Пер Валё - Полиция, полиция, картофельное пюре!
XXVI
В голосе Леннарта Колльберга звучали недобрые нотки, когда Мартин Бек позвонил ему утром в пятницу.
— Только не говори, что это опять палъмгреновская история.
Мартин Бек кашлянул.
— Очень сожалею, Леннарт, но я вынужден просить тебя помочь. Я знаю, что у тебя много…
— Много, — возмущенно прервал его Колльберг. — У меня всего много, кроме людей. Я утопаю в делах.
— Я понимаю, Леннарт, — мягко проговорил Мартин Бек. — Но выяснились некоторые моменты, которые меняют суть дела. Тебе нужно раздобыть сведения об одном человеке, который, возможно, застрелил Пальмгрена. На худой конец попроси Гюнвальда…
— Ларссона? Да его теперь сам министр не упросит заняться делом Пальмгрена, пусть хоть на колени встанет. — После короткой паузы Колльберг вздохнул и сказал: — Кто этот человек?
— По-видимому, тот самый, которого мы могли бы взять на аэровокзале неделю тому назад, если бы не проворонили. Его зовут Бертиль Свенссон…
— Свенссонов у нас, наверное, тысяч десять, не меньше, — уныло сказал Колльберг.
— Наверное, — любезно согласился Мартин Бек. — Но об этом Свенссоне мы знаем следующее: он работал на пальмгреновском предприятии в Сольне, это крохотная механическая фабрика, которую закрыли осенью шестьдесят седьмого. Он жил в одном из пальмгреновских домов, но примерно год назад его оттуда вышвырнули. Он член стрелкового клуба и, судя по словам свидетелей, стреляет из револьвера, соответствующего тому, из какого убили Пальмгрена. Он разведен с осени, и его жена и двое детей живут по-прежнему в Стокгольме. Сам он живет в Мальмё и работает на «Кокумсе». Его зовут Бертиль Улоф Эмануель Свенссон. Он родился в приходе церкви Софии в Стокгольме шестого мая тысяча девятьсот тридцать второго года.
— Почему же вы его не берете, если он живет в Мальмё?
— Возьмем, но сначала хотим узнать о нем побольше. Я надеялся, что в этом ты нам поможешь.
Колльберг горестно вздохнул.
— Ладно. Что я должен сделать?
— Его нет в списке бывших под судом, но надо выяснить, попадал ли он в полицию. Узнай также, интересовались ли им различные социальные комиссии. Спроси в управлении домами, почему его выселили. И последнее, но не менее важное, — поговори с его женой.
— Ты знаешь, где она живет, или мне и ее нужно искать? Попробуй-ка среди всех фру Свенссон найти нужную.
— Она живет на Нортульсгатан, двадцать три. Не забудь спросить ее, когда она в последний раз видела мужа. Я не знаю, в каких они отношениях, но возможно, что он звонил или встречался с ней в прошлый четверг. Ты можешь проделать все это срочно?
— На это уйдет целый день, — жалобно сказал Колльберг. — Но у меня нет выбора. Я позвоню, когда управлюсь.
Колльберг положил трубку и мрачным взглядом уставился на свой письменный стол, где в полнейшем беспорядке лежали папки, документы, копии отчетов. Со вздохом взял телефонную книгу и начал звонить.
Часа через два он поднялся, надел пиджак, положил в карман записную книжку и спустился к машине.
Направляясь к Нортульсгатан, он размышлял о том, что дали его упорные телефонные звонки. До октября шестьдесят седьмого полиции не был известен человек по имени Бертиль Улоф Эмануель Свенссон. В октябре его забрали за пьянство — нашли в подъезде дома, где он жил, и продержали ночь в участке. До июля шестьдесят восьмого его задерживали пять раз, один раз снова за пьянство, и четыре раза за так называемые нарушения порядка в квартире. Это все. После июля никаких записей о нем не было.
В деле фигурировала и комиссия трезвости. Владелец дома и соседи неоднократно обращались в эту комиссию, вызывая ее представителей и утверждая, что Свенссон в нетрезвом виде их беспокоит. Над ним установили наблюдение, но за исключением двух раз, когда его забирала полиция, оснований для вмешательства не было. До октября шестьдесят седьмого он не был замечен в злоупотреблении алкоголем, и до этого времени о нем не было никаких сведений в комиссии трезвости.
Семью Свенссонов знали и в комиссии по охране детей. Поступали жалобы на плохое обращение с детьми; насколько Колльберг мог установить, жаловался тот же сосед, который обращался в различные комиссии. Сообщалось, что детей, которым тогда было семь и пять лет, родители бросают на произвол судьбы, что дети плохо одеты и что из квартиры Свенссонов слышны детские крики. Комиссия по охране детей сделала проверку, первый раз в декабре шестьдесят седьмого и еще раз в мае шестьдесят восьмого. Несколько раз приходили к Свенссонам, но никаких признаков дурного обращения с детьми не заметили. В квартире, правда, было недостаточно чисто, мать производила впечатление женщины ленивой и неряшливой, отец был без работы, и материальное положение семьи очень плохое. Однако не было никаких признаков того, что детей бьют. Старшая девочка хорошо училась в школе, здорова, совершенно нормальный ребенок, только несколько застенчива и замкнута. Младший — мальчик, находился дома с матерью, но иногда — в частном детском саду, когда у матери бывала случайная работа. Хозяйка детского сада характеризовала ребенка как живого, восприимчивого, общительного и здорового.
Комиссия по безработице выплачивала пособие семье с октября шестьдесят седьмого по апрель шестьдесят восьмого. Свенссон заявил о желании переквалифицироваться и осенью шестьдесят восьмого прошел курс обучения в механической мастерской комитета по охране труда. В январе шестьдесят девятого, то есть этого года, Свенссон устроился подсобным рабочим в механические мастерские «Кокумс», в Мальмё, куда и переехал.
Комиссия по здравоохранению провела замер уровня шумов в квартире в связи с тем, что владельцы дома потребовали выселения Свенссонов. Шум от детского крика, от быстрых шагов по квартире и от текущей воды был выше нормы. Такая же картина, собственно, была и в остальных домах, но никто не обращал на это внимания.
В июне шестьдесят девятого комиссия по сдаче квартир приняла решение о праве квартировладельцев расторгнуть контракт о найме квартиры, заключенный со Свенссоном. Первого сентября семья Свенссонов была вынуждена выехать. Новой квартиры им не было рекомендовано.
Колльберг созвонился с управляющей, истинным драконом в юбке. Она очень сожалела, что была вынуждена пойти на такую меру, как выселение семьи, но на Свенссонов слишком часто жаловались. В заключение она сказала:
— Я думаю, что так было лучше для них самих. Они нам не подходили.
— Что значит «не подходили»? — спросил Колльберг.
— У нас иной уровень квартиросъемщиков, если вы понимаете, о чем я говорю. Мы не привыкли почти ежедневно вызывать людей из комиссии трезвости, полицию, и еще Бог знает кого…
— Значит, не соседи обратили внимание властей на семью Свенссонов, а вы?
— Да, конечно. Когда узнаешь о беспорядках, то твой долг — выяснить, в чем тут дело. К тому же один из соседей очень охотно этим занимался.
На этом Колльберг закончил беседу, почувствовав себя почти больным от сознания своей беспомощности и от отвращения. Неужели все так и было? По-видимому, да.
Колльберг поставил машину на Нортульсгатан, но не сразу вышел из нее. Он вынул блокнот и записал:
1967:
Сент. Уволен.
Окт. Пьянство (полицейский участок в Болмора).
Нояб. Комиссия трезвости.
Дек. Скандалы в квартире. Комиссия по охране детей.
1968:
Янв. Скандалы в квартире (п/у Болмора).
Февр. Комиссия трезвости.
Март. Пьянство (п/у Болмора). Комиссия трезвости.
Май. Комиссия по охране детей.
Июнь. Требование о выселении.
Июль. Решение о выселении. Шум в квартире (п/у Болмора).
Авг. —
Сент. Выселены.
Окт. —
Нояб. Развод.
Дек. —
1969:
Янв. Переезд в Мальмё. «Кокумс».
Июль. Застрелен В. Пальмгрен.
Он просмотрел записанное и подумал, что этой мрачной таблице очень подходит заголовок: «Беда не приходит одна».
XXVII
После удушающей жары на улице в подъезде ветхого дома № 23 на Нортульсгатан было удивительно прохладно. Казалось, зимняя влага и холод спрятались в стенах за отставшей штукатуркой.
Фру Свенссон жила на втором этаже, дверь с дощечкой «ЕВА СВЕНССОН», по-видимому, была входом на кухню.
Колльберг постучал. Послышались шаги, звон снимаемой цепочки, дверь приоткрылась. Колльберг показал свое удостоверение. Прежде чем дверь открылась, он услышал глубокий вздох.
Как он и предполагал, вход вел прямо на кухню. Женщина, закрывшая за ним дверь, была маленькая, худенькая, с резкими чертами лица. Волосы не причесаны и, как видно, давно не крашены: светлые, почти белые на концах, у корней они становились совсем темными. На ней было домашнее платье из полинявшей хлопчатобумажной материи, с большими темными пятнами от пота под мышками, судя по всему, давно не стиранное. На ногах — матерчатые туфли неопределенного цвета. Колльберг знал, что ей двадцать девять лет, но на вид дал бы не меньше тридцати пяти.
