Юсси Адлер-Ольсен - Тьма в бутылке
На одной из фотографий ее муж стоит в тельняшке, сложив руки на груди, и смотрит в камеру печальным взглядом. Ему не больше шести-семи лет. Нежная кожа и густые волосы, расчесанные на пробор. Рядом с ним стоит маленькая девочка. С длинными косичками и невинной улыбкой. Возможно, она фотографируется впервые в жизни. Прекрасный небольшой портрет двух абсолютно разных детей.
Она перевернула фото и увидела три буквы — «Ева». Там было написано еще что-то, но потом зачеркнуто ручкой.
Она принялась просматривать фотографии и переворачивать их — везде эти зачеркивания.
Ни имен, ни указаний на место. Все было вычеркнуто.
«Зачем зачеркивать имена и названия?» — думала она. Ведь таким образом люди исчезают навсегда.
Как часто она прежде сидела у себя дома и рассматривала старые черно-белые снимки людей, лишенные имен!
— Это твоя прабабка, ее звали Дагмар, — изредка комментировала мать, но это нигде не было зафиксировано. А когда не будет на свете матери, откуда взять все эти имена? Кто у кого родился? И когда?
Но у этой девочки было имя. Ева.
Несомненно, сестра мужа. Те же глаза, тот же рот. На двух фотокарточках, где они были одни, она смотрела на брата восхищенным взглядом. Это было трогательно.
Ева выглядела как совершенно обычная девочка. Светленькая и чистенькая, с распахнутым навстречу миру взглядом, который, помимо самого первого снимка, всегда вмещал больше обеспокоенности, нежели мужества.
Когда брат, сестра и их родители были изображены на фото все вместе, они стояли так тесно, словно хотели защититься от остального мира. Они никогда не обнимали друг друга, просто прижимались очень близко. На этих нескольких фотографиях, где они присутствовали все вчетвером, расположение фигур было одинаковым. Впереди дети с расслабленно опущенными руками, позади сестры — мать, положив ладони на плечи девочки, а ладони отца покоятся на плечах сына.
Словно эти две пары рук прижимали детей к земле.
Она пыталась понять этого мальчика с глазами старичка, который потом стал ее мужем. Было трудно. Все-таки между ее и его жизнями пролегла огромная пропасть лет, теперь она ощущала это как никогда.
Она запаковала коробки с фотографиями и открыла альбомы с вырезками, открывшие ей истину, что лучше бы им никогда не встречаться. Что на самом деле она была рождена, чтобы разделить судьбу с человеком, который жил через пять переулков oт нее. А не с тем, которого она увидела на этих снимках.
Его отец был священником, он никогда об этом не говорил, но это было понятно по многим фотографиям. Неулыбчивый мужчина с глазами, выражающими надменность и власть.
У матери мужа глаза были совсем не такие. Они вообще ничего не выражали.
По этим альбомам она догадалась, почему. Отец семейства контролировал все. Тут хранились церковные брошюры, где он обрушивался на безбожников, проповедовал неравенство и угрожал людям, ведущим неправедный образ жизни. Памфлеты о том, что нужно хранить слова Божии в своем кулаке и выпускать их, лишь чтобы швырнуть в лицо неверующим. Эти тексты явно свидетельствовали, что ее муж рос в условиях, совершенно не похожих на ее детство.
Слишком не похожих.
С пожелтевших страниц этих текстов сочилась отвратительная атмосфера зацикленного прославления родины, мрачных взглядов, нетерпимости, глубокого консерватизма и безграничного шовинизма. Естественно, дело было не в муже, а в его отце. И все же она ощутила в тот момент и в последующие дни при воспоминании об этом, что проклятия прошлого породили в нем тьму, которая полностью исчезала лишь во время их занятий любовью.
А это было неправильно.
Вообще, с этим детством что-то было не так. Всякий раз, когда упоминалось какое-то имя или название местности, эти слова были вычеркнуты ручкой. Причем всегда одной и той же.
Когда она спустится в библиотеку, нужно будет попробовать отыскать в «Гугле» дедушку Бенджамина. Однако для начала необходимо разобраться, кто он был такой. Ведь должно же хоть что-то в этих вырезках привести к его имени. А как только ей удастся найти хотя бы имя, возможно, еще реально обнаружить следы, оставленные этой выдающейся и далеко не благостной личностью. Пускай даже и в столь давние времена.
Может быть, можно будет поговорить об этом с мужем. Может быть, тогда что-то прояснится.
Затем она открывала множество обувных коробок, сложенных в одном из ящиков. На самом дне лежали всякие предметы, представлявшие определенный интерес, такие как зажигалка «Ронсон», которую она попробовала зажечь и которая удивительным образом работала безукоризненно, несколько запонок, нож для бумаги и кое-какие письменные принадлежности, которые находились в активном обиходе на протяжении какого-то периода времени.
Содержимое остальных коробок раскрывало иной период. Вырезки, брошюры и политические памфлеты. Каждый ящик приоткрывал очередной фрагмент бытия ее мужа, а все вместе они складывались в картину бесчестного и ранимого человека, который в результате сформировался в зеркальное отражение и вместе с тем полную противоположность своего отца. Мальчик, неизбежно отправившийся по пути, противоположному тому, что предписывали полученные в детстве доктрины. Подросток, перешедший от реакции к акции. Мужчина на баррикадах, оказывавший поддержку всякому проявлению тоталитаризма, не связанному с религией. Тот, что устраивает потасовки на Вестеброгэде, когда собирались «бисетовцы».[21] Тот, что сменил тельняшку на шерстяной пиджак, пиджак — на армейскую куртку, которую, в свою очередь, заменил партизанским платком. И, наконец, вот он, тот, что натягивал этот платок себе на лицо, когда приходило время.
Это был хамелеон, безошибочно определяющий, какой цвет примерить на себя и в какой момент. И только теперь она это поняла.
Она секунду постояла, размышляя над тем, не убрать ли все коробки обратно, благополучно забыв обо всем, что она в них обнаружила. Ведь тут лежали вещи, о которых он сам явно не желал помнить.
Не стремился ли он в каком-то смысле упрятать под колпак свою прежнюю жизнь? Да, именно этого он хотел. Иначе рассказал бы ей обо всем. Иначе не стал бы ничего зачеркивать.
Но как ей теперь можно было остановиться? Не погрузившись с головой в его жизнь, она никогда не будет способна по-настоящему его понять. Она никогда не узнает, кем в действительности является отец ее ребенка.
И она вновь обратилась к его жизни, аккуратно упакованной в коробки, стоящие в коридоре. Архивные папки в обувных коробках, обувные коробки в ящиках. Все хронологически упорядоченно.
Она с нетерпением ожидала момента, когда он перестанет решать проблемы на баррикадах, и вот что-то заставило его изменить направление кардинально. Как будто бы однажды он успокоился.
Каждому периоду соответствовала своя картонная папка, снабженная указанием года и месяца. Очевидно, один год он посвятил изучению юриспруденции. Другой — философии. Несколько лет путешествий по Центральной Америке, где, согласно другим брошюрам, он жил временной работой в отелях, на виноградниках и скотобойнях.
По-видимому, лишь вернувшись домой, он постепенно начал становиться тем человеком, которого, как предполагалось, она знает. Вновь эти тщательно упорядоченные папки. Армейские брошюры. Кривые записи о школе сержантов, военной полиции и пограничном корпусе. На этом личные заметки и коллекция маленьких реликвий завершались. Ни разу никаких имен или указаний на местопребывание или личные отношения. Исключительно последовательные пространные зарисовки уходящих лет.
Последнее, что могло дать какой-то намек на дальнейшие планы, была маленькая стопка проспектов на различных языках. О морском образовании в Бельгии. Листы, агитирующие за вступление в Иностранный легион, с прекрасными видами Южной Франции. Всевозможные копии бланков-заявлений о поступлении на обучение торговому делу.
О том, какой именно путь он избрал для себя в итоге, ничего не говорилось. Только сведения о мыслях, характерные для него в определенные моменты жизни.
В каком-то смысле все выглядело абсолютно хаотично.
И пока она расставляла эту кипу коробок по местам, о себе заявил страх. Она знала, что он поступил на некую секретную работу — по крайней мере, так он говорил. И до сих пор как-то само собой разумелось, что эта работа на благо общества. Служба в разведке, служба полицейского под прикрытием или нечто подобное. Но откуда такая уверенность, что он трудится во благо? Разве у нее были какие-то доказательства?
Единственное, что ей было известно, так это то, что у него никогда не было нормальной жизни. Он расположился где-то с краю. Его жизнь протекала на грани.
И вот, перелопатив первые тридцать лет его жизни, она по-прежнему ничего о нем не знала.
Наконец пошли коробки, стоявшие на самом верху. Какие-то она просмотрела предварительно, но не все. Теперь, когда она планомерно, одну за другой открывала и изучала их содержимое, возникал ужасающий вопрос: каким образом эти коробки могли стоять в столь доступном месте?
