Энн Перри - Улица Полумесяца
Кэролайн прекрасно поняла, что имеется в виду. Все верно. Это ведет к падению чувствительности до вульгарности, к грубости мышления или восприятия – даже при виде мучений других людей. Исходное потрясение изнашивается, и в итоге гнев исчезает.
Однако она вдруг осознала, что начала говорить о том, что одобрил бы Джошуа.
– Разумеется, это верно, – кивнула миссис Филдинг. – Именно поэтому нам необходимо постоянно размышлять о границах допустимого и точно так же искать новые пути для выражения наших ценностей, чтобы люди не привыкали и не теряли интерес к ним.
Мистер Маршан нахмурился:
– Не уверен, что понял вашу мысль. О каких новых путях мы говорим? – Ральф поставил на стол бокал вина и с серьезной задумчивостью степенно взглянул на жену. – Признаюсь, я старомоден. Я убежден в высоких идеалах моего отца и деда и не испытываю никакого желания подвергать сомнению их устои, не говоря уже о том, чтобы смеяться над ними, – заявил он. – Они полагали, что человек должен дорожить своей честью, что данное им слово нерушимо, – его голос потеплел, – они свято выполняли долг, думая о других больше, чем о себе, служа избранному высочайшему призванию. Они по-доброму обходились со всеми женщинами и не меньшим удовольствием почитали дело защиты своих родных от жестокостей мира, непристойных мыслей или вульгарных речей и деяний. Разве не такова несомненная сущность любви, порожденной прежде всего желанием во что бы то ни стало защищать семью, сделать ее жизнь радостной, богатой и надежной? – И мужчина требовательно взглянул на гостью своими безоблачными голубыми глазами.
Кэролайн вспомнила Эдварда и Сэмюэля Эллисона, но в ее ушах зазвучал голос Джошуа. И, как ни странно, к нему присоединился и голос Питта.
– Это один из видов любви, – мягко ответила она. – Такой любви вы, вероятно, желали бы для себя?
На лицо хозяина дома набежала тень.
– Простите?
– Такой любви вы могли бы пожелать и для себя? – повторила миссис Филдинг.
– Дорогая моя, наши обстоятельства совершенно различны, – терпеливо пояснил Ральф. – Мой долг – защищать, а не искать защиты. Женщины исключительно уязвимы. Если жестокая и пагубная жизнь сделает их непристойными, то как же обесценится невинность, почитание драгоценной красоты, уважение к личным и тонким чувствам; а если они так же воспитают наших детей, то что же тогда останется хорошего в жизни? Должны быть святыни, которые недопустимо подвергать никаким насмешкам или осквернению, недопустимо умаление значения чуткости и поощрение вредоносных или несущих выгоду желаний в тех сферах, где духовное неизменно важнее плотского.
Кэролайн почувствовала странную, мучительную смесь жалости и разочарования – и в то же время успокоения.
– Конечно, должны, – от всего сердца согласилась она. – Хотелось бы мне знать, однако, как сохранить наши святыни, не закрывая при этом глаза на все, что тревожит и вызывает сомнения. Как можно сохранить невинность, желая вырасти из детских пеленок и стать взрослым? Смогу ли я бороться за утверждение добра, если понятия не имею, что есть зло?
– Вам совершенно не надо бороться, дорогая, – с чувством произнес Маршан, наклоняясь к ней с самым серьезным видом. – Это вас следует защищать от возможного зла! Это общественный долг, и если те, в чьих руках сосредоточены заботы и привилегии, должным образом служат своему призванию, то никаких сомнений не возникнет. В данных обстоятельствах лорд-камергер проявил прискорбную беспечность, и в итоге в репертуар театра попала эта опасная – крайне опасная – пьеса. Я молю Бога, чтобы вас не коснулась такая опасность! – Он отрешенно устремил взор к небесам. – Она может нанести непоправимый вред.
– Он определенно проявил недостаточно строгости, – взглянув на мужа, поддержала его миссис Маршан, и ее чистый лоб прорезала озабоченная морщинка, – и мне кажется, дорогой, вам следует написать ему и пояснить, что многие из нас глубоко озабочены откровенным изображением на сцене самых интимных чувств, в силу чего неокрепшие впечатлительные души могут предположить, что большинство женщин одержимы того рода… аппетитами, которые разыгрывает героиня мисс Антрим и…
– Я уже написал, дорогая, – прервал ее мужчина.
Хоуп немного успокоилась и, вновь беспечно улыбнувшись, повела плечами.
– Я так рада! Подумайте о того рода воздействии, какое эти ужасные представления могут оказать на души молодых людей… таких, как… как наш Льюис! Как сможет он, как смогут другие юноши взрастить в себе понимание доброго и уважительного отношения к избранным ими женам, к будущим дочерям, не говоря уже о матерях?
Кэролайн с необычайной легкостью поняла суть беспокойства подруги и подумала не о себе, а о своих родных дочерях. Даже сейчас, по прошествии многих лет, она горестно вспомнила о страданиях Сары перед своей кончиной, о страхах и разочаровании в муже из-за его поведения. И вообще любая цензура лучше тех несчастий, что они пережили тогда.
– Конечно, – согласилась Филдинг, но ворчливый голосок внутреннего мятежника, презиравшего трусость, сообщил ей, что она принесла честность в жертву спокойствию.
Подавив мятежное настроение, Кэролайн продолжила ужин, хотя и сознавала, что миссис Маршан могла бы признать перемены гораздо легче, чем ее муж. Он относился к ней чутко, желая дать утешение, которого сам не мог разделить с нею.
Приехав домой, миссис Филдинг нашла Джошуа в гостиной: он сидел в своем любимом кресле с раскрытой на коленях книгой, под ярким светом газовой лампы. В отблесках ее лучей серебрилась легкая седина прядей, уже появившаяся кое-где в его каштановых волосах, и стали более заметными темные круги под усталыми глазами. Он закрыл книгу, улыбнулся Кэролайн, медленно поднимаясь с кресла, и, подойдя к ней, запечатлел на ее щеке легкий поцелуй.
– Хорошо ли ты, дорогая, провела вечерок у Маршанов?
Женщина почувствовала исходящее от него тепло и легчайший остаточный запах грима, смешанный с каким-то неописуемым духом самого театра, вобравшим в себя пот на лицах актеров, их возбуждение, запахи кулис, краски декораций… Десять лет назад театр показался ей таким же неведомым и экзотическим, как чужеземная страна. Теперь же он стал знакомым и оброс множеством радостных и чувственных воспоминаний. С неожиданным замешательством миссис Филдинг вдруг осознала, что ее привязанность к Джошуа до сих пор исполнена остроты какой-то девической романтической любви – ведь он действительно стал ее первой настоящей любовью… Какая курьезная нелепость для женщины ее возраста! И этот роман делал ее невыносимо уязвимой.
– Да, все прошло вполне мило, – ответила она, заставив себя весело улыбнуться, словно вечера у них неизменно проходили именно так. – Кстати, я познакомилась с их сыном. Необычайно стеснительный юноша.
Она прошла мимо мужа к камину. На улице было не очень холодно, но Кэролайн слегка поежилась. Она была не готова удалиться в спальню для более интимного общения. В голове у нее еще крутились противоречивые мысли о прошлой жизни, об Эдварде, а также вспоминались истории Сэмюэля Эллисона, его улыбки, страхи Хоуп Маршан, порожденные распространением новых идей, пылкое стремление защитить молодых от влияния жестокого и безнравственного мира, чтобы сохранить их чистые невинные души, и более прозорливый взгляд Ральфа Маршана, породивший и гораздо более сильный страх грядущих перемен. Он справедливо полагал, что потеря способности испытывать почтение к святыням приведет к почти полному крушению незыблемых ценностей.
Миссис Филдинг подумала о юных годах своих родных дочерей. Бездетный Джошуа не смог бы понять ее тревог. Потребность защищать их таилась в глубине женского существа на каком-то стихийном, интуитивном уровне, ее нельзя было объяснить, пользуясь логикой или здравым смыслом, она составляла суть самой жизни. И защита относилась не только к физическому здоровью… его обязательно дополняла необходимость взрастить и укрепить красоту души, способной дарить радость и радоваться жизни. Какая мать захотела бы, чтобы ее ребенок вырос, лишенный способности понимания главных ценностей любви, чести или счастья?
– Кэролайн? – Голос Филдинга окрасился тревожными нотками.
Он почувствовал ее странную отчужденность. Супруга тут же повернулась к нему, охваченная душевным волнением, и увидела, что он тоже находится в замешательстве, усугубленном психической и физической усталостью после спектакля, что, однако, не помешало ему встревожиться ее настроением. Она вдруг почувствовала себя ужасной эгоисткой. Разве сейчас, глубоким вечером, имели особое значение проблемы цензуры или то, что думают о ней Маршаны?
– Дурацкие застольные разговоры, – выдала женщина с улыбкой, шагнув в его объятия.
Гораздо легче было найти утешение в его руках, чем встретиться с ним взглядом. Кэролайн понимала его ранимость и его силу. Он был очень добрым. Поздно сомневаться в том, приняла ли она правильное решение, выйдя за него замуж, или повела себя глупо и безрассудно. Она могла либо следовать велению сердца, либо отречься от самой себя. Ничто теперь не в силах изменить сделанного в душе выбора.
