Стиг Сетербаккен - Невидимые руки
Время шло. Я думал об Анне-Софии. Но приходилось ждать, пока Ингер Даниельсен выговорится. Потом, когда она опять останется дома в одиночестве, голос больше не будет ее спасением, он сам станет частью ужасного, пугающего мира. Интересно, она будет говорить сама с собой? Час за часом наедине с невыносимыми сомнениями, перебирая вновь и вновь одно и то же, все возможности пыток, все ужасы боли, все мыслимые варианты.
В коридоре я нашел в каждом ботинке по скомканной газете, я и представить себе не мог, когда она выбрала момент, чтобы сделать это, она ведь, кажется, находилась со мной в одной комнате с момента прихода и вплоть до моего ухода? Когда я спускался вниз по лестнице, этажом ниже хлопнула дверь, и, посмотрев через перила, я увидел ту же пожилую женщину, на этот раз одетую в плащ, пробегавшую вдоль почтовых ящиков, два ряда которых в вечном сумраке подъезда походили на два огромных ряда зубов.
Она вдруг остановилась, посмотрела наверх и, увидев меня, закричала:
— Вы здесь живете?
В первую секунду я хотел отпрянуть, сделать вид, будто не расслышал. Потом решил соврать, поставить эту любопытную ведьму на свое место, но вдруг сообразил, что не было никакой необходимости делать ни того ни другого.
— Нет, — ответил я и испугался собственного голоса, эхом отозвавшегося в пространстве лестницы. — Я был в гостях!
Она улыбнулась, словно любой другой ответ испортил бы ей настроение на весь вечер. Довольная, как мне показалось, она плотнее завернулась в плащ и пошла к выходу, после чего пропала из виду под дождем.
Я был без зонта и уже хотел выйти на улицу, но оказалось, что везде, где была крыша или навес, группами стояли люди. От газетного киоска на другой стороне улицы поднимался пар, словно там был пожар и его только что потушили.
Я посмотрел на верхние этажи дома, прищурился из-за дождя, нашел окно, которое, как я подумал, было в ее квартире. Что я хотел увидеть? Может быть, тень на занавеске, как подтверждение? Почему никого не видно? Как узнать, что в этом доме пропала девочка? Почему этот дом, эта лестница, табличка на двери квартиры — все выглядит в точности так же, как и до происшествия? В тот вечер ее мама забыла купить молоко, так было написано в документах, она не забыла кукурузные хлопья, единственное, что девочка обычно ела на ужин, но забыла молоко, это дочка обнаружила, когда села ужинать, а до закрытия ближайшего магазина оставалось десять минут.
Я подошел к станции метро, включил мобильный телефон, бегом спускаясь по эскалатору, в этот же момент поступило сообщение, не надо и раздумывать, от кого именно. Потом еще одно. И еще. И затем еще. В вагоне подземки жуткий запах, словно в хлеву: испаряющаяся влага, вспотевшие люди, стоящие, прижавшиеся друг к другу, их мокрая одежда. Капли воды в виде жемчужин на оконных стеклах, которые побежали, как только вагон тронулся. Я нашел свободное место, но вонь была невыносимой, я сделал выдох через рот, нажал на кнопку телефона и увидел последнее сообщение от Анны-Софии, состоявшее только из двух вопросительных знаков.
Я посмотрел на окно. Капельки воды превратились в ветки деревьев. Было что-то нереальное в шуме и тряске, когда поезд набирал скорость. Казалось, что это приступ гнева. Висевшие в туннеле рекламные щиты проносились мимо, казалось, что они бросаются на окно, которое отбивает их атаку. Мы были в середине свистопляски, в середине бешеного разгона. Я посмотрел на ближайших пассажиров. Но они стояли, усталые, дремлющие, как будто ничто не могло произойти такого, что может изменить привычный ход их жизни.
Если вспомнить, я довольно сильно опоздал, естественно было бы предположить, что она окликнет меня, заслышав, как я открываю дверь. Но получилось по-другому, заявлять о своем присутствии нужно было мне. Я услышал, как она что-то сказала, но не разобрал слов. И я не понял, из какой комнаты она говорит. Я надеялся, что она в гостиной. Это означало, что она уже встала и оделась.
Она сидела на диване, прикрывшись пледом, свет выключен. Экран телевизора светится, но звук так приглушен, что невозможно разобрать ни слова. Я подошел и поцеловал ее в голову.
— Где ты был? — Она говорила тихо, едва шевелила губами.
— Пришлось нанести визит.
— Кому?
— Как ты себя чувствуешь?
— Так же, как и раньше. Все начинается днем.
Она застонала и что-то прошептала.
— Что ты говоришь? — Я повысил голос, надеясь, что она в ответ сделает то же самое.
— Мне кажется, я схожу с ума, — ответила она.
Я посмотрел по сторонам. Занавески спущены. Ваза и светильник, которые обычно стоят на обеденном столе, теперь были на полу, а на столе что-то лежало.
— Может быть, прибавить света?
Я наклонился к ней и зажег одно из двух бра над диваном. Она тут же закрыла глаза рукой.
— Пожалуйста.
Краткий миг света сделал темноту еще более глубокой, комната стала казаться невероятно огромной, бесконечной, несколько секунд мне казалось, что мы стоим на открытом воздухе, над нами небо.
— Почему ты так задержался? — спросила она.
— Мне передали новое дело. Надо было побывать кое у кого.
— И у кого же?
— У матери одной пропавшей девочки.
— Дома?
— В каком смысле?
— Ты был у нее дома?
— Да.
— Она хорошенькая?
— Хорошенькая? О боже. Я не думал об этом.
— Не думал? Почему ты говоришь так, а не говоришь попросту «да» или «нет».
— Потому что я не думал об этом. Потому что не об этом думаешь, когда говоришь с человеком, потерявшим ребенка.
Она замолчала.
— Ты ела?
Она не ответила.
— Приготовить тебе что-нибудь?
Она что-то буркнула.
— Что ты сказала?
— Кажется, я не хочу есть. А ты поешь.
Я вышел в кухню. Холодильник был приоткрыт. Бутылка минеральной воды не влезала в холодильник, и дверка не могла закрыться, что-то на верхней полке дало течь, отчего на полке ниже была мокрая наледь. На кухонном столе лежал надрезанный сыр. Я достал колбасу с перцем, банку майонеза, несколько помидоров, пачку масла, срезал отвердевший ломтик сыра, вынул хлеб и положил все это на поднос вместе с двумя тарелочками и столовыми приборами. Потом поставил вариться кофе, налил себе красного вина из картонной коробки. Пар из кофеварки был похож на тучу за окном, из которой без конца лил дождь.
Я отнес поднос в комнату, освободил для него место на стеклянном столике перед диваном и сел рядом с ней. По «ящику» передавали какую-то дискуссию, я узнал некоторых участников, но не слышал, о чем они говорили. Попробовал заставить ее есть, но она отказалась. Я прибавил звук, вышел на кухню и снова наполнил бокал. Мне показалось, что она опять убавила звук, когда я вернулся, но не был в этом уверен.
— Что это такое? — Я кивнул в сторону обеденного стола.
— Персидская шуба.
— Зачем она тебе?
— Пробую починить.
— Разве она тебе нужна сейчас?
— Разошелся шов.
Я распустил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, в комнате было душно.
— У тебя жар? — спросил я.
Она сидела, подтянув плед к подбородку. Я попробовал подправить плед, но она только еще плотнее закуталась. Я переключил канал, скоро начнется выпуск новостей. Она молчала. Спустя какое-то время она поднялась, ее мобильный телефон скользнул при этом на пол.
— Ты придешь? — спросила она.
На ней была ночная рубашка, теперь я это видел.
— Скоро.
— Завтра тоже пойдешь к ней?
— К кому?
— Ты знаешь, о ком я.
— Не знаю.
— Значит, пойдешь, — сказала она. — Ну хоть бы честно признался, Кристиан, вместо того чтобы вешать мне лапшу на уши.
Я включил бра после ее ухода, свет резанул глаза. Я поднял ее мобильный телефон, нажал на «Отправленные сообщения», дошел до моего имени. Строчки покатились, получился столбик, у которого не было конца, за последним именем опять первое, и так бесконечное число раз.
Кристиан
Кристиан
Кристиан
Кристиан
Кристиан
Кристиан
Кристиан
Кристиан
Кристиан
Взяв пульт, я несколько раз переключил каналы, на одном из них только что начался фильм. Титры скользили по лобовому стеклу и капоту автомобиля, который медленно ехал по улице. Казалось, на блестящем капоте отражаются огни неоновой вывески. Я остался смотреть, но не вникал в интригу, а только машинально отмечал все ошибки сценариста, когда он старательно описывал работу полиции. Попробовал представить себе, сколько полицейских, вместе взятых, было во всех фильмах, которые мне довелось посмотреть. Попытался представить их в виде толпы, целого моря людей, которое походило на волнующееся под ветром пшеничное поле, некоторые в форме, другие в гражданской одежде. Потом я подумал обо всех фильмах про полицейских, которые снимались и, наверное, всегда будут сниматься, по крайней мере до тех пор, пока в мире совершаются преступления, пока в мире творится зло, с которым кто-то должен бороться, восстанавливая справедливость.
