесячного действия, которое состоится теперь только четвертого апреля.
В феврале сам комиссар почтил своим присутствием маленькое сборище в доме на берегу реки. Компанию ему составили известные Глухому высокопоставленные офицеры полиции — командир детективов Льюис Фримонт и главный инспектор Кертис Флит. В марте, никто из них там не появился. Не было и неизвестных Глухому двух представителей от корпуса полицейских инспекторов, сопровождавших начальство в прошлом месяце. Телевизионщики и газетчики тоже не сочли нужным отразить мартовское действо в средствах массовой информации. Никого в Америке не интересует то, что уже потеряло свою новизну. Даже «Буря в пустыне», потрясающий телесериал, навел бы на зрителей скуку, если бы продлился хоть на мгновение дольше нормы. Глухой не ожидал, что четвертого апреля соберется много народу. Только наряд полицейских, чтобы наблюдать за порядком и протоколировать происшествие.
Он опустил бинокль.
На следующей неделе нужно будет еще раз понаблюдать за зданием, чтобы убедиться, что все идет без изменений.
Четвертого апреля он сам придет на прием, но к этому посещению ему необходимо хорошо подготовиться.
Глухой, улыбаясь, прошел на корму яхты. Девица наливала себе еще стакан шампанского.
— Позволь за тобой поухаживать, — произнес он.
— Спасибо, — поблагодарила девица. — Ты уже закончил свои дела?
— Осмотр берега? Да, — ответил он.
Голос у нее был с легким придыханием, как у Мэрилин Монро, а глаза — цвета изумруда. Глухой накануне посоветовал ей одеть обувь на резиновой подошве и теплую одежду на случай холодной погоды. Девица же вырядилась в белые кроссовки, короткие белые шорты, белую футболку, желтый непромокаемый плащ и желтую зюйдвестку, надвинутую на длинные белокурые волосы. Она сидела, скрестив длинные ноги, плащ распахнулся, в руке она держала стакан и с любопытством смотрела, как в него из бутылки лилось шампанское. Двадцать три, самое большее двадцать четыре года, на глаз определил ее возраст Глухой.
— Готово, — сказал он, наполнив ее стакан, а потом свой.
— Спасибо, Гарри, — прощебетала девица.
Ей никогда не нравилось имя Гарри, но Глухому оно определенно шло. Ему бы пошло любое имя.
— За тебя, — подняв свой стакан, произнес тост Глухой.
— Спасибо, — снова прощебетала девица.
— И за меня, — закончил тост Глухой.
— Очень хорошо, — улыбнулась девица.
— И за чудную музыку, которую мы сейчас вместе сочиним.
Она кивнула головой, но промолчала. Пусть не думает, что легко добьется своего. Они зазвенели стаканами и маленькими глотками выпили шампанское. Яхта качалась на волнах, над рекой дул сильный ветер. Он гнал облака, рвал их в клочья, и наконец проглянуло солнце.
— Внизу нас ждет дисковый магнитофон, — шепнул он.
— Неужели? — в ее изумрудных глазах мелькнул интерес.
— Как ты думаешь, не спуститься ли нам туда?
— А что нас еще там ждет?
Она отвела стакан с шампанским от своих пухлых губок, рот ее приоткрылся. Обутая в спортивную туфлю нога дрожала мелкой дрожью.
— Двуспальная кровать...
— Да ну!
— И много шампанского.
— Мммм.
— И я, — он наклонился и поцеловал ее.
Она вдруг почувствовала головокружение и подумала, не подбросил ли он ей что-нибудь в шампанское. А потом она поняла, что голова у нее закружилась от его поцелуя. «Ах, парень, что ты со мной делаешь», подумала она.
Глухой поднял ее с мягкой скамейки и понес на руках по ходившей ходуном палубе к открытой двери, которая вела вниз. Снес ее по лестнице в какое-то похожее на маленькую кухню помещение. «Кажется, это называется камбуз», подумала она. А он нес ее дальше, пока не донес до двуспальной кровати — единственной вещи, которая более или менее соответствовала своему названию.
Осторожно положив ее на кровать, он сказал:
— Сейчас мы будем с тобой трахаться до упаду, Гейл.
Так звали девицу. И свое обещание он, по ее мнению, выполнил.
Глава 2
— Смотрю я, и мне это совершенно не нравится, — говорил Джиб. — Мы готовимся к бесплатному концерту, до него осталось только двенадцать дней, а ни в печати, ни по радио, ни по телевизору ни звука, ни слова об этом. Вот что мне не нравится.
Джиб был лидером ансамбля рэпперов.
Их было четверо: Джиб, Сильвер и две девушки. Одну из них звали Софи, а другую — Грас. Группа именовалась «Блеск плевка», а выдумал такое сногсшибательное название Джиб. Это было в те времена, когда они еще гремели и вопили на уличных перекрестках в Даймондбеке и назывались «Четыре Кью». Что вполне соответствовало роду музыки, которую они обрушивали на прохожих. Но уже тогда уличные успехи не удовлетворяли Джиба. Это хорошо до поры до времени, думал он, и строил планы стремительного продвижения к — о-о! — сияющим вершинам преуспевания и богатства.
Джиб помнил, как дед рассказывал ему, что в прежние времена словом «блеск» дразнили цветных, но он не имел ни малейшего понятия, откуда произошла эта кличка. Может быть, черных прозвали так потому, что кожа у нас выглядит блестящей, гадал дед. Так или иначе, когда-то это слово было обиходным. Блеск. И Джиб подумал, как было бы хорошо швырнуть его прямо в лицо белякам — блеск! А еще лучше прибавить к нему слово плевок. Вот и получилось «Блеск плевка». Так и представляешь себе огрызающегося и плюющегося чернокожего человека. И этот образ воплотился бы в их музыке. Новое название ансамбля показалось девушкам жутким, а Сильвер нашел, что оно высосано из пальца и никуда не годится. Когда к тебе подходят и интересуются, как называется группа, размышлял он, а ты без тени смущения отвечаешь: «Четыре Кью»[1], разве это не замечательно?
Джиб растолковал ему, что старое название в культурном обществе звучит неприлично и может отпугнуть хозяина студии звукозаписи. Сильвер возразил, что главное, как продюсер примет то, что они собираются предложить ему, а понравится ли ему название группы, не имеет значения. Пусть остается «Четыре Кью» — и все.
В разговор вмешались девушки. Они признались, что чувствуют себя крайне неловко, когда им кричат что-то похожее на: «Эй, трахать вас!». Особенно смущалась Грас, которой в те времена, когда они гремели и вопили за гроши на уличных перекрестках, было всего четырнадцать лет. Грас сказала, что ей стыдно произносить вслух название ансамбля. Да и мать пригрозила ей, что треснет ее по голове, если услышит от нее такую гадость. Грас была единственной девственницей из всех знакомых Джибу в то время девушек. Он считался с ее мнением, потому что от нее, как ему казалось, исходил аромат чистоты.
Он никак не мог понять, почему она ничего не имеет против слова fuck в песнях, которые они исполняют, но стыдится произносить Four Q. Хоть убей, не мог понять. Он был уверен, что «Блеск плевка» звучит несравненно лучше, чем «Четыре Кью». Но нельзя было и отмахнуться от возражения Сильвера. Сильвер горд, как никто из приятелей Джиба, и ему не скажешь просто: «Эй, парень, лидер ансамбля я, а ты знай свое место. Понял?» В один прекрасный день Джиб отвел его в сторону, убедил его в своей правоте, а потом сказал ему, как было бы здорово, если бы он сочинил новую песню под названием «Блеск плевка».
Это была бы программная песня их ансамбля. Идея понравилась Сильверу, и он написал их лучшую песню.
Ибо ничего он так не любил, как сочинять песни. Сильвер принял название «Блеск плевка», и оно в его песне гремело, как гром небесный:
Блеск — вот как меня называют,
Блеск — вот кто я,
Плюю тебе в глаза, парень,
Блеск — это я...
«Блеск плевка» оказалась песней, которая из их первого альбома хлынула прямо в многочисленные однодолларовые издания. «Блеск плевка» оказалась песней, которая дала название ансамблю. Сильвер никогда не позволял Джибу забыть, кто автор этой песни. Сильвер никогда и никому не позволял ничего забывать. Единственной вещью, которую он пожелал забыть, было его собственное имя Сильвестр. Сильвестр Каммингс. Оно было смертельно ненавистно ему. Он говорил, что, когда произносят его имя, он так и видит нечто женоподобное, сервирующее обед и помогающее вам одеться.
