Фридрих Незнанский - Операция «Сострадание»
— Хватит тебе, Слав, — одернул его более стойкий Александр Борисович, — ты что, впервые в больнице?
— В такой — впервые, — прохрипел Грязнов.
По контрасту с обстановкой, доктор Фрумкин поражал жизнерадостностью. Турецкий подумал, что пациенты к нему в основном приходят грустные и подавленные, а потому, чтобы вселять в них уверенность и вдохновлять на трудности лечения, врач обязан быть оптимистичен за двоих. Арнольд Осипович мигом поставил электрочайник, вытащил необъятную коробку конфет, и в кабинете сразу стало уютно и весело, будто друзья студенческих лет встретились после долгой разлуки. Атмосферу студенческого братства подкрепило упомянутое Турецким старинное прозвище Фрумкина, которому он безмерно обрадовался:
— Да, точно, Карасик! Так меня в институте все звали — Карасик! Надо же, кто-то еще помнит! Сколько лет, сколько зим…
— Не обижались вы, что вас так называют? — подколол Турецкий врача.
— Ну что вы, на что здесь обижаться? Карасик — это доброе, милое слово, и рыбка симпатичная. Такие ли прозвища бывали! Вот с нами на одном потоке учился студент, назовем его, допустим, Вася — так у него было прозвище, страшно сказать — Сифилис! Не подумайте плохого, он ничем не болел… А дело вышло вот как. Занимались мы тогда на кафедре кожно-венерических болезней, ну, и собрали нас всех на первую лекцию. Едва лектор успел произнести что-то вроде: «Успехи партии и правительства привели к снижению числа венерических заболеваний, однако нельзя терять бдительность: и в наше время сифилис стучится в каждую дверь», — и вдруг в дверь лекционного зала раздается стук! «Тук-тук, можно войти?» Это был опоздавший Вася… Когда ему объяснили, в чем дело, почему такой хохот, он сам смеялся громче всех. И безо всяких обид. А вы говорите, Карасик!
И, погладив себя по круглой седеющей голове, присовокупил:
— Да… Маленькая рыбка, жареный карась, где ваша улыбка, что цвела вчерась? Были молоды, дружили, все нам казалось весело… Теперь — иных уж нет, а те далече. В то, что нет больше Толи, до сих пор поверить не могу.
— Вашей дружбе не помешало то, что он женился на Лилии Дворцовой?
— Как вы могли такое предположить! Я в Лилю был влюблен — и крепко влюблен! — но никогда не строил иллюзий. Они с Толей были предназначены друг для друга, в гороскоп смотреть не надо. А я тоже не в обиде: мы с моим Светуликом пятнадцать лет вместе, у нас трое детей… Знаете, я открыл, что люди несчастливы из-за того, что путают два понятия: любовь и влюбленность. То, что возникает при взгляде на красивое личико, — это влюбленность. Из нее может произрасти любовь, но может и не произрасти. А настоящая любовь — это то, что возникает примерно так на пятом году совместной жизни, когда проникаешься чувствами другого человека, привыкаешь делить пополам горе и радость… Настоящая любовь возможна только в семье.
Выслушивая эту сентенцию, Турецкий скептически подумал, что в воззрениях Фрумкина есть рациональное зерно, но лишь при условии, что муж и жена согласны делить горе и радость пополам, а также проникаться чужими чувствами. В противном случае годы постылого совместного проживания супругов только ожесточают и разводят. Как оно и получилось у Анатолия и Лилии Великановых.
— К тому же — вы не знали Толю! Он сам боялся того, что наша дружба может не пережить этого испытания, сразу после свадьбы впрямую спросил: «Ну, Карась, мы с тобой оба мужики, мы же не поссоримся из-за бабы?» Грубовато сказано, но Толя, понимаете, он иногда намеренно грубил, старался казаться не таким тонким и деликатным, каким был в действительности.
— Он невысоко ставил женщин?
— Нет, вы не понимаете его, дело не в том. Он был воспитан женщинами, матерью и бабушкой, и, возможно, слишком рьяно старался избавиться от женского влияния, показаться настоящим, как это принято сейчас говорить, мачо. Естественная реакция мальчика, который рос без отца.
— Комплексы? — попытался блеснуть эрудицией Слава Грязнов.
— Ну, если хотите, комплексы. Но в этом не было ничего дурного. Одних людей комплексы угнетают, других двигают по жизни вперед. Толя везде был лучшим, все на него обращали внимание. Вот и ваша контора его заметила…
Арнольд Осипович хитро сощурился и снова погладил себя по голове.
— Какая это «наша контора»? — насторожился Турецкий.
— А то вы не знаете? — типично по-еврейски, вопросом на вопрос, ответил Фрумкин. — А то вы занимались бы так подробно убийством врача, если бы он не работал на вас? Толя был безумно талантлив, но вас не это волнует. Вы ищете в его убийстве двойное дно… или уже нашли, так?
— Арнольд Осипович, мы не понимаем ваших иносказаний. Скажите прямо: на что вы намекаете?
Арнольд Фрумкин отодвинулся от стола — вероятно, причиной стало то, что Грязнов и Турецкий, оба разом, наклонились к нему. На самом деле это было всего лишь желание расслышать получше то, что он скажет, но Фрумкин, очевидно, расценил по-другому их неожиданно резкое движение. Отталкиваясь ногами, он отъехал вместе со стулом в темноватый, прикрытый занавесками угол. Учитывая толщину обтянутого белым халатом живота Арнольда Осиповича, это могло бы выглядеть смешно, если бы не его встревоженный вид.
— У вас есть при себе оружие?
— Арнольд Осипович, да что с вами?
— Вы, наверное, выясняете, о чем проговорился мне Толя?
— Арнольд Осипович, неужели вы думаете, мы пришли вас убивать? Средь бела дня, в челюстно-лицевом госпитале? Опомнитесь!
Фрумкин не сразу, но дал себя переубедить. Придвинулся снова к столу, налил в массивную керамическую кружку остывшего чаю, раскусил конфету с белой сливочной начинкой.
— Уж вы простите великодушно, — пробубнил он. — Оперировать мне случалось и пострадавших военных, и милиционеров, и сотрудников ФСБ — все люди, все страдают! — но сам я никогда в их играх не был задействован. Если бы и предложили, не захотел. А Толя решил по-другому. Может быть, из-за этого его всегдашнего стремления к образу настоящего мужчины? Ах, наверное, вы правы — комплексы, всё комплексы! Но ведь это опасно…
Первые четыре года после окончания мединститута Алик и Толя работали вместе под руководством ведущего пластического хирурга страны профессора Григория Ривкина, оба подавали большие надежды, о чем старик Ривкин говорил на всех совещаниях и симпозиумах. О диссертациях не приходилось беспокоиться: материала было выше крыши, и оба, опубликовав положенное количество научных статей и сдав экзамены на кандидатский минимум, защитились — в один и тот же день, как верные друзья, и ни один не опередил другого. Но далее их пути разошлись: Фрумкин после защиты диссертации остался ассистентом академика Ривкина. А Толя Великанов ушел… Куда именно девался Великанов, оставалось загадкой для Алика Фрумкина: зная честолюбие своего однокашника, Алик был уверен, что Толя мог уйти только на повышение. Однако в среде пластических хирургов о нем ничего не было слышно, сам Толя при редких их встречах не распространялся о том, где, в какой клинике и под чьим руководством он продолжает совершенствовать свое немалое к тому времени мастерство. Не распространялся — ну так что же! Значит, на это у него были веские причины. Алик не расспрашивал, надеясь, что в один прекрасный день друг расскажет ему все сам.
Так оно в итоге и оказалось. Случилась та встреча в конце декабря или в самом начале января — в общем, время, когда унылая темная московская зима расцвечивается сказочным сиянием гирлянд и мишуры, детишки спешат на елки, а взрослые становятся чуть-чуть добрее и доверчивее. Они с Толей столкнулись на станции метро «Библиотека имени Ленина» и, обрадовавшись, решили использовать свободное время для того, чтобы прогуляться пешком по Воздвиженке к Арбату. Некоторое время они молча месили рыхлый снег, под которым, как обычно, просверкивал черный лед. Желая прервать молчание, более общительный Алик начал пересказывать какую-то статью, разоблачающую преступления КГБ, — поднималась первая волна эпохи перестройки, такие статьи только еще начинали появляться, а потому вызывали жгучий интерес. «Представляешь, и мы столько лет верили, что такие люди нас защищают!» — с энтузиазмом юного пионера, доказывающего, что курить нехорошо, провозгласил наивный Алик — и нарвался на холодную реплику Великанова:
— Да, защищают. Невозможно защищать государство в белых перчатках. Думаешь, у Интеллидженс сервис или у Моссада руки чище?
— Но если бы ты видел изнутри наши советские спецорганы… — опрометчиво попытался отстоять свою правоту Алик.
Вот тут-то Великанов и проговорился:
— А я вижу. Постоянно вижу. Так что отвечаю за свои слова.
В общем, сказал Толя немного, но достаточно, чтобы перед Аликом возникла связная картина его бытия. Талантливого хирурга Анатолия Великанова, переманив от Ривкина, пригласили в засекреченную спецклинику центрального ведомства госбезопасности, где он выполнял «особую работу». На этот счет доктор Великанов хранил профессиональное молчание, но, исходя из логики, чем могла оказаться такая работа для пластического хирурга? Наверняка Толя делал операции, изменяющие внешность советских разведчиков.
