Николай Леонов - Ловушка
– А почему не уйти? Если получаемое в тягость, порабощает вас, легче уйти и освободиться? – спросил Лева.
Он начинал прозревать, становилось хоть как-то понятно: веснушчатый выхоленный муж, очень интересующий ребят из УБХСС; хорошенькая, молодая, уже пьющая девушка, которой следует заплатить за «дела постельные»; парень, вроде бы туповатый, но наверняка в житейских вопросах сметливый, должен быть в указанное время; в соседней квартире живет… Лева себя остановил. С Денисом Сергачевым вопрос сложный, здесь требуется жевать долго. Важно, что все они рабы, мечтающие восстать и освободиться.
Муж рабство свое считает для окружающих очевидным, находит жену мертвой, уверен, что укажут первым делом на него, и от трупа бежит.
Слуга, зависимый и тихо ненавидящий, обнаружив хозяйку мертвой, рассуждает, как и муж, и бежит, но возвращается, не в силах побороть любопытство: что же из всего этого будет?
Девушка, человек с фантазией менее изощренной, натолкнувшись на труп, не боится подозрения, возможно, потому, что ей единственной не приходила мысль о рабстве и убийстве, и поднимает тревогу. Вера знает, что присутствующие смерти Качалиной рады, – кстати, сказала об этом вслух. Она знает много, держится независимо, даже вызывающе.
«Если я прав, то убийца сидит напротив, пьет чай и философствует».
– Легче уйти и освободиться, чем убить. Нет? – повторил свой вопрос Лева.
– Куда уйти? – Сергачев возмутился. – Вы действительно не понимаете или прикидываетесь? Вы когда-нибудь алкоголика, сидящего за бутылкой водки, видели? Он знает: если будет продолжать пить, начнется приступ горячки. Что он сделает? Он разобьет бутылку! У него есть силы только на поступок, на разовое действие. Он не в силах находиться рядом с источником и не пить.
– Вы представляете Качалину источником, из которого люди напивались до белой горячки? – спросил Гуров. – И пить уже невозможно, и отказаться нет силы?
– Вроде того.
– Чтобы кормить, поить и всячески ублажать окружающих, надо откуда-то энергию брать.
– О, Елена – человек талантливый. В каждом человеке существуют скрытые резервы. Один может одно, другой способен на иное, в отдельности – пшик, нуль, а замкнуть по кругу – гидростанция.
– Не понимаю.
– Люди жизнь потратили и не поняли, а вы за час хотите разобраться.
– Допустим. Вернемся к источнику и разбитой бутылке. Вы говорили, что дважды у вас появлялась мысль об убийстве.
– Во сне видел, проснулся счастливым! Думаете, патология? Ничуть. Естественная потребность человека – себя обелить, другого за собственные грехи наказать. – Сергачев замолчал, ссутулился, на лице проступили резкие морщины.
– Так радуйтесь – источник засыпан, вы избавлены от приступов белой горячки. – Лева редко бывал жестоким, сейчас удержаться не смог.
– А чувство вины? – Сергачев смотрел слепо, не видя. – За живого спрятаться можно, за мертвого не спрячешься. Я понял только сейчас: мертвый всегда прав. Человека нет, и он прав, обвинить-то некого. Мне кажется, что Елена жива, и одновременно такое чувство, будто она умерла давным-давно.
– Человека убили.
– Я столько пережил, передумал за сегодня, часы растянулись в годы. – Сергачев не слышал, ему вполне хватало самого себя, как рассказчика, так и слушателя. – Я говорил о вине. Когда налицо преступление, должен быть виновный.
– Вы его знаете? – спросил Лева. Но с таким же успехом он мог бы расспрашивать памятник.
– Преступление и наказание! Человек опускается на дно, разлагается. Думаете, он видит, чувствует пагубный процесс? Ничуть. Он живет, радуется, чувство падения рождает состояние эйфории. И враз просветление: где я? Что со мной? Кем я был и кем стал, кто виноват? Разве человек способен признаться, даже при закрытых дверях, глядя в зеркало: мол, сам и виноват, и никто, кроме тебя? Никогда! Он быстро найдет виновного, за этим дело не станет. Елена очень удобный, даже подходящий для роли преступника человек. – Сергачев вновь замолчал, сосредоточился на какой-то мысли.
В дверь позвонили, Лева открыл.
– Лев Иванович, извините, вернулся Качалин, просит вас, – сказал Боря.
– Чтоб тебя и его, вас обоих, – пробормотал Лева, утопил язычок замка, поставил на предохранитель, сказал громко: – Одну минуточку, Денис Иванович! – и прошел в квартиру Качалиных.
За время Левиного отсутствия квартира неуловимо изменилась, он даже задержался в зеркальном, размножающем действительность холле, пытаясь осмыслить произошедшие перемены. Понял: изменения произошли не в квартире, а в нем, Гурове, который стал иначе воспринимать окружающее. Раньше зеркала лишь раздражали броскостью, сейчас он воспринял их как попытку исказить реальный мир, размножив его, сделать иллюзорным, нереальным. Бутылки на шкафах в кухне своим парадным строем тоже куда-то манили, обещали и обманывали, потому что на самом деле были просто пустыми бутылками.
– Лев Иванович, я вернулся. – Качалин чуть развел руками, выставив розовые ладони, и походил на рослого мальчика, который демонстрирует, что руки вымыл.
Лева лишь кивнул и саркастически ответил:
– Я вам очень признателен, Игорь Петрович. Идите сюда. – Он открыл дверь в кабинет.
За столом сидела Вера и, активно помогая себе языком, писала.
– Я попросил Веру Семеновну написать объяснение, – сказал тихо Боря.
– Абсолютно правильно. Значит, Игорь Петрович будет писать в другой комнате. – Лева хотел закрыть дверь, но Качалин подставил ногу:
– Извините, если мне необходимо что-либо писать, то я желал бы это делать в кабинете. Я, кажется, у себя дома?
– Может быть, женщине и гостье вы уступите, не станете производить переселение? – Лева вновь попытался закрыть дверь. Качалин не отступил.
– Перебьешься, – заявила Вера, не прекращая писать, даже не взглянув на мужчин, застрявших на пороге. – Хозяин! Ты когда стал хозяином? Тело только вынесли. – Она отложила ручку, подперла ладонью подбородок: – Ты меня, хозяин, не раздражай!..
Качалин растерялся, стоял, нелепо раскорячившись. Леве стало неловко не только за него, но и за себя, он отстранил Качалина и сказал:
– У нас будет еще время побеседовать, я вас внимательно, Вера, выслушаю.
Девушка почувствовала служебный тон Гурова, мгновенно изменилась:
– Я ничего такого, нервы, Лев Иванович. Извините.
Качалин уже безропотно устроился писать объяснение в гостиной.
Когда Лева вошел в кухню, сидевший за столом Бабенко торопливо поднялся. Следовавший за начальником Вакуров самодовольно улыбнулся: в порученном ему подразделении был полный порядок.
– Лев Иванович, я все написал. – Толик даже попытался выйти из-за стола. Гуров не дал, насильно усадил на место. – Взгляните, может, я чего не так, переписать нетрудно, я мигом.
Лева посмотрел объяснение, положил перед Толиком:
– Все так. Прошу вас, опишите подробно, где именно, в какой позе лежало тело.
– Это зачем? – Бабенко крутил в руках тяжелую хромированную зажигалку.
– Порядок, – лаконично ответил Лева.
Гуров уже направился к двери, вспомнив, что у него в кармане лежат изящная зажигалка и ключи Качалиной, остановился. Что его заинтересовало? Ключи или зажигалка? Лева торопился, хотел скорее вернуться к Сергачеву, но ключи и зажигалка неожиданно остановили, притягивали к себе.
«Черт тебя возьми, Гуров, первый раз ты суешь сам себе палку в колеса». Лева подбросил ключи, поймал, подбросил зажигалку, поймал, уложил их на столе рядышком, взглянул на них чуть со стороны.
Тихо заурчал телефон, аппаратов в квартире было четыре, и каждый имел свой голос.
– Слушаю, – ответил Лева, продолжая завороженно разглядывать ключи и зажигалку.
– Ты что там, прописался окончательно и официально? Побереги честь бедной девушки, не бери трубку, – произнес насмешливый мужской голос.
– Лично я пока не прописывался, а вы кого имеете в виду? – спросил Лева и отодвинул ключи и зажигалку, пытаясь сосредоточиться, хотя даже не подозревал, что этот разговор поможет ему раскрыть преступление.
– В десять ты берешь трубку, – думаю, на чашку кофе заглянул. В двенадцать опять ты, – думаю, Дэник зашел принять дозу. Сейчас уже пять? Ты не уходил? Как на тебя смотрит сам, лично? Ты что молчишь? Алло? Алло? Дэник, ты меня слышишь?
– Минуточку, не вешайте трубку. – Лева положил трубку рядом с аппаратом и бросился в гостиную.
– Игорь Петрович, возьмите трубку, вас. – Он старался говорить спокойно, но задыхался так, словно пробежал километры.
Сергачев был здесь в двенадцать! Сейчас главное установить, кто говорит. Кто говорит? Лева гипнотизировал, старался взглядом подтолкнуть Качалина, который неторопливо отложил ручку, выпрямился, будто умышленно растягивая секунды, наконец взял трубку и, вновь вздохнув, произнес:
– Ну? Что, кто? Я. – Он взглянул на Леву, на трубку и положил ее на аппарат. – Разъединили или разъединились. Нужно будет, перезвонит.
