Андрей Кивинов - Куколка
Женька лежала на грязной тахте лицом вниз. Рядом сидела маленькая девочка и гладила ее по спине. При появлении Белкина она прижала голову к спине лежащей и закрыла глаза руками.
– Куколка, Куколка, они опять пришли. Опять будут тебя раздевать и бить. Дядя, не надо, пожалуйста. Куколке очень плохо.
Вовчик заскрипел зубами. На свисающей с тахты Женькиной руке чернели три точки – ожоги от сигарет.
Женька не двигалась. Он нагнулся над ее лицом.
– Извини, старушка. Лоханулись немного. Больше не будем.
Затем бросился назад:
– Убью, суки!
– Остынь, Вовчик! Только отписываться зря. Мы им после прессинг устроим. В “Крестах” или на зоне. Подруга жива?
Гончаров дотронулся до Женьки.
– Нормально. Эй, как ты?
Он перевернул ее на спину. Женька застонала и закрыла лицо руками. На тахте осталось пятно – совсем еще свежая кровь.
– Да, здорово тебя. Мужики, полотенце принесите мокрое. Не дрейфь, заживет. Ну, а ты у нас кто? Катерина? Кто ж тебя сюда привел?
– Мы с тетей Шурой сидели. Дядька в дверь позвонил, тетю Шуру стукнул, а меня забрал. А сегодня Куколка пришла. А они стали ее бить. А Куколка плакала.
Женька села, взяла полотенце, стала вытирать кровь с лица.
– Вы этого урода поймали?
– Которого?
– Спикера.
– Не знаю, сейчас уточним. Вовчик, уточни-ка. Белкин ушел в большую комнату, где на диване сидели задержанные.
– Эй, толстомясый, ты не Спикер? А вы? Тоже мне парламентская республика. Ты где такой трусняк оторвал, чемпион? Ну что, кто Спикер-то?
– Его здесь нет. – Женька наконец смогла встать и подойти к двери. – Сволочи…
– Так, мужички, – Музыкант щелкнул пальцем, – чтоб нам тридцать седьмой год не устраивать, быстренько поясняем товарищам, кто такой Спикер и где его искать. Толстяк, ты первый.
– Я не знаю. Серьезно. Меня вон Валерка сдернул, баб покараулить. А Спикер час назад уехал. Я вообще его первый раз видел.
– Что скажет Валерик?
Валерик был в откровенном подпитии.
– Пошел ты в сраку! Да, сейчас! Во тебе, а не Спикер. Ха-ха, песок ты обоссанный!
– Как плохо все-таки наш народ думает о милиции, – тяжело вздохнул Серега.
– Да никуда они не денутся. Одевайтесь, пингвины. Мужики, комнаты осмотрите пока.
Сделали, Вовчик. На кухне пакет с “соломой”. Тянет на кило и пять лет. Сейчас оформим. Эй, наркоманы, пакет чей?
Валерик опять забуянил:
– Ага! Задница вспотеет! Сами принесли, а теперь дело шьете? Знаем, плавали. А за то, что ты мне нос сломал, сядешь, бля буду, сядешь. Завтра же в прокуратуру пойду, а сегодня в “травму” за справкой.
Казанцев вернулся в комнату, где держали Женьку и Катю.
– Как ты?
– Ничего. Этот псих крикливый… Козел.
– Что они от тебя хотели?
– Куколка, Куколка, мне больно, Куколка. Как тогда, дома, помнишь? Меня в больницу увозили… Ку…
Девочка упала на пол. Живот ходил вверх-вниз, лицо посинело, широко открытый рот хватал воздух.
– Боже мой, Катька! – Женька бросила полотенце и переложила девочку на тахту. – Катька! Ей же не давали лекарств. У нее астма, скорее, скорее “скорую”!
– Понял. Тьфу, телефон вырубили! Гончар, давай к соседям. Что-нибудь пострашнее придумай, быстрее приедут.
– Куда уж страшнее, последний раз еле откачали, а сейчас даже ингалятора нет. Смотрите, смотрите! Она почти не дышит! Катька, Катька! Ты что, Ка-тенька?!
– Может, уснула?
– Она еще два часа назад жаловалась, я думала пройдет. Эти еще накурили тут. Катенька, погоди Катенька…
– Окно открыть? – Костя мог предложить только этот рецепт.
– А-а!!! Она не дышит! Ка-а-а-тька!!! Женька принялась трясти обмякшее тело девочки. Все замерли в полной растерянности. Медицинские познания ментов сводились в основном к умению успокаивать буйных больных методом резиновой палки или веревки. Ну, в крайнем случае, могли наложить жгут для остановки кровотечения. Остальному не учили.
– Ка-а-а-тька!!!
– У нее бронхи не пропускают воздух. Она задыхается.
Все повернулись на голос. Последний из задержанных, тот, что сдался без боя, смотрел через приоткрытую дверь на девочку.
– Ты откуда знаешь? – удивился Музыкант.
– С четвертого курса первого меда ушел.
– В бандиты?!
– А жить как?! Сам до сих пор удивляюсь.
– Что делать с девчонкой? Она уже не дышит.
– Надо легкие продувать. До “скорой” не дотянет.
– Умеешь? Давай!!! Продувай! Зуб даю, три года скостят. Сам на суд пойду! Или вообще отмажем!
– Руки отстегните. Быстрее.
Ключик, как назло, проворачивался вхолостую. “Браслеты” были старые, изношенные, а новых не давали – дефицит.
– Ладно, я так…
Парень склонился над Катькой, разжал девочке рот.
– Смотрите, чтобы грудь поднималась. Будет подниматься живот, скажите.
Затем он прильнул к губам ребенка и начал с силой вгонять в легкие воздух.
Женька плакала.
– Катенька, ну, дыши, дыши! По-жа-луй-ста… Экс-врач перевел дыхание.
– Как грудь?
– Пока никак.
– Ч-черт!
Он удвоил усилия.
– Давай, Гиппократ, давай… Даже Валерик прекратил свое “бакланство” и обалдело смотрел на происходящее.
– Есть! Есть! Грудь движется!
Зашедший через пять мину врач “скорой” никогда раньше не видел, да и вряд ли увидит более странную картину.
В грязной маленькой комнате, в окружении вооруженных людей, облаченных в бронежилеты, человек в наручниках довольно профессионально делал искусственное дыхание маленькой девочке.
Катька жила.
Когда девочку уносили, врач спросил у Женьки:
– Мамаша, вы едете? И что у вас с лицом?
– Да, да, еду. Конечно… Подождите.
– Мамаша не едет, – поправил Белкин.
– Пустите, пустите! Я поеду с вами.
– Успокойся! Хочешь снова куда-нибудь вляпаться?! Нет уж, с Катькой порядок, будем звонить в больницу каждые полчаса, если захочешь.
– Вы долго будете спорить?
– Езжайте, езжайте, – махнул рукой Вовчик. ~ Мамаша остается.
В отдел, куда вернулись через час, один из местных оперов притащил настоящий арбуз. Большой, с ярко-зеленой коркой, сочный.
– Черный один подарил. Я ему справку сделал, что паспорт свистнули. Где в декабре в Питере можно достать арбуз?
Они сидели в кабинете отделенческого зама, выдвинув к центру стол, ели арбуз, пили водку и беспрерывно рассказывали друг другу какие-то небылицы из собственной жизни, искренне, во все горло, смеялись и прикалывались сами над собой. Женька многого не понимала из их милицейских шуточек, никак не могла взять в толк, над чем они так заразительно гогочут и по какому поводу они устроили эти посиделки, да еще оставив ее с собой. Но неожиданно она поймала себя на том, что впервые за последний месяц искренне смеется.
Зелинский ужасно не любил деловых разговоров у себя дома. Здесь был его маленький мир, в котором он мог скрыться на несколько часов, оставив за толстыми двойными дверьми суету, нервотрепки и переживания. Иногда он отключал и телефон,
Пресекая попытки нарушения вечернего покоя. Перед боем необходимы отдых и расслабление. Он давно заметил, что, если вечером хоть на пару часов полностью не отключиться, следующий день принесет лишь неудачи и промахи.
Но вылезать сейчас, на ночь глядя, из удобного спортивного костюма, вызывать охрану, машину, прогонять сидящую в кресле напротив длинноногую телочку… Ладно, поговорю здесь. Можно, конечно, перенести разговор на завтра, но тогда придется всю ночь гадать, что такое там стряслось. Неподдельное волнение Спикера наводило на самые тревожные мысли. Спикер обычно спокоен.
Зелинский дал добро на визит. Девочка пока посмотрит видик. Видик… Тьфу!
Спустя пятнадцать минут Спикер позвонил в дверь условным сигналом. Зелинский впустил его, кивнул на кухню.
– Выпьешь?
– Да, немного.
Зелинский плеснул в широкий фужер коллекционного коньяку, затем налил себе.
– Ну?
– Кассета в ментовке. Мы захватили бабу, перебазарили. Ее работа. Шериф склеил ее на Невском, притащил домой, она, сучка, склофелинила его. Взяла цепочку, видак, штук пять кассет, бабки. Сдала через ларек кое-что. Кассету не успела, оставила в Дарьке. Я – пулей туда. Тряхнул продавщицу. Шиздец! Менты забрали несколько дней назад. Обыск делали. Баба сейчас у меня в Дачном. Что делать, Михалыч?
Зелинский поставил фужер.
– Ты сильно возбужден. Не суетись. Сколько кассета лежит в ментовской?
– С неделю где-то.
– И до сих пор никаких неприятностей у меня не возникло. Думаю, даже уверен, что они не смотрели кассету. Это ж не порнуха, не боевик – “Ну, погоди!”. Так и будет валяться в каком-нибудь кабинете. Ты не спрашивал бабу впрямую про кассету?
– Нет, я оптом. Где, мол, вещички? Да если б и спросил, ничего страшного. Баба у нас, мужики с ней сейчас. Она меня засветила в тот вечер в лифте, так что отпускать я ее не собираюсь. Абсолютно лишний свидетель.
– Хорошо. Только без лишних декораций. Ты любишь никому не нужные инсценировки.
