Хокан Нессер - Карамболь
Если часы на радиоприемнике шли верно, то звонок раздался ровно в пять секунд шестого. Он пропустил три сигнала, а затем ответил — хотя бы для того, чтобы показать, что не сидел возле телефона в нервном напряжении. Возможно, это стоило подчеркнуть.
Он поднял трубку и назвал свое имя.
Секунды две он слышал присутствие на линии другого человека, затем связь оборвалась.
«Ну, ладно, — подумал он. — Узнаем, что у тебя на уме, в следующий раз».
Он повернулся на бок, поправил подушку и попытался заснуть.
Ему действительно удалось уснуть. Когда он проснулся от следующего телефонного звонка, часы показывали четверть двенадцатого.
В короткое мгновение, пока тянулся за трубкой, он успел сообразить: что-то пошло не так, как он предполагал. Что случилось? Почему противник выжидал несколько часов? Почему?..
В трубке раздался голос Смааге:
— Как твои дела, брат?
— Болею, — выдавил он.
— Да, я слышал. Пасторы ругаются, а доктора болеют. Что за времена настали?
Он захохотал так, что в трубке затрещало.
— Всего лишь легкий грипп. Но, похоже, придется просидеть дома всю неделю.
— Вот черт! Мы же собирались устроить в пятницу вечером небольшие посиделки, как я тебе говорил. Тебе это будет не по силам?
Он покашлял и сумел изобразить пару тяжелых вдохов. Вероятно, прозвучало довольно убедительно.
— Подозреваю, что да, — сказал он. — Но в понедельник я выйду на работу.
Произнеся это и положив трубку после того, как Смааге пожелал ему выздоровления, он подумал о том, что этого точно не случится.
Как бы шары ни катились в ближайшие дни, одну вещь он знал наверняка. Одну-единственную. В понедельник в больницу он не поедет.
Ноги его там больше не будет.
Эта мысль казалась невероятно вдохновляющей.
24— Тогда начинаем мозговой штурм, — сказал Рейнхарт, выкладывая перед собой на столе аккуратным рядком трубку, кисет и зажигалку. — Сегодня вечером я встречаюсь с комиссаром, и, как вы понимаете, его очень интересует положение дел, поэтому я намерен дать ему пленку с записью этого обсуждения, чтобы хоть что-то предъявить. Думайте, что говорите.
Он включил магнитофон. В комнате сразу почувствовалось почти зримое присутствие Ван Вейтерена, и воцарилась почтительная тишина.
— Хм… итак, — начал Рейнхарт. — Вторник, восьмое декабря, время пятнадцать часов. Разбор дел Эриха Ван Вейтерена и Веры Миллер. Мы рассматриваем их вместе, хотя связь между ними еще далеко не установлена. Пожалуйста, кто хотел бы высказаться?
— Имеется ли у нас что-нибудь, кроме догадки Меуссе, в пользу того, что они связаны? — поинтересовался де Брис.
— Ничего, — ответил Рейнхарт. — Кроме того что догадки нашего дорогого судмедэксперта обычно сопоставимы с железными фактами. Впрочем, в один прекрасный день он тоже может ошибиться. Как я полагаю.
— Мне в это не верится, — сказала Морено.
Рейнхарт расстегнул молнию на кисете и, прежде чем продолжить, понюхал его содержимое.
— Мы все-таки для начала обратимся к Вере Миллер, — предложил он, — никаких новых технических подробностей относительно ее убийства у нас не появилось. К сожалению. Только немного уточнилось время. Она умерла, вероятно, где-то между четвертью третьего и половиной четвертого ночи на воскресенье. В котором часу ее оставили в Корриме, сказать трудно. Если бы она пролежала там долго, можно предположить, что ее заметили бы раньше, однако нельзя забывать, что она лежала не на самом виду, да и по этим дорогам почти никто не ездит. По крайней мере, по выходным и в такое время года. Кстати, нам удалось побольше поговорить с Андреасом Волльгером… то есть мне и инспектору Морено. Видит бог, он тоже мало что мог сообщить, но хотя бы начал признавать, что их брак, возможно, не был совсем безупречным. Мне кажется, он начал осознавать это только сейчас… он явно не слишком разбирается в любовных перипетиях, опять-таки бог свидетель.
— Ко времени женитьбы ему было тридцать шесть лет, — добавила Морено. — До этого он, вероятно, имел не слишком много связей. Если вообще имел.
— Странный тип, — вставил Роот.
— Да, Волльгер производит впечатление мямли, — сказал Рейнхарт, — и я не думаю, что он из тех, кто убивает из ревности. В кризисной ситуации он, вероятно, скорее отрезал бы себе яйца и преподнес их в качестве примиряющего дара. У него есть алиби вплоть до часа ночи, когда он покинул ресторан, где сидел с хорошим приятелем… а у кого, черт возьми, найдется алиби после полуночи?
— У меня, — откликнулся Роот. — Моими свидетелями являются мои рыбки.
— Во всяком случае, пока мы его из числа подозреваемых исключаем, — заявил Рейнхарт.
— Сколько их у нас остается? — поинтересовался де Брис. — Если мы Роота тоже исключим?
У Рейнхарта, казалось, вертелся на языке ответ, но он бросил взгляд на магнитофон и сдержался.
— Может, Роот расскажет нам, что удалось узнать от матери Веры Миллер? — предложил он.
Роот вздохнул.
— Меньше тени от куриного хвоста, — доложил он. — К тому же она учительница домоводства и помешана на калориях, мне даже не удалось спокойно съесть венскую булочку. Не мой тип.
— Мы все тебе сочувствуем, — сказал де Брис. — Должен заметить, по-моему, мы упускаем из виду одну вещь.
— Что же? — поинтересовалась Морено.
— Вот, послушайте, — продолжил де Брис, наклоняясь над столом. — Нам известно, что Вера Миллер водила своего малахольного мужа за нос. Мы знаем, что тут замешан другой мужчина. Почему бы нам не сообщить об этом в СМИ? Не объявить о розыске мерзавца в газетах и по телевидению? Кто-то ведь должен был видеть их вместе… если они действительно общались четыре-пять уик-эндов подряд.
— Далеко не факт, — заметил Рейнхарт. — Не думаю, чтобы они бегали по кабакам. Или публично обжимались. Кроме того… кроме того, существуют ведь этические аспекты.
— Вот как? Какие же? — спросил де Брис.
— Мне известно, что это не самая сильная твоя сторона, — ответил Рейнхарт, — но мы пока не имеем подтверждения. Я имею в виду факт измены. Ее истории про курсы ведь могут оказаться прикрытием чего-то другого, хотя мне тоже трудно представить себе, чего именно. В любом случае, ее убили, и я считаю, нам следует проявить осторожность и не включать сведения о супружеской измене в некролог. То есть не предавать их огласке, принимая во внимание мужа и остальных родственников. Мне не хотелось бы нести ответственность, если окажется, что мы совершили ошибку, выставив ее на позор в прессе.
— Ладно, — согласился де Брис, пожимая плечами. — Сдаюсь. Ты назвал это этикой?
— Именно, — сказал Рейнхарт и нажал на клавишу паузы на магнитофоне. — Думаю, пора выпить по чашечке кофе.
— Боюсь, что относительно Эриха Ван Вейтерена у нас тоже не слишком много нового, — констатировал Рейнхарт, когда фрекен Кац удалилась. — Имеются, конечно, кое-какие опросы, проведенные в основном стажером Боллмертом, который изрядно поездил. Там что-нибудь всплыло?
— Насколько я могу судить, нет, — ответил Боллмерт, нервно крутя в руках карандаш. — Я побеседовал с социальными кураторами и старыми знакомыми Эриха, но все они довольно мало общались с ним в последние годы. Он ведь, как нам известно, исправился. Я поспрашивал о Вере Миллер тех, кого успел, но тоже безрезультатно.
— М-да… похоже, ты прав, — подтвердил Рейнхарт. — Никаких выигрышных билетов. Можно было надеяться, что кто-нибудь — хотя бы один человек — окажется знаком с обеими жертвами… чисто статистически. Мы ведь, черт возьми, опросили сотни людей. Однако не случилось.
— Правда, если убийца действительно знаком с обоими, — заметил Роот, — он, возможно, достаточно хитер, чтобы об этом не докладывать.
— Вполне вероятно, — равнодушно согласился Рейнхарт. — Кстати, я попытался найти возможную связь между Эрихом Ван Вейтереном и фру Миллер, придумать, что их могло связывать чисто теоретически, но, должен признаться, это оказалось не слишком легко. Получаются в основном гипотезы, взятые из воздуха… прямо какие-то небылицы, черт побери.
Он поймал взгляд Морено; та слегка улыбнулась, покачав головой, и он понял, что она разделяет его мнение. Он уже занес руку, чтобы выключить магнитофон, но остановился. Юнг с задумчивым видом помахал карандашом.
— Кстати, о гипотезах, — сказал он. — Я тут немного проверил гипотезу Роота.
— Роота? — усомнился Рейнхарт. — Гипотезу?
— Которую из них? — спросил Роот.
— Банду любителей марок, — предположил де Брис.
— Нет, синдром стетоскопа, — уточнил Юнг.
Тут Рейнхарт выключил магнитофон.
— Чем вы, черт возьми, занимаетесь? — спросил он. — Шуты гороховые. Подождите, я перемотаю пленку назад.
— Сорри, — извинился де Брис.
