Фридрих Незнанский - Семейное дело
Дом от школы близко — только дорогу перейти. Открывая дверь своим ключом, Таня услышала громкие, перебивающие друг друга голоса папы и близнецов. Они спорили, даже, скорее, ссорились. Первой Таниной мыслью было пойти погулять, пока они не наругаются вдоволь, а то еще попадешь под горячую руку и получишь выговор за прогул уроков. Следующая мысль подправила первую: на улице можно наткнуться на компанию школьников постарше, которые постоянно дразнятся. Уж лучше папа с выговором… Проскользнув в прихожую тихо, как мышка, Таня повесила на нижний крючок вешалки мешок со сменной обувью, поставила на пол ранец и присела на галошницу, чтобы разуться. Невольно она прислушалась к реву трех голосов, доносившемуся из большой комнаты.
— Ты же обещал, что мы получим деньги, когда закончим! — Это Кирилл. Посторонние думали, что у братьев все, даже голоса, одинаковы, но Таня с детства приучилась их различать. — Мы закончили — ну и где деньги, папа?
— Деньги? У меня, сынок! — передразнил папа. — Договор с агентством подписывал я, деньги заплатили тоже мне — в чем вопросы?
— Ты же обещал, что нам заплатят. — Это уже Ростик. Из двух братьев он был менее напористый, даже в споре. — Зачем же мы на тебя работали?
— Вы на меня работали? Сами на себя вы работали! Я вам дал возможность поучиться, усовершенствовать мастерство. Где в другом месте вы еще это получили бы?
— В другом месте нам заплатили бы, как положено. А тут родной отец обманул…
— Обманул?! — Голос отца соскользнул на неприятный визг, и Тане, хотя она оставалась свидетельницей незримой и незаинтересованной, стало неловко. — В чем я вас обманул? Разве я обещал отдать эти деньги вам?
Близнецы загомонили разом что-то бестолковое.
— В чем же я обманул? На вас, обалдуев, деньги и пошли! Вы знаете, сколько стоит прокормить вас? Жрете же в три горла, только подавай! А одежда? А обувь? На вас же все горит. Разориться можно…
— Да-а, ты разоришься! — Это, кажется, снова Кирилл. И, кажется, он плачет. — Скупой, как… как… как свинья-копилка! Нам перед друзьями стыдно! У них родители вдвое меньше зарабатывают, но не заставляют детей каждую мелочь на коленях просить! На что ты копишь? На смерть свою копишь? Дождешься смерти со всеми своими деньгами, папочка! Дождешься!
Снова что-то булькнул отец, но Кирилл кричал так громко, что Таня отцовского ответа не расслышала.
— Пошли отсюда, Ростик! Сваливаем! Свинья-копилка! Ненавижу!
Близнецы пронеслись мимо Тани, срывая куртки с вешалки, не обратив внимания на сестру. За ними в коридор выбежал папа, весь красный, взъерошенный, хотел что-то выкрикнуть вслед сыновьям, но только обиженно скривился и пошел обратно.
Под шумок Таня успела скрыться за дверью своей комнаты. Папа был так расстроен, что ему в голову не пришло спросить, почему дочь так рано пришла из школы.
Это «дождешься смерти» и это «ненавижу» тяжелым камнем легло на сердце Тани после того, как папу убили. Она вроде бы и не думала, что это сказано всерьез. А если? Человеку говорят «дождешься смерти» — и человек умирает. Случайно это или нет? Она маленькая, она глупая, она ничего не знает. Ей не с кем поговорить о том, что она одна слышала.
Единственное, что обнадеживало Таню: откуда близнецы могли бы взять пистолет? Увлеченная зрительница телесериалов на уголовные темы, Таня знала, что оружие ниоткуда не берется. Его вручает главарь рядовому члену банды, или его покупает благородный мститель за свои деньги. Были ли у близнецов такие деньги? А если да?
Детскому психологу Ренате Марковне было, судя по сети морщинок в углах быстрых глаз и длинного, с постоянным намеком на улыбку, рта, хорошо за сорок, но профессия придавала ей моложавость, некоторую даже инфантильность. Маленького роста, в короткой юбочке и свитере с растянутым воротом, она излучала радость жизни, благотворно действующую на ее подопечных. Правда, сейчас, после беседы с Таней Скворцовой, эта радость поугасла, глаза словно подернулись пеплом.
— Удивительно, — поделилась она с Турецким своим негодованием, — девочка из интеллигентной, казалось бы, семьи, а психологически запущена, как Маугли. Крохотный озлобленный волчонок. Сгусток проблем. Передайте ее матери, что Таней должен срочно заняться хороший семейный психолог, иначе спустя несколько лет проблемы гарантированы и ей тоже.
— С Таней плохо обращаются?
— Физически все в порядке: ее не морят голодом, не бьют, она ходит в школу… Но ею эмоционально пренебрегают. Она считает, что ее не любят, и обосновывает это тем, что, если бы любили, сделали бы операцию. Убрали бы родимое пятно… Александр Борисович, а почему, в самом деле, это до сих пор не сделано? Нельзя недооценивать влияния таких дефектов на формирование личности.
— Н-ну… возможно, родители думают, что если опасности для жизни это пятно не представляет, то все в порядке.
— И ошиблись! Видите ли, Александр Борисович, социологи провели исследование: сопоставили различные группы взрослых людей, имевших инвалидность с детства. И выяснилось, что в среднем люди, имевшие повреждения рук и ног, даже ездившие в инвалидных колясках, имеют тенденцию достигать в жизни больших успехов, чем люди с повреждениями лица… Лицо — это наша вывеска, то, что мы предъявляем миру прежде, чем он оценит наши глубинные достоинства. В детстве это особенно важно: сверстники часто отторгают таких детей «по вывеске», не успев их как следует узнать. По этой причине сейчас рекомендуют как можно раньше оперировать такой незначительный, казалось бы, врожденный порок, как «заячья губа»… Александр Борисович, я вас настоятельно прошу поговорить с Таниной матерью! Если вы откажетесь, я сама с ней побеседую.
Поговорить с Таниной матерью Турецкий, конечно, не отказался. Разговор им еще предстоял не один. Когда Нинель Петровна устроилась на стуле, импозантная, в чем-то разлетающемся и золотистом, Александр Борисович не мог не смотреть на нее совершенно другими глазами — как на мать психологически запущенного ребенка.
— Ну что, Александр Борисович, вы еще хотите узнать?
— Нинель Петровна, — решился все-таки Турецкий, не выпуская из головы рассуждения психолога, — у меня к вам деликатный вопрос, не имеющий отношения к расследованию. Лицо вашей дочери — вы не пытались как-то его изменить… лечить?
— Нам сказали, что операция возможна, — охотно ответила Нинель Петровна, — но знаете, сейчас бесплатно ничего не бывает. А бесплатная медицина может вообще сделать из ребенка урода. Так что Коля сказал, лучше подождать, но чтобы все получилось со стопроцентной гарантией.
— Подождать — чего?
— Пока деньжат поднакопим, — расплылась в покровительственной улыбке Нинель Петровна: неужели работники прокуратуры не понимают таких элементарных вещей? — Мы — художники, а не банкиры.
— А сколько стоит операция?
— Да уж немало. Примерно тысячи полторы — две. Понятно, не рублей…
— Долларов? — продолжая изображать тупицу, уточнил Турецкий.
Нинель Петровна величественно кивнула. Полные, но красивые, похожие на виноградины пальцы (квадратные ногти их только портят), унизанные кольцами, затеребили край золотистого покрывала, которое свешивалось у нее с плеч.
— А чему приблизительно равнялся месячный доход Николая Викторовича?
— О месячном доходе говорить было трудно. — Пальцы еще интенсивнее продолжили свою нервную самостоятельную игру. — Коля жил от заказа к заказу… и мы вместе с ним, как вы понимаете, я и четверо детей… — На лбу Нинель Петровны, под коротенькой кудреватой челкой, выступил пот.
— Я помогу вам, Нинель Петровна. Я проконсультировался в дизайнерском агентстве. За каждый заказ Николай Викторович получал от двадцати до сорока тысяч долларов. Конечно, работа кропотливая, требует времени и сил… И все же у меня, человека со стороны, возникает вопрос: неужели так трудно было отделить не такую уж большую часть этой суммы на операцию собственного ребенка?
Турецкий подумал, что его собственный ребенок Нинка родилась совершенно здоровенькой, но если бы так получилось, что она, как Танечка Скворцова… Да он из кожи вылез бы, чтобы заработать эти злосчастные полторы тысячи долларов! Носом бы землю рыл! В крайнем случае, занял у друзей, но не допустил бы, чтобы его дочь страдала, когда он, отец, в силах ей помочь. Даже если бы он оказался такой скотиной, что страдания дочери для него ничего не значили, Ирина капала бы ему на мозги до тех пор, пока он не сделал бы для Нинки все, что полагается. Может быть, это потому, что у него ребенок — единственный, а у Скворцовых их четверо? Но и это, если задуматься, не аргумент. Неужели ценность детей уменьшается параллельно возрастанию их количества? Ведь Таня не виновата, что родилась четвертой…
Вопрос оказался неприятен Нинель Петровне: стул под ней беспокойно скрипнул, словно она собиралась встать и гордо уйти, но быстро передумала. Щелкнув замком сумочки, она достала кружевной платочек, выпустив на свободу затхлого кабинетного воздуха запах каких-то крепких, как вино, духов и стала торопливо, клюющими движениями, промакивать лоб, щеки, шею…
