Энн Перри - Улица Полумесяца
– Написана, полагаю, какой-то актрисой, – подняла брови миссис Эллисон. – О чем только женщины не осмеливаются говорить в наши дни, да еще и прилюдно… – Она многозначительно взглянула на бывшую невестку. – Повсюду следы морального разложения, даже там, где можно было меньше всего ожидать.
– Вы согласны с цензурой? – Если Джошуа и разозлился, то так хорошо замаскировал это, что никто бы не догадался.
Впрочем, он был профессиональным актером, причем очень талантливым. Кэролайн частенько напоминала себе об этом.
Старая дама взглянула на него так, словно он усомнился в ее здравомыслии.
– Естественно, согласна! – с негодованием воскликнула она. – Любой благоразумный и воспитанный человек понимает, что некоторые вредные идеи говорить попросту нельзя, дабы сохранить наши нравственные устои. Где нет почтения к святыням, к семье и ко всем воплощенным в ней ценностям, где нет благонадежных мыслей, там вся страна начнет разваливаться. Разве там, где вы родились, вас не учили истории? Должно быть, вы слышали о Риме?
Филдинг превосходно владел собой. В его глазах даже сверкнуло мрачное удовольствие.
– В Лондоне, – ответил он. – Я родился в Лондоне, на другом берегу реки, в пяти милях отсюда. И я слышал, разумеется, и о Риме, и о Египте, и о Вавилоне, и о Греции, и даже об инквизиции в Испании. Насколько мне известно, Греция славилась своим театром, а в Египте создавали великолепные образцы поэзии.
– Они были язычниками, – бросила пожилая дама, презрительно взмахнув рукой в опасной близости от молочника. – У греков было полно всевозможных богов, которые вели себя отвратительно, если верить тем мифам, что дошли до наших дней. А египтяне и того хуже – они поклонялись животным. И кто только мог выдумать такое!
– Один из фараонов стал основателем своей новой религии, призывавшей верить и поклоняться единому Богу, – с улыбкой напомнил ей Джошуа.
Мария посмотрела на него с потрясенным видом.
– О-о… что ж, полагаю, это прогрессивный шаг. Хотя, если не ошибаюсь, его хватило ненадолго?
– Не ошибаетесь, – согласился артист. – Его обвинили в богохульстве и предали забвению все его деяния.
Миссис Эллисон пристально посмотрела на собеседника. Ей не сразу удалось собраться с мыслями.
– Вы говорили не о богохульстве. Вы говорили о непристойности, – напомнила она.
– Ну, это как посмотреть, – возразил Филдинг. – То, что красиво для одного, может быть непристойно для другого.
– Чепуха! – Лицо пожилой леди порозовело. – Каждый приличный человек понимает, что непристойно вмешиваться в частную жизнь и чувства других людей, и понимает, что существуют границы, нарушать которые непростительно, и позволяют себе такое только самые вульгарные и испорченные грешники.
– Конечно, границы существуют… – начал актер.
– Вот именно! – Миссис Эллисон ловко поймала его на слове – На том и покончим. Мой чай остыл. Не будешь ли ты так любезна послать за горячим чайником, – повернулась она к бывшей невестке, и это была не просьба, а распоряжение.
Кэролайн позвонила колокольчиком. Она видела, что накал раздражения Джошуа скрывается под тонким налетом вежливости и что он сдерживается, делая скидку на почтенный возраст старой дамы, сознавая также, что она была бывшей свекровью его жены и гостила у них в доме, пусть и неохотно.
И миссис Филдинг вдруг решила высказать то, что, по ее мнению, хотел сказать ее муж.
– Никто не возражает, что существуют темы, о которых не следует говорить, – произнесла она, – разногласия возникают только по поводу того, какие же именно это темы.
– Любые из тех, что пренебрегают моральными устоями и оскорбляют чувства приличных мужчин и женщин, – категорически заявила Мария Эллисон. – Возможно, ты утратила здравый смысл, но большинство благоразумных людей это понимает. Спроси тех, кто раньше числился среди наших друзей. Хвала Господу, лорд-камергер еще благоразумен!
Кэролайн с трудом удержалась от возражений, и только потому, что поняла бессмысленность дальнейшего спора.
Вошедшую горничную послали за свежим чаем. Джошуа встал под благовидным предлогом, поцеловал жену в щеку и пожелал старой даме приятного дня.
Миссис Филдинг вновь взялась за газету и увидела статью, посвященную Сесиль Антрим. Текст предварял портрет с ее театральной афиши, где она выглядела впечатляюще красивой. Именно он сначала привлек внимание Кэролайн. Статья же гласила следующее:
«Вчера мисс Сесиль Антрим высказала решительный протест против запрета лордом-камергером новой пьесы “Светская любовь”, которая отныне не будет показываться на сцене в связи с тем, что ее содержание непристойно и может способствовать упадку общественной нравственности, порождая страдания и возмущение публики.
Мисс Антрим разгуливала по Стрэнду с плакатом, нарушая покой граждан, и полиции пришлось в итоге призвать ее к порядку. Впоследствии она заявила, что считает запрещенную пьесу настоящим произведением искусства, способным поставить под сомнение ложные представления о чувствах и убеждениях женщин. Она также сказала, что запрещение представлять эту пьесу равносильно отрицанию для женщин той свободы, что доступна мужчинам, в установлении гораздо лучшего понимания весьма существенных сторон их натуры, которые зачастую и являются источником спорных действий.
Мистер Уоллес Олбрайт от имени лорда-камергера заявил, что данная пьеса, вероятно, могла бы расшатать устои, на которых зиждется наше общество, и ее запретили исключительно ради всеобщего блага.
Мисс Антрим не стали обвинять в нарушении общественного порядка и разрешили ей вернуться домой».
Кэролайн сидела неподвижно, взирая на газетную страницу. Ее переполнял безрассудный гнев, но в замешательстве она даже не могла толком понять, на кого он направлен. Почему кто-то может решать, что можно, а что нельзя смотреть людям? Кто такой этот Олбрайт? Достаточно ли он умен? Какие у него самого предубеждения и тайны, страхи или мечты? Неужели он видит угрозу там, где просто поставили разумный вопрос, бросив вызов слепой нетерпимости и господству одних людей над мыслями и представлениями других?
Или он тоже защищал молодые и уязвимые души от ударов непристойности и жестокости, от того порочного воздействия неприемлемого изображения оскорбительных сцен, от разрушения ценностей, высмеянных или представленных в насмешливо унизительном виде, пока они не укрепятся в своих убеждениях настолько, чтобы поддержать доброту и уважение, а не отрицать старые ценности?
Миссис Филдинг взглянула на раздраженное лицо сидящей напротив нее за столом бывшей свекрови, и на мгновение ей показалось, что под раздражением этой женщины скрывается какой-то страх. Он глубоко обеспокоил Кэролайн и, напомнив о ее собственных страхах, вызвал ощущение, очень похожее на сочувствие.
Глава 7
Констебль, едва ли не вытянувшись по стойке «смирно», маячил в кабинете перед Питтом.
– Точно так, сэр, он и сказал.
Стояло раннее утро, солнце золотилось в легкой дымке, пригревало мостовую и стены домов, лишь слегка посеревшие от дыма бесчисленных печных труб. Сухой и почти безветренный воздух пропитался резкими уличными запахами.
– Значит, он сказал, что видел, как именно Орландо Антрим и Делберт Кэткарт ссорились в тот день, когда убили Кэткарта, – повторил Томас. – Вы уверены?
– Да, сэр, уверен. Так точно он и сказал – и, похоже, не усмотрел в этом тогда ничего особенного.
– По-видимому, он был знаком с обоими мужчинами, этот… как, вы сказали, его имя?
– Хэтуэй, сэр. Питер Хэтуэй. Не знаю, сэр, но, выходит, может, и оба – знакомцы, иначе как бы он распознал, кто они такие? Ну, ссорятся каких-то два господина, и пусть себе ссорятся…
– Верно. Где мне найти этого мистера Хэтуэя?
– На Аркрайт-роуд, сэр, в районе Хэмпстеда. Дом под номером двадцать шесть.
– И он сообщил об этом в наш участок на Боу-стрит? – удивился Питт.
– Нет, сэр, в Хэмпстедский. А уж они сообщили нам по ентому новомодному агрегату… по телефону. – Констебль приосанился, слегка вздернув голову.
Он гордился знанием новой техники и питал большие надежды на ее пользу в поимке преступников, а возможно, даже в предотвращении преступлений до их совершения.
– Понятно. – Суперинтендант поднялся из-за стола. – Что ж, полагаю, мне лучше отправиться к мистеру Хэтуэю для личного разговора.
– Пожалуй, сэр. Может, ихний мистер Антрим – тот самый, кто нам нужен, сэр, ведь ссора-то у них вышла вроде как горячая. – Широко раскрытые глаза полицейского засветились надеждой.
– Возможно, – согласился Питт, испытывая острое недовольство.
Орландо Антрим вызвал у него восхищение. Этот человек обладал привлекательной внешностью, чувствительной натурой и чуткостью восприятия. Но не первый раз уже Томасу нравился человек, способный лишить кого-то жизни.
