Александр Звягинцев - Прокурор идет ва-банк
Первыми увидели арестованного репетирующие в ресторане артисты варьете. Наталья, сидевшая за роялем, неожиданно ударила по клавишам и запела:
— «По тундре, да по широким просторам, где мчит курьерский Воркута — Ленинград…»
Злобно сверкнув глазами, Юрпалов пересек зал.
Спустившись в холл, Оболенцев заметил швейцара, который, припадая на левую ногу, спешил к выходу. У лифта, испуганно перешептываясь, сгрудились несколько взволнованных горничных. С кривой улыбкой на лице за стойкой застыла Белянка.
И все со злорадством смотрели, как двое в штатском ведут Юрпалова, еще не так давно бывшего здесь повелителем судеб.
Юрпалов попытался сохранить лицо. Поравнявшись с группкой взволнованных горничных, он громко и возмущенно проговорил:
— Вы мне еще ответите за этот… произвол!
И от одного звука его барского голоса злорадные огоньки в глазах подчиненных погасли. Каждый подумал: «Выкрутится!» Видя их изменившиеся лица, Юрпалов проникся уважением к самому себе. Поэтому в машину он садился, как в собственный лимузин — без страха за будущее.
Правда, когда приехали к нему домой, где был также учинен обыск, вел он себя хоть и дерзко, но уже менее уверенно.
— Это чьи деньги, Юрпалов? — спросил Ярыгин, извлекая из-под дивана завернутые в газеты пачки казначейских билетов.
— Теща с нами живет. Сейчас, правда, с женой в Тамбовскую губернию уехала. Откладывала бабушка всю жизнь себе на похороны, — с невозмутимым видом ответил он.
— Понятно! — протянул Оболенцев. — А вот сберкнижки у вас здесь на двадцать семь, двенадцать, тридцать одну и двадцать пять тысяч рублей. Это что, тоже на похороны?
— Всю жизнь тружусь с утра до ночи. Во всем себе отказываю. Рублик к рублику на свой дом откладывал, — так же невозмутимо ответил Юрпалов.
— А это что? Неужели у вас в гостинице и ресторане золотыми червонцами рассчитываются? — опять спросил Оболенцев, открывая шкатулку и высыпая на стол золотые монеты царской чеканки. — Это ваши?
— Тещи-и-ны! — вызывающе протянул Юрпалов.
Подошедший к Оболенцеву с маленькой коробкой в руках Ярыгин тут же с ехидцей заметил:
— Тамбовские колхозницы, они такие!
Взяв из рук Ярыгина коробочку, Оболенцев вынул оттуда красивый мужской перстень.
— Старинная работа, — вслух произнес он, рассматривая сверкающий лучами радуги камень. — Это, очевидно, фамильные драгоценности и тоже из Тамбовской губернии!
— Сволочи! Сами не живете и другим не даете! — сквозь зубы процедил Юрпалов.
Игра «Зарница»
После сытного горкомовского обеда Борзов сидел за рабочим столом в своем просторном кабинете и просматривал почту. Но мысли его были в Москве. Последний разговор с Липатовым о будущей карьере его заинтриговал, и он с нетерпением ждал возвращения шефа из Первопрестольной.
Когда он механически распечатывал очередной конверт, неожиданно затрещал телефон.
— Слушаю! — сладким голосом начал Борзов, но тут же лицо его вытянулось.
Звонил Алексейцев Борис Кузьмич, генерал-майор в отставке, подвизающийся в городском ДОСААФе.
— Петр Григорьевич! — заворковал генерал. — Кажись, ты забыл о войне?
— С кем? — не понял Борзов.
— Сегодня открытие «Зарницы»! В пионерлагере! — напомнил генерал. — Обязательно должен присутствовать. Речь скажешь. Про барабан… — И генерал засмеялся дребезжащим старческим смехом.
— Хорошо! — согласился Борзов. — Понимаю, что надо приехать. Только ты, Борис Кузьмич, все время забываешь, что я уже не секретарь по идеологии.
— А секретарь по идеологии у нас, ты знаешь сам, на барабане не играл! — опять засмеялся генерал.
Делать было нечего, и Борзов поехал в пионерлагерь, с которым у него было связано так много воспоминаний. Несмотря на то, что солнце уже давно прошло послеобеденную отметку, палило оно так безбожно, что Борзов попросил шофера открыть все окна в машине.
По дороге спустило колесо, и Борзов добрался до лагеря намного позже, чем рассчитывал. Но у ворот лагеря его все равно ждали все во главе с генералом. Борзов вышел из машины и пошел пешком вместе с встречающими к трибуне.
Трибуна, обшитая кумачовым полотнищем, была построена на одной из сторон широкого, окруженного длинными одноэтажными корпусами плаца. На постаменте перед трибуной стоял бюст вождя пролетариата Ленина. Чуть в стороне торчал флагшток с выгоревшим на солнце флагом.
По периметру плаца, на усыпанных песком дорожках, выстроились шеренги пионеров в защитной форме с прижатыми к груди деревянными автоматами.
Бедные дети уже давно стояли в ожидании начальства, поэтому появление руководителей было встречено пионерами с нескрываемым облегчением и одобрительным гулом.
— Смирно! — скомандовала старшая пионервожатая, пышнотелая брюнетка в белой, обтягивающей высокую крепкую грудь блузке, в синей юбке и с ярким красным галстуком на шее. — Слово предоставляется генерал-майору в отставке Борису Кузьмичу Алексейцеву.
Старый генерал, ради торжественного случая облачившийся в парадный мундир и нацепивший все свои награды, едва доставал до плеча грудастой старшей пионервожатой.
Взойдя на трибуну, он басом забубнил заученную речь:
— Дорогие пионеры!.. Империалисты не дремлют. Они не оставляют нас в покое. И все ближе и ближе к нашим рубежам священным подползают…
Генерал перевел дух, чтобы собраться с мыслями. Но лучше бы он этого не делал.
Какой-то вредный пионер из первого отряда голосом попугая из известного мультфильма пронзительно крикнул:
— Ползет, ползет!
И вся линейка мгновенно грохнула. Алексейцев смутился и… забыл все, что с таким трудом выучил за два дня.
— Дорогие пионеры! — зашелся в кашле генерал. — Торжественно объявляю начало в-войны… военно-спортивной игры «Зарница»! Ура-а-а!
— Ура-а-а! — раздался ответный радостный рев пионеров.
Старшая пионервожатая поспешила исправить положение и завопила:
— Слово предоставляется секретарю горкома Петру Григорьевичу Борзову.
Борзов дождался, когда генерал освободит трибуну, а затем поднялся на нее. Вид у него был довольно забавный. Он умудрился во время речи генерала отобрать у пионера барабан и повесил его себе на шею. Но уставшие дети никак на это не отреагировали, решив, что так и надо.
— Дорогие дети! — начал Борзов. — Когда кончилась война, не было игры «Зарница». Тогда был голод. К вашему счастью, вы его никогда не узнаете в нашей счастливой стране. А я знал, что такое — голод! Но у меня был вот такой же барабан, и он сделал из меня человека… Одного известного философа спросили, какими будут музыка и цвет двадцатого века, и он ответил: «Цвет будет — красный, а музыка — барабан!» Дети, он не ошибся. Наш цвет — красный! Наша музыка — барабан!
— Ура-а-а! — завопил басом генерал.
И юные ленинцы дружно откликнулись:
— Ура-а-а!
Борзов стал привычно отбивать на барабане ритм марша. Два пионера подхватили этот ритм на своих барабанах. Горнист заиграл сигнал к атаке.
Старшая пионервожатая крикнула:
— Слушай мою команду! На-пра-во! Шагом марш!
И пионеры, сжимая автоматы и энергично маршируя, отряд за отрядом покинули плац.
На Борзова нахлынули милые его сердцу воспоминания, глаза наполнились слезами.
— Как идут! — сказал он генералу, спустившись с трибуны. — Как идут наши будущие защитники!
— Хорошо идут! — пробасил Алексейцев. — А главное, идут в нужную сторону!
Борзов краем глаза вдруг заметил стоящего в стороне полковника Багирова. Тот нетерпеливо смотрел на него, но не решался подойти, очевидно, вокруг было слишком много народа.
— Багиров! — крикнул ему Борзов. — Подходи до компании!
Багиров решился подойти к группе. Он сдержанно поздоровался и вплотную приблизился к Борзову.
— Тебя тоже пригласили выступить? — удивился Борзов.
Но Багиров крепко взял его за локоть и, стараясь сделать это незаметно, медленно стал уводить Борзова с плаца.
— Отойдем! — почти не двигая губами, сказал он. — Разговор есть.
Они отошли на приличное расстояние от остальных.
— Что случилось? — недовольно спросил Борзов. — Пожар, что ли?
— Хуже, — ответил Багиров. — Зампредисполкома Штукатуров… после разговора с Оболенцевым провел в ванную оголенный провод и в воде набросил на себя. А в проводе двести двадцать вольт…
— Зачем? — растерянно пробормотал Борзов.
— Самоубийство! — констатировал полковник.
— Что его заставило? — испугался Борзов.
— Видать, крепко прижали. А мертвых не судят! — нервно усмехнулся Багиров. — Ни позора тебе, ни конфискации. Вот такой, брат, расчет!
— Тоже мне расчет! — пробормотал Борзов.
— Зато семья не пострадает!
