Карин Фоссум - Не оглядывайся!
— Что ты делаешь за своим компьютером, Хальвор? Ты часами сидишь перед экраном каждый день — после того, как приходишь с работы; сидишь почти до полуночи. Ты можешь мне ответить?
Хальвор поднял глаза.
— Вы пытаетесь поймать меня на крючок?
— Так или иначе. Мы держим на крючке массу людей. Ты ведешь дневник?
— Я просто играю. В шахматы, например.
— С самим собой?
— С девой Марией, — сухо ответил он.
Сейер моргнул.
— Я советую тебе сказать все, что ты знаешь. Ты коснулся какой-то тайны, Хальвор, я в этом уверен. В этом замешаны двое? Ты кого-то прикрываешь?
— Я касаюсь венского стула, и у меня потеет спина, — угрюмо ответил парень.
— Если мы выдвинем против тебя обвинение, то получим разрешение на конфискацию твоего компьютера.
— Пожалуйста, — дерзко ответил Хальвор. — Но вы не сможете его включить.
— Не сможем включить? Почему?
Хальвор снова потеребил ботинок.
— Потому что ты его запаролил?
У него пересохло во рту, но он не хотел просить воды. Дома в холодильнике осталось пиво «Вёртер»; он вдруг вспомнил о нем.
— Значит, там содержится нечто важное, раз ты позаботился о том, чтобы никто это не нашел?
— Ничего важного. Я просто пишу всякие глупости, когда мне скучно.
Сейер поднялся; его стул беззвучно отъехал назад по полу, покрытому линолеумом.
— Кажется, ты хочешь пить. Я принесу колы.
Сейер вышел, и Хальвор остался один. В ботинке образовалась ужасная дыра, из нее выглядывал грязный носок. Он услышал сирену с улицы. Кроме того, в большом здании слышалось металлическое жужжание, вроде того, которое издает кинопроектор перед началом фильма. Возник Сейер с двумя бутылками и открывалкой.
— Я открою окно ненадолго, хорошо?
Хальвор кивнул.
— Это сделал не я.
Сейер нашел пластиковый стаканчик и налил в него колы. Она вспенилась.
— У меня не было мотива.
— Так, навскидку, я тоже его не вижу. — Сейер вздохнул и отпил. — Но это не значит, что у тебя его не было. Иногда чувства переполняют нас. С тобой так было когда-нибудь?
Хальвор промолчал.
— Ты знаешь Раймонда с Кольвейен?
— Монголоида? Я иногда встречаю его на улице.
— Ты когда-нибудь был у него дома?
— Я проезжал мимо. У него кролики.
— Разговаривал с ним?
— Никогда.
— Ты знаешь, что Кнут Йенсволь, который тренировал Анни, отсидел за изнасилование?
— Анни говорила.
— Знал ли об этом еще кто-нибудь?
— Не имею понятия.
— Ты знал мальчика, за которым она присматривала? Эскиля Йонаса?
Хальвор удивленно вскинул голову.
— Да! Он умер.
— Расскажи мне о нем.
— Зачем? — спросил он удивленно.
— Просто расскажи.
— Ну, он был… веселым и странным.
— Веселым и странным?
— Полным энергии.
— Трудным?
— Может быть, сложным. Не мог сидеть смирно. Наверняка ему давали лекарства. Его нужно было постоянно привязывать, к стулу, к коляске. Я тоже несколько раз сидел с ним. Никто, кроме Анни, не хотел с ним сидеть. Но вы знаете, Анни… — Он опустошил стакан и вытер рот.
— Ты знал его родителей?
— Я знаю, кто они такие.
— Старшего сына?
— Магне? Только внешне.
— Он когда-нибудь интересовался Анни?
— Как все. Бросал на нее долгие взгляды, когда проходил мимо.
— Как ты к этому относился, Хальвор? К тому, что парни бросали долгие взгляды на твою девушку?
— Во-первых, я к этому привык. Во-вторых, Анни была совершенно непробиваемая.
— И все же она осталась с кем-то наедине.
— Понимаю. — Хальвор устал. Он закрыл глаза. Шрам в углу его рта блестел в свете лампы, как серебряная нить. — В Анни было многое, чего я никогда не понимал. Иногда она злилась без причины или раздражалась, а если я расспрашивал ее, то становилось только хуже. — Он перевел дыхание.
— Значит, у тебя было такое чувство, будто она что-то знала? Что-то ее мучило?
— Не знаю. Я много рассказывал Анни о себе. Вообще все. Хотел, чтобы она поняла: мне можно довериться.
— Но, вероятно, твои секреты были недостаточно важными? Ее тайны были страшнее?
Ничто не могло быть страшнее. Ничто на свете.
— Хальвор?
— Что-то, — тихо произнес он и снова открыл глаза, — висело на Анни замком.
* * *Что-то висело на Анни замком.
Предложение было сформулировано так странно, что Сейер поверил ему. Или хотел поверить? И все же. Рюкзак в сарае. Острое чувство, что Хальвор что-то скрывает. Сейер взглянул на стену перед собой и сложил в мыслях несколько фраз. Она любила сидеть с чужими детьми. Тот, с кем ей больше всего нравилось сидеть, был очень тяжелым ребенком, к тому же он умер. Она не могла иметь собственных детей, и ей вообще оставалось жить недолго. Она не хотела больше ни с кем соревноваться, просто бегала одна по улицам. У нее был друг, на которого она временами срывалась, она расставалась с ним и снова сходилась. Как будто сама не знала, чего она хочет. Все эти факты не хотели складываться в единую картину.
Он засунул руки в карманы и прошелся по парковке. Нашел свой автомобиль и, осторожно выехав на дорогу, отправился в соседний район — тот, по которому Хальвор топал в своих детских башмаках или, скорее, босиком. Офис начальника местной полиции находился тогда в помещении старой дачи, сейчас переехал в новый торговый центр, зажатый между магазином «Рими» и Отделом распределения налогов. Сейер немного подождал в приемной, глубоко погруженный в свои мысли, пока в комнату не вошел начальник полиции — коротышка, лет под пятьдесят, с плохо скрываемым любопытством в сине-зеленых глазах. Бледная рука с веснушками пожала его руку. Начальник полиции очень старался быть любезным. Инспектор из городского муниципалитета — не обычный посетитель. Работая здесь, полицейские чувствовали себя на отшибе, словно никому не было до них дела.
— Спасибо, что уделили мне время, — сказал Сейер, следуя за ним по коридору.
— Вы упомянули убийство. Анни Холланд?
Сейер кивнул.
— Я следил за расследованием по газетам. Вероятно, вы подозреваете кого-то, кого я знаю? Я правильно понимаю? — Он показал гостю на свободный стул.
— Ну, да, в каком-то смысле. На самом деле этот человек сейчас в предварительном заключении. Он еще мальчик, но улики не оставили нам выбора.
— И чего вы хотите от нас?
— Я не верю, что он это сделал. — Сейер слегка улыбнулся собственным словам.
Начальник местной полиции, скрестив розовые руки на груди, ждал продолжения.
— В декабре девяносто второго года в вашем районе произошло самоубийство. После этого двое мальчиков были отосланы в Детский дом Бьеркели, а их мать оказалась в психиатрическом отделении Центральной больницы. Я ищу информацию о личности Хальвора Мунтца, родившегося в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году, сыне Торкеля и Лили Мунтц.
Ленсман сразу же вспомнил эти имена, и на его лице появилось озабоченное выражение.
— Вы имели отношение к этому делу, не так ли? — задал вопрос Сейер.
— Да, к сожалению, имел. Хальвор позвонил мне домой. Это произошло ночью. Я помню число, потому что моя дочь играла Лючию в школе. Я не хотел ехать один и взял с собой нового служащего; когда речь шла об этой семейке, можно было ожидать чего угодно. Мы нашли мать на диване в гостиной — она спряталась под одеялом, — и двух мальчиков на втором этаже. Хальвор молчал, его младший брат тоже. Везде кровь. Мы убедились, что они живы. Потом начали искать. Отец лежал в дровяном сарае, в старом спальном мешке. Полголовы было снесено выстрелом.
Он помолчал; Сейеру казалось, что он тоже видел все, о чем услышал: картины сменяли одна другую.
— Было непросто их разговорить. Мальчишки вцепились друг в друга и упорно молчали. Но в конце концов Хальвор рассказал, что отец выпивал с утра и к вечеру обезумел. Он бредил и разнес почти весь первый этаж. Мальчики провели большую часть дня на улице, но ближе к ночи им пришлось вернуться домой, потому что сильно похолодало. Хальвор проснулся от того, что отец наклонился над его кроватью с ножом в руке. Он ударил Хальвора ножом, потом как будто пришел в себя, выбежал из комнаты, и Хальвор слышал, как дверь хлопнула снова. Потом они слышали, как он сражался с дверью сарая. У них был такой старый дровяной сарай. Прошло какое-то время, потом раздался выстрел. Хальвор не осмелился посмотреть, что произошло, он прокрался вниз, в гостиную, и позвонил мне. Сказал, что боится, не случилось ли что-то с отцом. Опека годами гонялась за мальчиками, но Хальвор постоянно упирался. Теперь он не протестовал.
— Как он это пережил?
Ленсман поднялся и прошелся по комнате. Он выглядел подавленным и встревоженным.
— Трудно сказать, что он чувствовал. Хальвор — замкнутый паренек. Но, честно говоря, не было похоже, что он в отчаянии. В нем даже появилась своего рода целеустремленность, может быть, потому что впереди он увидел новую жизнь. Смерть отца стала поворотным пунктом. Она принесла облегчение. Дети постоянно жили в страхе и нуждались в самом необходимом.
