Карен Фоссум - Глаз Эвы
Последнее было очень важно, поскольку обеспечивало постоянный приток человеко‑денег по мосту.
– А почему он утонул, мама? – Эмма пристально смотрела в лицо матери, ожидая ответа.
– Не знаю. Может быть, напился и упал в реку.
– А может, он ловил рыбу и выпал из лодки? Надо было спасательный жилет надевать. А он был старый, мама?
– Да не особенно. Такого же возраста, как папа.
– Ну, папа‑то плавать умеет, – вздохнула Эмма с облегчением.
Они подошли к выкрашенной в зеленый цвет двери в «Макдоналдс». Эмма навалилась на нее боком, и дверь открылась. Запахи гамбургеров и картошки‑фри словно бы придали ей ускорение – девочка никогда не страдала от отсутствия аппетита. И утопленник, и вообще вся суровая правда жизни вмиг были позабыты. В животе у Эммы урчало, да и Аладдин был уже в пределах досягаемости.
– Пойди поищи столик, – велела Эва. – А я пока все куплю.
Эмма направилась в угол, где она любила сидеть. Уселась под цветущим миндальным деревом из пластика, а Эва встала в очередь. Она попыталась выбросить из головы картину, которая все еще стояла у нее перед глазами, но покойник не хотел пропадать. Интересно, забудет ли случившееся Эмма? Или примется рассказывать всем и каждому? А что, если ей станут сниться кошмары по ночам? Им надо молчать об этом, не говорить на эту тему даже друг с другом. И в конце концов Эмме покажется, что ничего никогда и не было.
Очередь, хоть и медленно, двигалась. Эва невидящими глазами смотрела на парней и девушек в красных рубашках с короткими рукавами за прилавком: на головах у них были красные козырьки, работали они в бешеном темпе. В ноздри Эве ударил запах жаренного на сале мяса, расплавленного сыра и всевозможных пряностей. Но молодые люди за прилавком, казалось, не реагировали на тяжелый чад, они сновали туда‑сюда, как неутомимые красные муравьи, и жизнерадостно улыбались, принимая заказы. Она смотрела на быстрые руки и легкие ноги, порхавшие по полу. Как мало это напоминало ее собственный рабочий день! Большую часть времени она проводила в мастерской, стоя посреди комнаты, обхватив себя за плечи, глядя на натянутый холст, как на врага. Иногда она смотрела на него с мольбой. В удачные дни Эва сначала агрессивно, не отрываясь, смотрела на него, а потом бросалась в наступление, напористая и уверенная в себе. Картины удавалось продать редко.
– «Хэппи мил», – быстро проговорила она. – И еще курицу и две колы. Не могли бы вы вложить Аладдина, у дочки только его нет, будьте добры!
Девушка принялась за работу. Руки переворачивали и жарили, паковали и расправляли – все это с молниеносной быстротой. Эмма вытягивала шею в своем углу, высматривая мать с подносом. Вдруг колени у Эвы задрожали. Она опустилась за столик и с некоторым удивлением уставилась на свою дочь, которая с энтузиазмом пыталась открыть маленький картонный домик. Она искала подарок. От восторженного крика у Эвы заложило уши.
– Мама, у меня Аладдин? – Она подняла фигурку над головой, чтобы все могли ее увидеть. Многие обернулись и уставились на девочку. Эва спрятала лицо в ладони и всхлипнула.
– Тебе плохо, мамочка?
– Нет, просто нервы. Это скоро пройдет.
– Ты расстроилась из‑за того дяденьки, который умер?
Эва вздрогнула.
– Да, – призналась она. – Я расстроилась из‑за него. Но давай не будем о нем больше говорить. Никогда. Слышишь меня, Эмма? И никому! Потому что это очень грустно.
– А как ты думаешь, у него есть дети?
Эва вытерла лицо рукой. Она уже больше не была уверена в будущем. Она смотрела на курицу, на коричневые кусочки, обжаренные в масле, и чувствовала, что есть их не может. Перед глазами у нее опять появились прежние картины. Она видела их сквозь листву миндального дерева.
– Да, – наконец произнесла она и вытерла лицо еще раз. – Вполне возможно.
***
Пожилая дама, выгуливавшая собаку, совершенно случайно обратила внимание на сине – белую кроссовку, торчащую из камней. Так же, как и Эва, она позвонила из телефонной будки у моста, но на сей раз действительно в полицию. Когда прибыла полицейская машина, женщина с беспомощным выражением лица стояла на берегу, повернувшись спиной к трупу. Один из полицейских, по фамилии Карлсен, первым вылез из машины. Он вежливо улыбнулся, увидев женщину, и с любопытством уставился на ее собаку.
– Это голая китайская собака, – объяснила она.
Голая китайская собака представляла собой чудесное создание, немного жалкое, очень розовое и морщинистое. На темечке у нее был густой пучок грязно‑желтого меха, а так она была – правду сказала хозяйка – голая.
– А как ее зовут? – спросил он из вежливости.
– Адам, – ответила хозяйка.
Он кивнул и улыбнулся, а потом нырнул в багажник за чемоданчиком, в котором лежало все, что бывает необходимо в таких случаях. Покойник был довольно тяжелый, но в конце концов полицейским удалось вытащить его на берег; они положили его на брезент. Утопленник, конечно, не был тяжеловесом, он просто раздулся, потому что много времени провел в воде. Дама с собачкой отошла в сторонку. Полицейские работали, негромко переговариваясь между собой. Фотограф снимал, судмедэксперт, стоя на коленях у брезента, делал свои записи. Смерть в подавляющем большинстве случаев имеет вполне тривиальные причины. Может, алкаш в воду свалился – под мостом и на пешеходных дорожках у реки по вечерам их слонялось немало. Этому было от двадцати до сорока, довольно стройный, но с «пивным» животиком, светловолосый, не слишком высокий. Карлсен натянул на правую руку резиновую перчатку и осторожно приподнял края его рубашки.
– Ножевое ранение, – коротко бросил он. – И не одно, а несколько. Давайте‑ка его перевернем.
Все разговоры смолкли. Слышно только было, как снимают и надевают резиновые перчатки, как щелкает фотоаппарат, как кто‑то дышит, как шуршит разворачиваемая пластиковая простыня.
– Интересно, – пробормотал Карлсен. – Неужели мы наконец‑то нашли Эйнарссона?
Бумажника при покойнике не было. Но наручные часы были на месте – пижонские, с многочисленными наворотами, например, они показывали время в Нью‑Йорке, Токио и Лондоне. Черный ремешок врезался в распухшее запястье. Тело довольно долго пробыло в воде, вероятнее всего, его принесло течением издалека, так что место, где он был найден, интереса не представляло. Тем не менее полицейские тщательно исследовали его, поискали на берегу следы, но нашли только пустую пластмассовую канистру, в которой когда‑то был антифриз, и пустую пачку из‑под сигарет. Наверху, на пешеходной дорожке, уже стала собираться толпа, в основном молодежь; ребята вытягивали шеи, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на труп, лежащий на брезенте. Тело уже начало разлагаться, кожа отошла от костей, особенно пострадали ступни и руки – казалось, что на них огромные перчатки. И все у покойника изменило цвет. Глаза, когда‑то зеленые, стали прозрачными и бесцветными. Волосы поредели, лицо разбухло до такой степени, что черты его совершенно расплылись. Всякая живность типа раков, рыбы и насекомых, населявшая реку, основательно потрудилась над телом. Раны, нанесенные ножом, зияли, как огромные трещины, в бело‑сером мясе.
– А я здесь раньше часто рыбу ловил, – сказал один из парней, стоявших на дорожке. За все семнадцать лет своей жизни он впервые увидел покойника. Он раньше никогда не думал о смерти или думал так же мало, как о Боге, – ведь с ними еще никогда не встречался. Он подтянул воротник куртки к подбородку и поежился. Оказалось, что возможно.
***
Через четырнадцать дней был получен протокол вскрытия. Инспектор Конрад Сейер собрал в конференц‑зале, который находился в одном из корпусов за зданием суда, шестерых сотрудников. Эти корпуса построили сравнительно недавно – необходимы были новые помещения. Тут располагались офисы, скрытые от людских глаз, их почти никто никогда не видел – за исключением заблудших душ, вступавших с полицией в более тесный контакт. Кое‑что уже удалось выяснить. Они знали имя и фамилию потерпевшего, кстати, узнали сразу, поскольку на внутренней стороне его обручального кольца было выгравировано имя «Юрунн». Папка, датированная октябрем прошлого года, содержала все сведения о пропавшем Эгиле Эйнарссоне, тридцати восьми лет, проживающем на улице Розенкранцгате в доме 16. В последний раз его видели 5 октября в 9 часов вечера. У него остались жена и шестилетний сын. Папка была тонкая, но скоро ей суждено было пополнеть. Она уже потолстела – в частности, благодаря свежим фотографиям. Когда Эйнарссон пропал, полицейские опросили многих людей. Жену, коллег по работе и родственников, соседей и друзей. Никто из них не смог рассказать ничего существенного. Возможно, он и не был ангелом, но врагов у него не было, во всяком случае, никто о них не знал. Он работал на пивоварне, каждый день приходил домой, где его ждал ужин, и большую часть свободного времени проводил в гараже, где возился с машиной, которую буквально обожал, или же сидел в пабе в южной части города вместе с приятелями. Пивная носила название «Королевское оружие». Либо Эйнарссону просто жутко не повезло, и он стал жертвой какого‑то отчаянного наркомана, которому нужны были деньги, – героин понемногу стал прибирать город к рукам; или же у него была какая‑то тайна. Возможно, задолжал кому‑то.
