Эптон Синклер - 100% [худ. Пинкисевич]
— Ага! — закричал он. — Наконец-то попался, голубчик!
Листовка трепетала у него в руке. Другой рукой, точно клещами, он схватил Питера за шиворот и с такой силой его рванул, что Питер начал задыхаться…..
— Это ты бросил бомбу,! — прошептал он.
— Что — в-в-вы! — еле слышно выдавил из себя Питер. — Б-б-бомбу?
— Выкладывай! — орал человек, наклоняясь к Питеру, зубы его зловеще поблескивали, точно он хотел откусить ему нос. — Выкладывай! Живо! Кто тебе помогал?
— Боже мой! — лепетал Питер. — Да я не знаю, о чем это вы…
— И ты ещё смеешь врать? — рычал человек, яростно встряхивая Питера, словно собирался выбить ему зубы. — Без дураков! Кто помогал тебе готовить бомбу?
Не помня себя от ужаса, Питер завопил:
— Да я в жизни не видал никакой бомбы! О чём это вы говорите?
— А ну-ка пойдём со мной, — сказал человек и направился к двери. Ему было бы удобнее повернуть Питера и схватить его за шиворот, но человек, как видно, ничуть не считался с Питером, — не ослабляя хватки, он выпихнул его задом наперёд в дверь и повёл, толкая перед собой, по длинному коридору, в самую глубину здания. И всю дорогу он не переставая шипел Питеру в лицо:
— Я у тебя вырву признание! Ты меня не проведешь! Выложишь мне всю правду!
Человек отворил какую-то дверь. Перед ними было что-то вроде чулана. Втолкнув туда Питера, он захлопнул дверь.
— Ну, выкладывай! — бросил он, затем сунул в карман листовку, и Питер так и не узнал, что там написано. Свободной рукой человек схватил Питера за руку, вернее за палец, и внезапно изо всех сил принялся его выламывать.
— А, а, а!.. — завопил Питер. — Стойте! Сломаете!
— Что ж, и сломаю! Я тебе все кости переломаю! Вырву у тебя ногти и глаза, если на то пошло! Говори, кто помог тебе сфабриковать бомбу?
Изнемогая от боли, Питер бурно протестовал: он никогда не слышал ни о каких, бомбах, даже не знает, в чём дело. Он корчился, извивался от боли, круто откидывался назад, стараясь вырваться из рук своего мучителя.
— Врёшь! — твердил Гаффи. — Я знаю, что ты врёшь. Признавайся: ведь ты из этой шайки.
— Какой такой шайки? Ой! Я не знаю, о чём вы говорите!
— Ты ведь красный?
— Красный? А кто они такие?
— Так я и поверил, что ты не знаешь, кто такие красные! Разве ты не раздавал листовки на улице?
— Да я даже не взглянул на неё! — повторял Питер. — Ни слова не прочёл и не знаю, что там написано.
— Ты у меня не финти!
— Какая-то женщина сунула мне её на улице! Ой! Стойте! Боже мой! Да я не читал этой листовки!
— Будет тебе врать! — яростно кричал человек в штатском. — Я сам тебя видел с красными. Я знаю про ваш заговор. И я из тебя выколочу правду! — Он схватил Питера за руку и иачал выкручивать ему кисть. Питер корчился от боли и кричал всё пронзительнее:
— Не знаю, ничего не знаю!
— Чем это они тебе так угодили, что ты их покрываешь? — допытывался Гаффи. — Какой тебе будет толк, если мы тебя повесим, а они спасутся?
Питер кричал и плакал всё громче.
— Они удерут из города, — продолжал мучитель. — А если ты сразу признаешься, мы их захватим и тогда я тебя отпущу. Пойми же, наконец, мы тебя пальцем не тронем, если ты нам скажешь, кто тебя на это подстрекнул. Нам известно, что ты не зачинщик, нам нужны главари.
Тут он начал уговаривать и улещивать Питера, но тот упрямо твердил свое: «Не знаю». Разозлившись, человек в штатском снова принялся выворачивать ему руки; Питер орал от ужаса и боли, но по-прежнему уверял, что ему нечего сказать, что он не знает, откуда взялась бомба.
Наконец Гаффи устал от этого бессмысленного истязания, или ему пришло в голову, что помещение не подходит для «допроса с пристрастием», ведь у дверей могли подслушивать. Он перестал выкручивать Питеру кисть и, запрокинув ему голову назад, пристально посмотрел в испуганные глаза.
— Вот что, молодчик, — начал он. — Сейчас мне некогда с тобой возиться, но я посажу тебя в тюрьму, ты мой пленник, и рано или поздно я у тебя всё выпытаю. Через день или там через месяц ты сам всё выложишь мне и про заговор, и кто печатал эту антивоенную листовку, и про красных, с которыми ты работал. Я тебе говорю наперёд, чтобы ты поразмыслил об этом, но смотри держи язык за зубами, и ни с кем — ни слова, а не то я вырву его у тебя из глотки.
Потом, невзирая на вопли Питера, он схватил его за шиворот и поволок обратно по коридору. Сдавая Питера полицейскому, он сказал:
— Отправьте этого парня в городскую тюрьму. Бросьте в «яму» и держите там, пока я не приду, и пусть ни с кем не разговаривает. А если посмеет — заткните ему пасть.
Полицейский повёл за руку злополучного Питера, который продолжал всхлипывать, и они вышли на улицу.
§ 5
К этому времени полиция уже оттеснила толпу и протянула веревки, чтобы сдержать её напор; на освобождённой от людей мостовой стояло несколько карет скорой помощи и два тюремных фургона. Питера втолкнули в один из них, рядом с ним сел полисмен; зазвонил колокол, и тюремный фургон стал медленно пробираться сквозь взволнованную толпу. Через полчаса они подъехали к огромному каменному зданию. Никто и не думал оформлять новоприбывшего, фамилию Питера не занесли в списки, даже не спрашивали, как его зовут, не сняли и отпечатки пальцев. Высшее начальство дало приказ, Питера доставили сюда, и судьба его была предрешена. Его спустили на лифте в подвал, а затем по каменной лестнице — в другой, ещё более глубокий подвал, и он очутился перед железной дверью с небольшой щелью наверху, дюймов в шесть длиной и шириной в дюйм. Это и была «яма». Дверь отворили и пихнули Питера в кромешную тьму. Хлопнула дверь, звякнули засовы, и всё стихло. Питер тяжело опустился на холодный каменный пол — жалкий, несчастный, раздавленный.
События чередовались с такой ужасающей быстротой, что Питер Гадж не успевал в них разобраться. Но теперь у него было времени вдоволь, — собственно говоря, кроме времени, у него ничего и не осталось. Он мог как следует поразмыслить, и ему стало ясно, что судьба сыграла с ним скверную штуку. Он лежал, и часы тянулись за часами. Он не мог бы определить, сколько времени прошло, то ли дни, то ли часы. В каменном карцере было холодно и сыро, — недаром его называли «холодильником», сюда бросали неподатливых и непокорных, чтобы немного охладить их пыл. Таким путем быстрей добивались цели. Заключённого оставляли здесь и забывали о нём, и голодный, продрогший человек шёл на все уступки.
Уж, конечно, в эту чёрную яму ещё ни разу не бросали такого измученного и жалкого человека, как Питер Гадж. Он чувствовал, что решительно ни в чём не виноват, и был совершенно сбит с толку. И надо же было, чтобы такой невероятный случай произошёл именно с Питером! С человеком, который изо всех сил старался избегать неприятностей в жизни, всегда был готов кому угодно услужить и исполнить всё, что прикажут, лишь бы не слишком утруждать себя, хорошо питаться и иметь теплый угол. Почему так жестоко подшутила над ним судьба? Он попал в ужасную передрягу, и казалось, не было никакого выхода из создавшегося положения. От него требовали, чтобы он что-то сообщил, Питер готов был рассказать всё, что угодно, но как расскажешь то, чего сам не знаешь?
Питер размышлял об этом, и негодование его всё нарастало. Чудовищно! Он сел и уставился в непроглядную тьму. Он говорил сам с собой, он взывал к тем, кто на свободе, он обращался ко вселенной, которая забыла о его существовании. Он возмущался, рыдал. Вскакивал на ноги, метался, как зверь в клетке, по своей тесной камере, где едва можно было выпрямиться. Он бил кулаком по двери — той рукой, которую Гаффи ещё не успел изуродовать. Он колотил в дверь ногами, кричал. Но ответа не было. Казалось, его даже не слышали.
В полном изнеможении Питер опустился на пол и забылся тревожным сном. Потом он проснулся, но явь была ужаснее любого кошмара. За ним придет этот ужасный человек! Будет пытать его и требовать, чтобы он рассказал то, чего он не знает! Гаффи был страшнее всех людоедов и драконов, о которых Питер слышал в детстве. Питеру казалось, что прошло несколько столетий, прежде чем он услышал шаги и дверь отворилась. Он притаился в углу, думая, что пришёл Гаффи. Послышалось шарканье, дверь захлопнулась, и опять воцарилась тишина. Питер нащупал краюху хлеба и кружку воды.
Прошли ещё века, Питер по-прежнему терзался бессильной яростью. Затем опять принесли хлеб и воду. Питер не мог бы сказать, кормят ли его во второй раз, или, может быть, уже наступил новый день? И сколько его здесь продержат? Неужели они задались целью свести его с ума? Он задал такой вопрос тюремщику, который приносил хлеб и воду, но тот не вымолвил ни слова. Питер был один-одинешенек в этой «яме». С ним был только его бог. Но Питер был мало знаком с богом, и ему не очень улыбалось оставаться с ним с глазу на глаз.
