Николай Леонов - Обойма ненависти
– Ты любишь Лукьянова, – напомнил Крячко.
– Люблю, – согласился Гуров. – А может, и не очень, но он отличная партия, чтобы устроить свою личную жизнь. Но вот беда – он женат. Я интуитивно его жену терпеть не могу. Соперница, препятствие на пути. Мне в голову после какого-то фильма или книги приходит бредовая идея – а что, если убить жену Лукьянова? Он вроде и обещает развестись, а вроде и не обещает. Надо его поторопить, а то мне уже под тридцать. Я захотела ее убить, эта мысль стала навязчивой. И что я делаю? Беру в руки пистолет? Вот в эти ухоженные ручки с маникюром, с наращенными ногтями? Да вы с ума сошли? И где я возьму, черт побери, пистолет? Я даже не знаю, где его взять и как из него стрелять. Советоваться с кем-то, глупость какая – это моя тайна. Нет уж! Пусть каждый занимается своим делом. Я привыкла платить деньги, а кто-то за меня все делает. Надо нанять убийцу! Деньги у меня есть, но кого нанять? Настоящего киллера – это дорого, но наверняка. Сэкономить и нанять простого уголовника? Дешево – значит некачественно, и еще этот мерзкий контингент.
– Убедительно, – остановил друга Крячко. – Красавина не стала бы нанимать дилетанта и уголовника. Она наняла бы профессионала со стопроцентной гарантией успеха. И соблюдения тайны, кстати. И то, что аванс не был оплачен – в нашем предположении ею, – не означает, что она сама взялась за оружие. Не возьмется. Теперь ты, Никита.
– Я Оксана Филиппова. Тоже деловая женщина, у меня несколько торговых точек на Черкизовском, я тоже привыкла добиваться всего и сама пробиваться в жизни. Но я по натуре баба конкретная и сопли со слюнями мне чужды. Я не аристократка, я лавочница. На Черкизоне меня знает каждая собака, и я всех знаю. Муж у меня художник, денег не зарабатывает, но я и одна потяну семью, зато с ним в свет можно выйти и не стыдно. Одно слово, художник! И выставки у него бывают, и знакомые художники у него, и организаторы этого бизнеса. И я с ним там бываю и как будто приобщена к этому миру богемы. Уважаю себя, потому что я не просто торговка, а почти дама из общества. Не так стыдно перед, скажем, одноклассницами. Например, перед той же самой Алиной.
– Принято, – вставил Крячко, – переходи к маниакальной любви.
– Пардоньте, гражданин начальник! – дурашливым голосом возразил Сузиков. – У нас не маниакальная любовь, а обида. Чего это Мишка эту Сашку в жены выбрал-то? Шибко культурная, что ли? Так и я на ее месте ох какая культурная стала бы! При таких деньгах мужа. Влюбленная была, не спорю, но потом меня прямо-таки заело. И я за дружка Мишкиного вышла, чтобы поблизости быть. Все удобного случая ждала, чтобы дать понять, как Мишенька мой разлюбезный в выборе жены ошибся. И добилась ведь, переспала с ним. Но мне этого мало, надо Сашку с дороги убрать. Убить ее, стерву, мало! И засела эта мыслишка у меня в голове. Мало я, что ли, в жизни конкурентов и соперников локтями и коленями пораспихивала?! На Черкизовском свои законы, волчьи, это мы давно усвоили. Вот я и решила ее убить. Поузнавала, навела справочки у знающих людей. Только дорогое это дело – киллера нанять. Покрутилась, повертелась, покумекала… Ох, дорого! Ничего тут мудреного нет, решила, можно лихого человечка и так найти, да только свяжись с ними, с этими уголовниками. Не дай бог, шантажировать потом будут. Повяжешь себя на веки вечные с ними кровью. Хрен с ними, я и сама управлюсь, потому как ненависти во мне накопилось к Сашке очень много. Особенно если учесть, что каждый раз с ней улыбаться и целоваться приходится.
– А оружие? – напомнил Крячко.
– А на Черкизовском все, что угодно, достать можно. Это кто с улицы придет, тот не найдет, а свои, кто там живет не первый год, хоть танк, хоть самолет купить могут. И не надо мне «беретт» всяких дорогих и «браунингов» с бесшумными патронами. Нам чего попроще и подешевле. Чай, не за километр стрелять придется. Подойду и убью суку подлую с близкого расстояния, чай, не промахнусь. Вот мне и подсуропили самоделку с глушителем. Я с продавцом в лес выехала, попробовала. Ничего сложного!
– Молодец, – похвалил Гуров. – Мы еще один моментик не проиграли, но он, по-моему, очевиден. Красавина представления не имеет об образе жизни в загородном доме Лукьянова. Не верится мне, что она там в машине караулила с часами в руках в течение недели, записывая, кто когда уходит, приходит. Нет у нее на это времени. А Оксана знала даже такую мелочь, как факт увольнения домработницы. И то, что новую еще не приняли.
– Алиби Красавиной подтверждено десятком человек, – напомнил Сузиков. – Она ведь в день убийства все утро и до обеда была на семинаре. А у Филипповой алиби подтверждено лишь двумя подругами, которым верить нельзя. Могла попросить прикрыть ее, если спросят, сославшись на то, что собиралась амуры покрутить втайне от мужа.
* * *Вот и закончилась сухая теплая осень, думал с сожалением Гуров, глядя на дорогу сквозь редкие взмахи «дворников». Вжик-вжик, вжик-вжик. Смахивают резинки водяную пыль с лобового стекла, смахивают прожитые минуты, часы, дни. Каждый день, насыщенный событиями, впечатлениями, открытиями, разочарованиями, потерями, уходит в прошлое, смахиваемый с лика земли сменой дня и ночи, как «дворники» смахивают капли дождя со стекла. И уходят эти дни безвозвратно, оставляя только следы в памяти. Неизбежно, неотвратимо. И ты обреченно думаешь, что так же необратимы совершенные тобой поступки. Неосторожным движением, вытирая пыль, ты разбил вазу. И делал благое дело, хотел как лучше, но вазы уже нет. Теперь можно только попытаться склеить ее, но это уже будет не та ваза, потому что шрамы останутся на ней навечно. Можно купить другую, точно такую же. Но и это будет уже не та ваза, а другая, только очень похожая. И ты будешь помнить об этом долго.
Из благих намерений можно неосторожным словом обидеть человека, нанести ему душевную рану. И опять твой поступок будет необратим. Ты извинишься перед человеком, постараешься загладить свои слова. Но ваши отношения будут уже не те. Потому что и ты, и он будете помнить о случившемся. И ты, а главное, и он будете знать, что сказанное раз может быть сказано еще раз. Можно не общаться с этим человеком, с другом, если он таковым для тебя был. Можно найти нового друга. Но это будет уже не тот друг. А того уже не будет никогда, потому что ваши отношения уже будут иными. И потерянного не вернешь, и разбитого не склеишь, и жизнь заново не проживешь, потому что она заново не проживается. Она тоже необратима.
Гуров не знал, о чем сейчас думает Антон Филиппов, сидящий рядом на пассажирском сиденье и точно так же глядящий через стекло на улицу. Но наверняка и на него эта унылая погода навеяла унылые мысли. И, наверное, ему очень не хотелось сейчас ехать к Мише Лукьянову. Потому что он не знал, что говорить и как себя вести. А может быть, он просто был недоволен, что его вытащили из скорлупы его мастерской.
На поездке к Лукьянову настоял Гуров. Он не стал объяснять и приводить доводы. Просто попросил и сказал, что это очень важно для всех. И для него, Антона, в том числе. Никита Сузиков уже на лестничной клетке у дверей квартиры Михаила Лукьянова с двумя оперативниками. Они, конечно, не торчат перед дверью с характерным видом. Наверное, что-то изображают и разыгрывают какую-то роль, чтобы выглядеть естественно. Если Оксана или сам Лукьянов попытаются выйти, они их задержат.
Гуров мельком глянул на часы. Нормально, и Стас теперь уже скоро подъедет. Вот и нужный поворот. Сыщик сбросил газ, притормозил и плавно свернул между домами. Филиппов рядом вздохнул так громко и с такой мукой в голосе, как будто его как бычка везли на убой. Гуров брезгливо поморщился. Ему Антона было жаль, но одновременно сыщик испытывал к нему и неприязнь, как к хлюпику, бесхребетному человеку. Что делать, не все рождаются полковниками.
Филиппов молча вылез из машины и так же молча поднялся вместе с Гуровым на лифте. Пролетом ниже Гуров обнаружил одного из оперативников МУРа, который, заслышав звук открывающейся двери лифта, принялся завязывать шнурки на ботинках. Сам Сузиков с другим опером торчал у лифта, оживленно о чем-то беседуя. Кажется, они травили анекдоты. Капитан чуть заметно кивнул Гурову и увел напарника с глаз долой наполовину лестничного пролета вверх. Филиппов, кажется, начал догадываться, что все это неспроста, и совсем сник. Пришлось подталкивать его к двери.
Дверь открыл Лукьянов. Был он в строгом костюме с чуть распущенным узлом галстука. Появление в дверях полковника Гурова и друга детства ввели хозяина квартиры в ступор.
– Здравствуйте, Михаил Александрович, – негромко поздоровался Гуров. – Мы можем войти?
Лукьянов смотрел на друга Антона с жалостью, а его лицо делало непроизвольно какие-то гримасы.
– Здравствуй, Антоша, – тихо сказал Лукьянов и опустил голову.
Филиппов тоже не выглядел жизнерадостным. Он постоянно крутил головой, как будто не знал, на что ему следует смотреть в этой ситуации. В глаза друга Миши он смотреть избегал.
