Фридрих Незнанский - Сенсация по заказу
— Кто?
— Вот я и ищу.
— В моем кабинете?
— Не так быстро, — успокоил Турецкий. — В деле много туманных обстоятельств.
— Так, я не понял! — Он ткнул себя в грудь: — Мэр тут при чем?!
— Белов в письме своему другу указал, что на него давят и требуют что-то. И давит администрация города.
— Что за бред?!
— Что слышали.
— Да я с ним в теннис играл!
— Это я знаю. Ну и что? Это ничего не доказывает. Даже напротив. Вас с ним видели на корте за день до гибели. Вы громко разговаривали, размахивали руками, кричали на него.
Навоша насупился:
— Кто видел? Кто это говорит?
Турецкий хорошо знал, что на самом деле во время общения нужно обращать больше внимания на язык тела, нежели на мимику. Анализ языка тела происходит на бессознательном уровне, в то время как внимание обычно фокусируется на лице собеседника. А вот в случае, если движение человека и его выражение лица не соответствуют, это уже тревожный сигнал. При страхе тело как бы принимает «оборонительную позицию», ноги поставлены чуть-чуть мысками друг к другу, а плечи слегка отведены назад. В гневе же наоборот — грудь и плечи выдаются вперед, а руки очень часто опираются на обе стороны туловища.
Но у Навоши ничего нельзя было понять! Гневу его поза не соответствовала, страху — еще менее. Он встал из-за стола, руки засунул в карманы брюк, которые теперь оттопыривались из-за огромных кулачищ.
— Кто это говорит? — повторил он.
— Ваш тренер по теннису. Аскольдов.
— Да я всегда так разговариваю! Может, мы поспорили, попал мяч в корт или нет!
— На меня-то орать не надо, — посоветовал Турецкий. — Вы говорили с Беловым явно не на спортивную тему. Речь шла о деньгах и о его Лаборатории. Ас-кольдов слышал, что вы были просто взбешены. От проигрыша тренировочной игры так не расстраиваются.
Лицо у Навоши стало одновременно напряженным и задумчивым. Похоже было, что он решает какую-то сложную дилемму.
— Или вы мне сейчас все расскажете сами, или я вас арестую и отвезу в Москву. Такие полномочия у меня есть.
Навоша вскочил на ноги настолько взбешенный, что Турецкий готов был к тому, что он на него набросится. Но Навоша вдруг выбежал из кабинета.
Побег?! — мелькнула у Турецкого нелепая мысль. Нелепая-то нелепая, но… Турецкий поднялся на ноги.
И тут же из приемной раздалось:
— Найди мне бумаги о реприватизации особняка Капустина! Живо!
— Григорий Михайлович, да как я их сейчас найду?! — пропищала секретарша.
— Как хочешь! — загремел Навоша и вернулся в кабинет. — Будем ждать. Никуда вас не отпущу, пока не покажу. Считайте — под арестом.
Турецкий даже подивился такой уверенности в себе. Задержать помощника генерального прокурора, пусть тот не особенно и сопротивляется?
— Что вы мне покажете?
— Увидите сами! Для таких, как вы, бумага — главней человека.
Ну и лексика, подумал Турецкий. Действительно незаурядный тип. Как же он мэром стал?
— Да что вы про меня знаете? — вдруг сказал На-воша.
— Да уж кое-что знаю.
— Думаете, как такой хрен в мэры пролез? — не слушал Навоша. — А законным путем, между прочим. Город избрал! И еще переизберет, когда время придет. Потому что я работаю! Ясно вам?
Турецкий механически кивнул, слегка уже ошалев от этого медведя.
— Рассказать, как тут промышленность появлялась? Купец второй гильдии Капустин купил кирпичную солдатскую казарму и в 1864 году получил от московского генерал-губернатора разрешение устроить ткацкую фабрику. Потом другой местный деревенский богатей Шибалов открыл мастерскую по фабричному производству проволочных сит. Предприятие превратилось в завод металлической сетки. Куча рабочих мест! Потом москвичи подтянулись — забабахали тут стекольный завод. Еще больше рабочих! Каково?
— Хорошо историю знаете.
— А то! А купец Самохвалов? Купил неработающие шлюзы и из кирпичей шлюза построил дом, который и сейчас — украшение города. В нем мы сейчас с вами сидим!
— Вам есть на кого равняться.
— А я что делаю?! А эти уроды работать не дают. Кляузы, начеты…
— Какие уроды?
— А… Всякие. Выпить хотите? Турецкий покачал головой.
— Вот так, запросто, сотруднику Генпрокуратуры предлагаете?
— Я же не пьянствовать зову, а дегустировать. Новую водку запускаем. Вот!
Навоша распахнул незапертый сейф, и оказалось, что он весь забит водкой под гордым названием «На-вошинская».
Турецкому явление спиртного в сейфе что-то напомнило.
— Это для презентов приготовлено, — объяснил Навоша. — Чтоб вы не думали, что я тут один пользую.
Кто тебя знает, на что ты способен, подумал Турецкий. Может, весь сейф за день выдуваешь.
Навоша подошел к окну, распахнул его настежь.
— Знаете, я ведь родился здесь. Ни о чем особом не мечтал тогда… Историей увлекался. Любимая книжка была «Государь» Макиавелли. Вот это вещь! В ней было все, что могло понадобиться романтической душе, — засмеялся Навоша. — Удрал в Питер, в мореходку, чтобы в армию не попасть. Я мог бы связаться с морем на всю жизнь, но хоть и зеленый еще был, быстро просек, что ничего романтического в этом занятии давным-давно нет. Тяжелый ежедневный труд. Тем более что я был котельным машинистом, или, проще говоря, кочегаром. Вспоминаю свой первый выход в море. Бр-рр! Так укачало!.. Все эти разговоры про мужское братство — ерунда. Люди в море просто медленно сходят с ума. От одиночества, между прочим. Пьют — жуть. Вот тогда я и понял, какая водка — сила. Помню историю. Посреди моря на палубу вышел мужик с вещами и сказал: все, братцы, до свидания! Сейчас поймаю тачку — и домой, — Навоша засмеялся. — Вообще я много всего делал. На рынке торговал. Потом в бане работал кочегаром — сутки через шесть: читал, никто не мешал, ни от кого не зависел. Не унывал, шестым чувством ощущал, что все изменится. В восемьдесят седьмом уже новые времена начинались, ну я и разобрался, что к чему. — Он немного задумался и сказал, будто цитируя: — Новые государства разделяются на те, где подданные привыкли повиноваться государям, и те, где они исконно жили свободно; государства приобретаются либо своим, либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо доблестью.
— Макиавелли? — сообразил Турецкий.
— Макиавелли, — кивнул Навоша.
— Так что там у вас с Левшиным?
— Водку мою хочет прикрыть, зараза!
— Почему?
— Потому что не делюсь с ним, вот почему!
— А должны были отлить?
— Да хрен ему! Ну… он помог. Свел кое с кем. Пробили кое-что. Запустили кое-как. Я его в долю взял. Потом завод сгорел. Я новый организовал. — Он кивнул на «Навошинскую». — Его не позвал, потому что и себе ничего не взял. Весь доход в бюджет города! А он, скупердяй, не верит. Строчит на меня.
Турецкий подивился этой смеси бюрократического и живого разговорного языка, ярким носителем которого Навоша являлся. Александр Борисович теперь вполне представлял себе, как Навоша выиграл выборы мэра. На встречах с избирателями, наверно, такое вытворял! Если вообще у него противник нашелся.
— В общем, Левшин додумался до того, что у меня спирт неочищенный. Проверили — и будто бы правда. Областной санитарный постановил.
— А кто проверял? — У Турецкого зародились подозрения.
— Да из Москвы какие-то… А сперва Левшин хотел Белова привлечь. Его Лабораторию. Там же такая аппаратура! Он же там все мог делать. Хоть водку проверять, хоть золото из дерьма делать. А тот — ни в какую.
— Они разругались?
— Не знаю. — Навоша махнул рукой. — В общем, первую партию всю конфисковали. Полтора миллиона рублей — на ветер. Или не на ветер, а кому-то в карман. Теперь концов не найдешь.
— Я не понял, что с водкой сделали?
— Да стырил кто-то, вот что! Левшина спросите. Он же — Фемида.
— То есть остались вы с носом, господин Навоша.
— Можно и так сказать, — согласился водочный король и мэр города.
— Ну вы не расстраивайтесь, — усмехнулся Турецкий. — При ваших-то талантах. Сегодня на щите, а завтра… Кстати, не все так однозначно. Знаете истинный смысл выражения «остаться с носом»?
— Да уж понятно. То же, что и в дураках.
— Верно. Только раньше на Руси слово «нос» означало еще и подношение, так сказать, поклон, с которым проситель обращался к чиновнику. Сегодня такой «нос» квалифицировался бы как взятка. Но прежде к этому проще относились. Ни одно дело в московских приказах не решалось без подношения. А уж ценность такого «носа» зависела от важности дела, должности чиновника и благосостояния просителя. Но если дар оскорблял достоинство чиновника, то прошение отклонялось, а проситель оставался с отвергнутым подарком, то бишь…
— … с носом, — сказал Навоша и почесал свой огромный «рубильник».
— Ладно. Теперь признавайтесь. Что это за особняк Капустина?
