Донна Леон - Честь семьи Лоренцони
— «Гораций, много в мире есть того, что вашей философии не снилось», [28] — важно продекламировал Брунетти, вспомнив, как часто она цитировала ему эту фразу из «Гамлета».
— Ты это к чему? — осведомилась Паола, не в силах удержаться от улыбки. Она явно была довольна, что он выиграл этот раунд.
— Я это к тому, что мы живем в век пластика.
— Пластика? — удивленно переспросила она.
— И компьютеров.
Видя, что она все еще не может взять в толк, куда он клонит, Брунетти лукаво улыбнулся и сказал, подражая телевизионному диктору:
— …Никогда не покидайте вашего дома без пластиковой карты «Америкэн экспресс», — наконец, видя, что она догадывается, к чему он клонит, Брунетти добавил: — «…и тогда я смогу пойти по твоему следу…» — И тут Паола, поняв, наконец, что он имеет в виду, засмеялась, и они хором завершили фразу:
— …с помощью компьютера синьорины Элеттры.
21
— А что вы думали, за проститутку можно заплатить и кредиткой, — убеждала синьорина Элеттра недоумевающего Брунетти. Два дня спустя он стоял у стола синьорины, держа в руках распечатку на четырех листах. В ней были указаны все платежи, сделанные Роберто Лоренцони тремя разными кредитными карточками за два месяца до похищения.
С какой стороны ни посмотри, расходы были поистине огромные, в общей сложности около пятидесяти миллионов лир — больше, чем средний итальянец зарабатывает за год: фунты, доллары, марки, левы, злотые, рубли в пересчете на итальянские лиры.
Брунетти просматривал третью страницу: счет из отеля в Санкт-Петербурге. За два дня Роберто умудрился промотать четыре миллиона лир на услуги в гостинице. Можно было подумать, что все эти дни молодой человек не вылезал из номера, непрерывно заказывая завтраки, обеды, ужины и французское шампанское. Однако существовали еще астрономические счета из ресторанов и заведений, которые судя по названиям — «Розовый Фламинго», «Канкан», «Элвис», — принадлежали к категории дискотек и ночных клубов.
— Уверяю вас, иного и быть не могло, — настаивала синьорина Элеттра.
— Но расплачиваться «Визой» за проститутку? — не сдавался Брунетти.
— Ну и что? Банковские работники никогда этим не брезговали. Говорю вам, в большинстве стран Восточной Европы сейчас это вполне возможно. Это проходит как доставка напитков в номер или услуги прачечной или гладильной; все зависит от того, как они там, в отеле, решили это обозначить. Но суть в том, что именно таким образом они, что называется, «стригут купоны». А заодно и следят за постояльцами отеля. — Увидев, что Брунетти заинтересовался, она продолжала: — В вестибюлях этих дамочек пруд пруди. Внешне они ничем не отличаются от нас, я хотела сказать, европейцев. «Армани», «Гуччи», «Гэп» и все такое. Все, как на подбор, красавицы. Один из вице-президентов банка, где я работала, рассказывал мне, что как-то раз, года четыре назад, одна из таких подошла к нему и заговорила с ним по-английски. Безупречный английский, ни дать ни взять оксфордский профессор. Она зарабатывала около пятидесяти тысяч лир в год, преподавая английскую поэзию. Этих денег ей явно не хватало, и потому она решила приумножить свои заработки.
— А заодно и поупражняться в английском? — предположил Брунетти.
— Думаю, на этот раз в итальянском, сэр, — поправила его синьорина.
Брунетти снова взглянул на распечатку; он пытался мысленно нарисовать маршрут путешествия Роберто на восток и обратно, представляя себе карту Европы, которую они с Паолой изучали на днях. Он проследил весь его путь: как тот заплатил за бензин на заправке у границы с Чехословакией; сменил подвеску, выложив за нее немалые деньги где-то в Польше, потом еще раз заправился в городе, где получал въездную визу в Белоруссию. Счет за номер в гостинице в Минске — что-то невероятное, гораздо дороже, чем он заплатил бы за такой же номер в Риме или Милане, и очень дорогой обед. В счет были занесены три бутылки бургундского — единственное, что Брунетти смог разобрать, — так что, надо полагать, обедал Роберто не один. Возможно, это был один из тех деловых обедов, на которые его отец не жалел денег, лишь бы привлечь клиентов. Но в Минске?
Благодаря тому, что отчет был составлен в хронологическом порядке, ему также удалось проследить предполагаемый обратный путь Роберто, который он мысленно нарисовал: Польша, Чехословакия, Австрия и, наконец, Италия, где он заправился на пятьдесят тысяч лир в Тарвизио. Потом, за три дня до похищения, Роберто перестал пользоваться карточками, если не считать трех сотен лир, истраченных в аптеке около дома.
— Ну, и что вы думаете? — поинтересовался Брунетти у синьорины Элеттры.
— Признаться, он мне не очень-то симпатичен, — холодно бросила она.
— Почему, интересно?
— Потому что мне никогда не нравились мужчины, которые не платят по счетам.
— А он что, разве не платил?
Перелистав отчет, она вернулась к первой странице и ткнула пальцем в третью строчку, где было указано имя плательщика по всем счетам. «Корпорация Лоренцони».
— Стало быть, это корпоративная карточка.
— Для корпоративных расходов?
Брунетти кивнул.
— По крайней мере, мне так кажется.
— Тогда это что? — спросила она, указывая на счет в два миллиона семьсот тысяч лир из ателье мужской одежды в Милане. — Или вот это? Шикарная дорожная сумка за семьсот тысяч лир от «Боттега Венета».
— Но ведь это компания его отца, — попробовал возразить Брунетти.
Синьорина презрительно пожала плечами.
Брунетти был слегка озадачен; признаться, он и не думал, что синьорина Элеттра, женщина, как ему казалось, современная, без особых предрассудков, сочтет поведение Роберто предосудительным.
— Вы что, не любите богачей? — спросил он. — В этом все дело?
Она решительно покачала головой:
— Нет, дело вовсе не в этом. Просто меня тошнит от избалованных пустоголовых молокососов, которые проматывают папенькины денежки на шлюх. — Она подтолкнула бумаги в сторону Брунетти и отвернулась к своему компьютеру.
— Даже если этого «молокососа» убили?
— Это ничего не меняет, Dottore.
Брунетти был не в силах скрыть своего удивления и даже разочарования; он быстро собрал бумаги и вышел из приемной.
В аптеке он узнал, что рецепт, по которому Роберто покупал лекарства, был выписан их семейным врачом. Вне всякого сомнения, тот, как мог, пытался помочь мальчишке справиться с его слабостью и недомоганием. Никто в аптеке Роберто не запомнил; они даже не запомнили, кто именно приготовлял лекарство по рецепту.
Чувствуя, что зашел в тупик, сознавая только, что что-то тут неладно — и с самим похищением, и с семейством Лоренцони в целом, Брунетти решил еще раз воспользоваться связями своего могущественного тестя и позвонил графу Орацио. На этот раз трубку взял сам граф.
— Это я, — сказал Брунетти.
— Да, я понял. В чем дело? — спросил граф.
— Я тут подумал, не слышали ли вы чего-нибудь новенького о Лоренцони со времени нашей последней встречи?
— Да, я разговаривал кое с кем из моих знакомых. Говорят, его мать в ужасном состоянии, — сказал граф.
Из чьих-нибудь других уст это прозвучало бы как самая обычная сплетня, но граф просто констатировал факт.
— Да, я в курсе. Я видел ее.
— Мне очень жаль, — вздохнул граф, а затем добавил: — Она была восхитительная женщина. Я знаю ее тысячу лет, с тех пор, когда она еще не была замужем. Она была жизнерадостной, активной, веселой и… потрясающе красивой.
Удивляясь самому себе, что из-за нелепого предрассудка, связанного с их титулом и богатством, ему до сих пор не приходило в голову расспросить графа или Паолу об истории их семьи, Брунетти спросил:
— А его вы тоже давно знаете?
— Нет, я познакомился с ним только после того, как она вышла замуж.
— А мне всегда казалось, что с Лоренцони знакомы все.
Граф тяжело вздохнул.
— В чем дело? — спросил Брунетти.
— Это был отец Лудовико. Это он выдал евреев немцам.
— Да, знаю.
— Все знали, только доказать никто ничего не мог, так что, когда война закончилась, ему все сошло с рук. Но никто из нас не хотел с ним разговаривать. Даже его братья не хотели иметь с ним ничего общего.
— А Лудовико?
— Всю войну он прожил у родственников, в Швейцарии. Тогда он был еще малышом.
— А после войны?
— После войны? Его отец долго не протянул. Лудовико не пришлось с ним свидеться; он вернулся в Венецию только после его смерти. В наследство ему досталось немного: только титул да старый палаццо. Приехав, он сразу же помирился со своими родственниками. Даже тогда у всех создавалось такое впечатление, что он только и мечтал о том, как стать знаменитым, чтобы его имя было у всех на устах; чтобы навсегда стереть из памяти людей воспоминания о его отце.
