Георгий Вайнер - Бес в ребро
— Простите, — перебила я его. — Вот вы говорите, что вы боксер и самбист. Как же вы не вступились, если на ваших глазах людей убивали?
— Голубушка моя! Да как же я мог? У меня в одной руке авосенька с молоком, а в другой торт, «Штефания» называется, пять сорок коробка…
Я сказала Бурмистрову с горечью:
— Хорошего вы свидетеля сыскали. Они вместе разными способами и по разным поводам все врут, и вы это знаете. Неужели вам не совестно?
— Да как вы смеете? — взъярился Бурмистров. — Совестить меня здесь! Кто вы такая? Я обязательно сообщу к вам на работу, что именно вы оказываете давление на следствие. Я уверен, что на работе с большим интересом рассмотрят это письмо.
— Вот именно, — поддакнул свидетель. — Такая еще молодая и такая гордыбака…
Бурмистров отмахнулся от его поддержки, как от мухи, и спросил меня изо всех сил строго:
— Вы меня, надеюсь, поняли?
Когда я шла в прокуратуру, то надеялась сразить Бурмистрова сообщением о Глухоманове, заявлением бабки Еловацкой, сведениями о Рите Терёшкиной, рассказом о ресторане «Актер». Не знаю, на что я надеялась — заплачет Бурмистров от стыда, срочно вызовет бабку, допросит таксиста или сам помчится на такси в тюрьму вызволять Ларионова…
А сейчас поняла, что говорить с ним не о чем нельзя. Бурмистров не расследует уличный конфликт, он совсем не над схваткой — он в самой гуще, он втянулся в драку на стороне чагинцев, и будет молотить нас с Ларионовым сколь силы хватит.
— Я вас поняла, — сказала я тихо. — Николай Степанович, я прошу вас дать мне свидание с Ларионовым…
— Не могу, — отрубил Бурмистров. — По закону я могу разрешить обвиняемому свидание с родственниками. Но вы ведь не родственница? Я не ошибаюсь — вы Ларионову родней не доводитесь?
— Нет, не довожусь, — кивнула я. — А вам никогда не бывает страшно?
— А почему мне должно быть страшно? — старательно изображал он пренебрежение.
— Неужели вы думаете, что все это останется безнаказанным?
Он хлопнул ладонью по столу, но стук этот тоже получился каким-то дребезжащим и неуверенным:
— Мне надоело с вами препираться. Кто вы такая, чтобы оценивать мою работу? Я закончу следствие, передам дело в суд, и там решат, правильны ли были мои действия.
— Да, по-видимому. Я только хотела у вас спросить, зачем вы посадили Ларионова в тюрьму? Какая была в этом необходимость? Чем, кому он угрожал?
— Он никому не угрожал, но его действия мешали проведению объективного расследования. В частности, ваши действия заставили меня взять Ларионова под стражу.
— Я надеюсь, что есть на земле возмездие. За все рано или поздно приходит отмщение. И вы ответите страшно. Я надеюсь увидеть, как вас посадят в тюрьму. Хоть на один день — этого будет достаточно…
— Уходите отсюда вон! — свистящим голосом сказал Бурмистров. — Я вам покажу, где раки зимуют…
У него было лицо, как сургучная печать, коричнево-серое, неумолимое.
Я вышла в коридор — пелена застилала глаза. От волнения я перепутала коридор — повернула не туда и направилась в другую сторону, пока не уперлась в тупик с наглухо забитой дверью, над которой светился трафарет: «Нет выхода».
* * *Какая-то заполошная суета. Мысли прыгают, руки трясутся. Не могу точно время рассчитать. Позвонила из автомата Маринке:
— Доченька, дождись из школы Сережу, и идите к дедушке… Я приеду сегодня очень поздно, вы оставайтесь ночевать у него…
— А Алексей придет?
— Нет, не придет. Он уехал…
— Как? И не попрощался?
— Мариша, его срочно вызвали, он не мог.
Бросила трубку, потому что ком запер горло, я поняла — сейчас снова разревусь. Сейчас не время, сейчас надо в Приреченск ехать…
На вокзале царила обычная толкучка, гремел над головой хрипучий радиоголос. На перроне пахло яблоками, горелой резиной и самоварным дымом.
В электричке было пустовато — середина дня, отлив между волнами нашествия пригородных пассажиров. Устроилась у окна, поезд плавно тронулся.
Еще было совсем светло, когда я вышла на станции в Паутове. Женщина в оранжевом путевом, жилете объяснила мне мой дальнейший маршрут, и я успела на автобус, ехавший час по разбитой тряской бетонке. Сошла в совхозе «Октябрьский» и долго плутала в поисках общежития шоферов. Как выяснилось, они жили в артистических комнатах поселкового Дома культуры. Было семь часов вечера, совершенно темно, и я старалась не думать, как я буду отсюда выбираться. Поднялась на второй этаж и увидела, что несколько мужчин в фойе играли в домино.
Так огромно было мое желание найти Глухоманова, что, взглянув на этих незнакомых людей, я уверенно — толчком сердца, раздерганными нервами, яростной надеждой — выбрала седоватого спокойного мужика с сизо-стальными зубами, оглушительно трахнувшего костью по столу и торжественно объявившего:
— Рыба!..
Подошла и потрогала за плечо:
— Вы Глухоманов?
Он оторвался от «козла», поднял на меня глаза:
— Да. А что?
— Я журналистка… Моя фамилия Полтева… Я вас разыскиваю целую неделю…
— Вот-те раз! — удивился он. — Сюда не поленились приехать?
— Нужда привела, — сказала я. — Я к вам по делу житейскому, а не газетному…
— Какие же это у меня житейские дела с молодой журналисткой? — засмеялся он. Его партнеры с интересом смотрели на нас.
Глухоманов сказал им:
— Ну, чего уши развесили? К вам, небось, журналистки не приезжают за тридевять земель… — улыбаясь, встал и предложил мне: — Идемте, чайком побалуемся и все житейские дела наши обсудим…
Он варил чай в стакане электрическим кипятильником — обжигающий, черно-красный. На стол бросил большой пакет мучнистой пастилы.
— Каким-то чудом в сельпо попало, — кивнул он на пакет. — Угощайтесь… Так что случилось-то?
— Вы помните, недавно в вашей машине произошла драка? Вечером?
Взгляд его напрягся, он с силой вонзил стальные зубы в нежное бело-розовое тельце пастилы, пожевал и ответил неопределенно:
— Да, припоминаю кой-чего… А зачем вам?
— А затем, что у пассажира вашего из-за этой драки вся жизнь пошла под откос…
— Это у которого? Их там много было… — прищурился Глухоманов.
— Вы помните, Юрий Никифорович, кто сел к вам в машину первым?
— Конечно, — уверенно сказал Глухоманов. — Парень такой моложавый, в морской фуражке.
— А что происходило потом, вы помните?
— Да что ж тут не помнить? Слава богу, глаза и уши не отняло… Попросил он притормозить около бабки с цветами, вышел, тут эта компания попрыгала в машину… Ко мне вперед на сиденье уселся такой веселый мордоворот и командует: «Гони, дед, на праздник опоздаем». Я ему говорю: «Успокойся, машина занята». А он мне спокойно: «Да ничего, не возникай, мастер. Двойной счетчик оплачу»… А тут уже и моряк возвратился — аллё, говорит, простите, занята мной машина, я на минуту вышел. Они его посылают — давай, мол, гуляй дальше… Ну, начал он с ними выяснять отношения, все еще вежливо пока, наклонился в открытую дверь и втолковывает. А этот, жлобец впереди, раз — и в лицо ему харкнул. Ну, тот ему, конечно, дал оборотку по всем правилам. А те двое, что сзади с бабой вместе сидели, они тоже выскочили, один из них ему по башке — бах бутылкой! По правде сказать, морячок этот оказался боевой парень. Он его через себя вертанул так, что витрина посыпалась… Шум, крики, визг. Ну, я думаю, мне конец. У меня и так смена кончается, я опаздываю, а сейчас в милицию загребут всех, начнется там — кто, да что, да почему, это до ночи зависну… А нас ведь за это рублем стегают… за опоздание, значит… Думаю, этот парень себя в обиду не даст, и уехал…
— Юрий Никифорович, от ваших показаний жизнь его зависит. В тюрьму его посадили, — сказала я.
— Вот это дают! — ахнул Глухоманов. — А что ж мне делать надо?
— Напишите все, что вы сказали, на бумаге.
Он покряхтел:
— Ох, не люблю я с ними связываться…
— Да что значит связываться? Вы же правду говорите. Я ведь не прошу ничего, кроме правды…
Глухоманов досадливо покрутил головой:
— Писать не люблю — смерть! Кабы ты могла за меня написать…
Я развела руками:
— К сожалению, я этого не могу сделать… Это ведь документ…
Еще долго искали бумагу, ручку, и он, усевшись за стол, прилежно и подробно писал свое заявление, в деталях описывал, как и что происходило, потом затейливо расписался, отдал мне лист, спросил:
— А как же вы в город-то поедете?
— Автобуса буду дожидаться, потом на электричке.
— О, автобус не скоро будет, — сказал он. — Ладно, заведу свой самосвал — доброшу до электрички…
Я ехала в кабине грузовика, пропахшей маслом, бензином, головой упиралась в теплое мощное плечо Глухоманова, дремала и слышала все время его бубнящий, словно пристыженный голос:
